В наших глазах этот факт опубликования не представляет ничего особенного в виду того что в последующее время неоднократно печатались законопроекты с целью вызвать замечания публицистов или же рассылались целые законодательные работы (как, например, проекты Комиссии, составляющей уголовное Уложение) для публичного обсуждения в юридических обществах.
Не то было в 1862 году.
Опубликование Основных Положений в Собрании узаконений было первым актом прямого официального обращения к публицистам и юристам, к представителям науки и опыта, с приглашением принять участие в законодательных работах. Этот факт имел громадное историческое значение как для печати, науки, так и для общественного развития вообще. Он впервые, можно сказать, производил секуляризацию законодательной деятельности и открыто признавал значение публицистики. В силу закона и установившихся традиций законодательные канцелярии должны были дотоле с особенным тщанием оберегать законодательные предначертания от нескромных взглядов публики. Они должны были наблюдать денно и нощно, чтобы законопроекты безмятежно совершали свое течение в дебрях канцелярской тайны и отнюдь не приходили в соприкосновение с тем profanum vulgus, для которого они предназначались, ранее появления на свет во всеоружии властного повеления, подлежащего безмолвному и беспрекословному исполнению. Словом, законодательная деятельность была совершенно изолированным от жизни миром, который был одинаково сокрыт как для праздного любопытства, так и для серьезной любознательности и просвещенного общественного мнения. Весьма наглядно охарактеризовано такое состояние обязательного всеобщего молчания в одной из статей М. Н. Каткова. «Бывают времена [282] в народной жизни, – писал он в 1863 году, – когда правительство принимает характер диктатуры. При правильном ходе такой системы совершенно последовательно принимают меры к тому, чтобы никакого общественного мнения не было. Политическая печать при диктаторском управлении существовать не может. Никакого мнения о действиях власти, о началах, которыми она руководствуется, об учреждениях, которые она создает, о законах, которые она обнародывает, не только порицательно, но и одобрительно не должно высказываться. Никому при этой системе не дозволяется принимать участия в деле общего интереса, и общего дела между людьми не допускается. Люди разрознены, общественных сил нет, и нет общественного мнения. О всех предметах общего интереса должны исключительно заботиться официальные люди, взятые, как рекруты, из общества и отделенные от него особою, совершенно замкнутою правительственною организациею, как опричниной».
Такова была дореформенная организация.
Обнародование Основных Положений 1862 года было явлением, указывавшим на наступление другого времени, времени, когда, говоря словами того же публициста, «обществу дается голос в делах общего интереса, когда каждому дозволяется заявлять участие в интересах своего отечества, когда допускается свобода в выражении мнения о предметах политического, нравственного и религиозного свойства, когда печать получает и может иметь влияние, когда пробуждаются и даже призываются к деятельности общественные силы».
И такое именно время настало в 60-х годах!
Вот каково было значение этого, на вид скромного, но по существу очень важного мероприятия – распубликования Основных Положений для обсуждения. Это был первый (участие дворян во время крестьянской реформы имело более сословный, чем общегосударственный характер, а опубликование Основных Положений земской реформы вследствие ее паллиативности не произвело никакого впечатления), хотя и скромный, но для всех очевидный акт признания и значения общественного мнения, юридической науки и публицистики. Если прибавить к сказанному, что этот акт уважения и доверия к свободным общественным силам давал право надеяться, что при дальнейшем движении судебной реформы будет допущено и содействие земства, на что намекал «День» Аксакова [283] , то легко представить себе, какие радужные и бодрящие перспективы открывались для общественной самостоятельности.
V
Если таково было значение опубликования Основных Начал для русской интеллигенции вообще, то легко догадаться, с каким восторгом и радостным увлечением встречали этот шаг русские юристы. Указанное выше Высочайшее повеление 1862 г. официально признавало значение юридической мысли. Обнародование Основных Положений официально разрешало юристам, даже требовало от них не боготворения, а критического отношения к предположениям правительства и свободного высказывания своих суждений и взглядов, строжайше воспрещенного еще указом 2 ноября 1852 г. (см. главу XVIII). Русский юрист, для которого критика закона и намерений правительства на основании указаний европейской науки и опыта была запретным плодом, впервые почувствовал себя свободным от цензурных начальственных стеснений. Едва верил своим глазам и ушам русский юрист, так долго испытавший гнет и стеснение, шаг за шагом долженствовавший отвоевывать у цензуры каждое свое слово, каждую свежую мысль.
