слить свои интересы с нуждами общества. Говорят, что введение такого суда у нас преждевременно, что народу и обществу предстоит прежде всего юридическое развитие и т. д. Мы же, напротив, убеждены, что такой суд, строгий, гласный и всеми уважаемый, должен предшествовать всякому юридическому развитию и общества, и самых судей , что только в нем народ научится правде и перестанет открыто признавать кражу за самое обыкновенное дело.
Это простые и прекрасные мысли, в которых сквозит такая теплая вера в добрые инстинкты и культурные способности только что освобожденного народа и которые еще и ныне для многих непостижимы были приняты единодушно передовыми юристами, прикомандированными к государственной канцелярии: С.И.Зарудным († в 1888 г.), Н. А. Буцковским († в 1873 г.), Н. И. Стояновским, К. К. Победоносцевым.
В Государственном совете в 1862 г. также единодушно прошел суд присяжных. За него стоял и сам архиконсерватор, министр юстиции граф В. Н. Панин, еще в 1855 г. усматривавший революционный дух даже в проекте о сокращении в судах письменности, а в 1862 г. так решительно проникшийся либеральными веяниями, что открыто заявил в Совете: «Если правительство желает действительно независимого суда, то нет другого выхода, как ввести суд присяжных».
III
Вся будущность России зависит от процветания народного суда присяжных. Современное наше общество едва ли даже в состоянии понять тот громадный шаг к прогрессу, который оно сделало с того момента, как стало активно участвовать в отправлении правосудия. Едва ли оно также в состоянии понять, как тщательно следует беречь это драгоценное учреждение, полное и нормальное развитие которого увидят только грядущие поколения. И только будущему историку нашего времени вполне ясно станет, что период истинной общественной деятельности начался в России с тех пор, как завелась в ней скамья присяжных заседателей.
Проф. Л. Владимиров
Среди тревожных надежд одних и недоброжелательного скептицизма других стал производиться с осени 1866 г. смелый до дерзости, по выражению проф. Фойницкого, опыт введения суда общественной совести в стране, только что освобожденной от рабства и подавляющей бюрократической опеки. Даже люди, искренно желавшие успеха этого великого, внушенного доверием к русскому народу, начинания преобразовательной эпохи, невольно задумывались над будущими судьбами его. Патриарх германской юридической науки знаменитый Миттермайер, с восторгом приветствовавший введение суда присяжных в России, не мог скрыть своего опасения относительно будущности его ввиду отсутствия в России развитого общественного мнения, свободы печати и других условий и гарантий западноевропейской жизни. Считая основы судебной реформы безусловно правильными, маститый ученый дружески предостерегал русское правительство от поспешного разочарования при возможных первых неудачах. «Опираясь на долголетние наблюдения постепенного развития уголовных учреждений, – писал Миттермайер, – мы высказываем наше желание, чтобы правительство, не видя немедленно плодов ожидаемых, не было бы запугано приверженцами старого порядка и врагами всяких нововведений, и чтобы оно не переставало преследовать свою цель. Мы напомним ему то интересное явление, что даже в тех странах, в которых эти новые учреждения были совершенно неизвестны, где даже образованные люди считали народ несозревшим, даже там чудесным образом юристы поняли значение новых начал. Выгоды, доставляемые ими, выказываются все более и более; а люди, призываемые в присяжные, оказались, наконец, и там способными выполнить свое назначение» [126] .
Но ближайший же опыт первых месяцев рассеял сомнения и друзей, и недругов суда присяжных. Ему не пришлось взывать к великодушному долготерпению правительства, так как необыкновенный успех суда присяжных сразу бросился всем в глаза. Неподготовленность народа и на этот раз оказалась пустою отговоркою в устах трусливых рутинеров, и торжественно подтвердилась еще раз разумность принятого творцами Судебных Уставов правила: «если законодательные предположения верны, они и своевременны; трудно думать, чтобы люди где-либо и когда-либо были приготовлены для дурного и не зрелы для хорошего».
Особенно знаменательно было то, что именно на крестьянах вполне оправдалось это правило, что эти «хамы», еще недавно приниженные до положения крещеного инвентаря или вещи, не замедлили обнаружить свое нравственное достоинство, убереженное ими при всех безобразиях крепостного права. Об этом столько удивительном, сколько неожиданном открытии считал долгом засвидетельствовать министр юстиции Д. Н. Замятнин в своем всеподданнейшем отчете о введении в действие Судебных Уставов. Свидетельствуя о замечательном успехе, сопровождавшем открытие мировых и общих судебных учреждений, в частности о присяжных из крестьян, Замятнин выражается так: «Присяжные заседатели, состоящие иногда преимущественно из крестьян (например, в Ямбурге из 12 заседателей было и крестьян), вполне оправдали возложенные на них надежды: им часто предлагались весьма трудные для разрешения вопросы, над которыми обыкновенно затрудняются люди, приученные опытом к правильному разрешению уголовных дел, и все эти вопросы, благодаря поразительному вниманию, с которым присяжные заседатели вникают в дело, разрешались в наибольшей части случаев правильно и удовлетворительно » [127] .
Нечего и говорить, что опубликование столь благоприятных для нового института данных произвело наилучшее впечатление на всех, кто с сочувствием относился к гуманно-освободительным реформам, призывавшим общество без различия сословий к деятельному участию в делах суда и правления. Одним из ярких выражений этого радостного настроения общества служит статья М. Н. Каткова, посвященная помянутому министерскому отчету: «Поистине едва верится, – писал он в марте 1866 г., – чтоб в столь короткое время так крепко и так успешно принялось дело столь великое и столь мало похожее на прежние наши порядки, начиная с основной идеи до мельчайших подробностей. То, о чем два года тому назад можно было только мечтать, что возбуждало столько, по-видимому, справедливых сомнений, теперь находится в полном действии на значительном пространстве нашего отечества и уже в первое полугодие в своем итоге представляет столь блистательные результаты. Суд присяжных, лучшая гарантия гражданской свободы, совершается у нас воочию, и в нем принимают участие крестьяне, те самые крестьяне, которым только шесть лет тому назад дарована свобода, и успех превосходит самые смелые ожидания».
Статью свою «Московские Ведомости» заканчивали словами, которые особенно уместно будет напомнить по случаю нынешней 30-й годовщины суда присяжных: «Честь и слава правительственному ведомству, – говорил Катков, – которое так деятельно и верно приводит в исполнение зиждительную мысль Преобразователя, сберегая ее от тайного и явного недоброжелательства партий, неохотно входящих в условие нового гражданского порядка. История не забудет, – справедливо указывал он, – ни одного из имен, связанных с этим великим делом гражданского обновления России » [128] .
IV
Мог ли автор приведенного дифирамба в честь суда присяжных предвидеть, что сам будет через 15 лет приведен в лагерь тех принципиальных противников суда присяжных, кого он раньше именовал «крепостниками, принимающими личину консерватизма». Но другие предвидения его, совпавшие с указаниями Миттермайера, оказались верными, и несмотря на блестящий дебют нового суда и в частности суда присяжных, «явная и тайная вражда» почитателей дореформенных порядков, при которых «всемогущая администрация, по характеристике Каткова, была все во всем», все более и более усиливалась. Положение делалось особенно опасным в виду того, что в это время (в 1866–1868 гг.) руководителем внутренней политики был человек такого самомнения и узкой нетерпимости, как мин. внутр. дел П.А. Валуев.
Казалось, все было сделано при составлении Судебных Уставов, чтобы предупредить столкновение суда с администрациею по политическим вопросам. Уголовные дела политического характера были изъяты из ведения суда присяжных и переданы в особое учреждение судебно-административного состава, дела о печати отданы в ведение коронного суда, а все-таки столкновение произошло и очень быстро. Первый же литературный процесс «Современника» летом 1866 г., кончившийся оправданием А. Н. Пыпина и Ю. Г. Жуковского, вызвал сильное неудовольствие против суда со стороны П.А. Валуева, поставившего себе целью, по словам академика Никитенко, во что бы то ни стало сделать печать послушным орудием своей программы. Раздражение Валуева против нового суда было так велико, что он тотчас после этого процесса добивался смещения только что введенных «несменяемых» судей, но, потерпев неудачу, провел все-таки первую новеллу 18 декабря 1866 г., коею дела о печати из окружного суда переносились в судебную палату, как первую инстанцию. Мировые судьи вызывали неудовольствие администрации тем, что, следуя закону, не всегда могли оправдать предъявляемые полициею к обывателям требования, и за это в официальной бумаге петербургский градоначальник Трепов, не стесняясь, обвинял мировой суд в стремлении колебать авторитет администрации перед обществом [129] .
Специальное неудовольствие П.А. Валуева навлек на себя суд присяжных по делу чиновника Протопопова. В 1867 г. был предан суду присяжных за оскорбление действием директора департамента иностранных исповеданий Кешкуля названный чиновник. Вызванные на суд эксперты единогласно признали, что Протопопов в момент совершения преступления находился в состоянии невменяемости, после чего присяжным ничего более не оставалось, как оправдать подсудимого. Такой исход дела привел в ярость П.А. Валуева, который усмотрел в нем чуть ли не личную обиду. В «Дневнике» благонадежного академика Никитенко рассказаны невероятные средства борьбы с новым судом, пущенные в ход Валуевым, дошедшим до того, что при посредстве крепостнической