Не всякий поверит, что всего за несколько лет до судебной реформы цензор задержал сочинение, принадлежавшее нашему почетному члену, одному из корифеев судебной реформы, ныне председателю гражданского департамента Государственного совета, Н. И. Стояновскому, под заглавием «Практическое руководство по уголовному судопроизводству». И за что? За то, что автор, не ограничиваясь простым изложением содержания законов, прибавил от себя несколько соображений. И вот после такого-то гонения на юридическую мысль, после такой-то жестокой цензуры юристам громогласно говорят: отныне вы не должны считать за последнее слово юридической мудрости чахлые продукты доморощенного законоведения (известно, что до университетского Устава 1863 г. профессора обязаны были довольствоваться простым пересказом статей закона), что они могут говорить и писать о законах все, что внушает им совесть и жизненный опыт, и руководствоваться тем, что привыкли чтить у лучших представителей европейской юридической мысли и публицистики.
Встрепенулись и воспрянули духом наши юристы, да и как было не воспрянуть от этого громкого клича, раздававшегося по широким степям Руси, где дотоле слышалось молчание на всех языках, клича, звавшего на общее дело, на работу, имевшую целью закрепить в этой стране только что дарованную свободу учреждениям правого, милостивого и равного для всех суда. Не мудрено, что этот призыв нашел восторженный отклик во всех юристах, в которых не замерло чувство правды и гуманности. Не говоря о молодых юристах, даже самые старые служаки, давно уже отставшие от всего, что было свежего и нового в науке и публицистике, и они не в силах были превозмочь явившуюся у них под влиянием общего увлечения либерально-гуманными идеям неудержимую потребность сказать свое слово, принести свою лепту в это общее дело насаждения свободы, права и правды в этом столь недавно еще царстве рабства, неправосудия и произвола. И вот посыпались со всех концов России, начиная от Петербурга и Москвы и кончая Тобольском и Баку, замечания юристов (до 450), напечатанные впоследствии в шести больших томах.
Под влиянием этого могучего общественного воодушевления и подъема либеральных идей и стали группироваться юристы в отдельные кружки в разных местах, начиная от Петербурга и Москвы и кончая Симбирском и Керчью. В это-то благодарное время, – откуда, по прекрасному выражению предшествовавшего оратора А. И. Чупрова, идет «все, чем красна наша жизнь», – стала образовываться и та маленькая кучка или завязь юристов, из которой образовалось впоследствии Московское юридическое общество.
При таком подъеме общественных сил роль отдельных личностей бывает довольно скромна. Могучее течение, однажды возникшее, несется вперед по инерции и несет с собою всех. Смена лиц почти не имеет никакого влияния. Мы это наблюдаем и на истории нашего общества.
С разных концов Москвы, из разнообразных слоев общества собирается оно в 1862 г. около официального представителя юридической науки, около декана Московского юридического факультета С. И. Баршева. Рядом с представителем крупной буржуазии, миллионером Бостанжогло, мы видим скромного студента, будущее светило русской экономической науки, нашего уважаемого почетного члена А. И. Чупрова, рядом с профессором – скромного практика, рядом с образованным юристом – представителя старого крючкотворства. Это разношерстное собрание повинуется властному духу времени, требующему установления и распространения в народе начал права и свободы. При таком массовом, стихийном движении и увлечении роль отдельных личностей бывает второстепенною.
В самом деле, сменяется на первых же порах, в самый момент зарождения нашего Общества, лицо руководителя: на место Баршева становится Лешков, и столь опасная в такой критический момент смена кормчего не вызывает в жизни Общества никакого болезненного потрясения.
Я этим не хочу умалить личные заслуги нашего первого председателя и бессменного руководителя в течение 20 лет деятельностью общества В.Н.Лешкова, симпатичный образ которого доселе живет между нами. Но едва ли я оскорблю память покойного Лешкова, так много и с пользою потрудившегося впоследствии на пользу Московского юридического общества, если я скажу, что возникновением своим оно более обязано либерально-гуманным веяниям 60-х годов, нежели личным усилиям того или другого учредителя. Этот красноречивый и неутомимый поборник личной свободы, начал свободной общественной самодеятельности и самоуправления, этот горячий защитник права и правды, свободы слова и мысли, свободы совести и ассоциаций – едва ли бы стал спорить против той мысли, что именно этим великим и необходимым для правильного развития личности и общества началам и обязано своим происхождением наше юридическое общество.
И действительно, мы едва ли не вправе сказать, что гений свободы парил над колыбелью нашего Общества, вызванного к жизни освобождением крестьян от крепостной зависимости и последовавшим вслед затем стремлением освободить русскую жизнь и русскую мысль от язв и пут дореформенного строя жизни.