«Подписав сегодня манифест о даровании помещичьим крестьянам прав состояния свободных сельских обывателей, Я и по влечению сердца, и по долгу моему, – писал Александр II, – желаю в этот самый достопамятный для России [329] день изъявить Вам мою живейшую и глубокую признательность за точное, скорое, вполне моей воле и моим ожиданиям соответствующее окончание сего важного государственного дела. С самого назначения Вашего 15 июля 1857 г. членом Комитета, учрежденного для предпринятого преобразования, Вы принимали деятельное участие во всех оного действиях, и по окончании в октябре 1860 г. состоявшими при сем Комитете Редакционными комиссиями порученных им работ, призывая главный Комитет к подробному представленных ими проектов рассмотрению, Я, по особому к вам доверию, назначил Ваше Высочество председателем в сем Комитете. Вы вполне оправдали сие доверие. Глубоко и тщательно изучив все относящееся к важным разнообразным вопросам, Вы с пламенным ко благу общему усердием посвящали ежедневно трудам в Главном Комитете все Ваши усилия, все Ваше время и, без сомнения, благодаря Вам подробное рассмотрение сего обширного дела во всех его частях и составление нескольких положений приведены к окончанию в назначенное время».
Искренний, сердечный тон этого документа уже сам по себе свидетельствует, что тут мы дело имеем не с одной из тех официальных условностей, fable convenue, побасенок, которыми по разным соображениям иногда прикрашивается официальная версия государственных событий [330] и против которых восстал бы первый сам адресат, рьяный изобличитель «официальной лжи». Пылкий по темпераменту [331] , по справедливому замечанию одного из ближайших свидетелей дела освобождения, вел. кн. Константин Николаевич вложил в это великое дело всю свою душу и был ревностнейшим помощником Александру II в осуществлении его воли [332] .
И тут нет и тени преувеличения!
Сочувствуя по человечеству горькой доле миллионов обездоленных крестьян, лишенных прав человеческой личности, и признавая современность, а стало быть и необходимость освобождения крестьян с точки зрения государственного блага, Константин Николаевич отдался этой благородной, но трудной и опасной (опасной даже при его высоком общественном положении) проблеме со всем жаром теплого братского сочувствия и с неуклонною настойчивостью закаленного и просвещенного государственного человека. Предпочитая сладкому «безопасному безделью», inertiae dulcedo [333] все трудности и опасности убежденного борца за правое дело, вел. кн. покинул холодные сферы полуравнодушного официального бесстрастия, нередко прельщающие своею безмятежностью ленивые натуры и далеко не такого высокого происхождения. Не имея ничего общего с этими равнодушными к общественному благу людьми (по поводу которых апокалипсис говорит: поелику ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих), знаменитый поборник народной свободы с самого начала [334] крестьянской реформы открыто, грудью стал за дело свободы, давая отпор властным врагам ее, и нередко для защиты ее лично вмешивался в самые ожесточенные боевые схватки, происходившие около этой великой реформы, испытывая и огорчения, и радости, выпадающие в удел всем благородным бойцам за свободу.
Одно время после смерти первого председателя Редакционной комиссии Я. И. Ростовцева, существовало предположение назначить на его место вел. кн. Константина Николаевича. Мысль эта была оставлена в тех видах, дабы не сделать члена императорской фамилии мишенью тех бесчисленных злостных клевет и враждебных демонстраций, на которые были так щедры жадные и злые крепостники по отношению к своим противникам [335] . Тщетная предосторожность! Покойный вел. кн. Константин Николаевич слишком много и слишком горячо поработал для народной свободы, чтобы его могли миновать терния, неизбежные при исполнении такой благородной, человечной миссии…
До июля 1857 г. великий князь не принимал официального участия в Секретном Комитете, ведавшем крестьянский вопрос, хотя и был посвящен в тайну императором Александром II [336] , которого он горячо поддерживал в его благородном начинании вместе с великою княгинею Еленою Павловною. Но, как известно, мысль государя об освобождении была встречена крайне враждебно со стороны приближенных Государя и всех высших придворных сановников, а также большинства членов Секретного Комитета и Государственного совета:
Нам рано, рано! в злобе страстной
Кричал испуган барства цвет.
Всякий раз, как темные силы, – дружному и искусному натиску их должен был уступить сам Николай I [337] ,—делали отчаянные попытки, чтоб остановить поступательное движение, начавшееся с новым царствованием, чтобы поколебать решимость Царя объявить волю, всякий раз, как у мягкого Монарха под действием окружающей, враждебной свободе среды являлись колебания и вырывался скорбный возглас: «елои, елои!..» [338] , от которого не застрахованы самые могущественные владыки земные, в. к. Константин Николаевич был тут как тут, чтобы сильным доводом ума укрепить колеблющуюся волю, чтобы дружеским участием успокоить мнительность, чтобы рассеять несокрушимою верою в силу добра внушаемое старыми бюрократами недоверие к свободе, к народу, к печати и, вообще, к свободному общественному развитию…
В течение полугода Секретный Комитет ничего путного не сделал и, очевидно, рассчитывал похоронить крестьянский вопрос, как и шесть прежних подобных комитетов, существовавших при Николае I [339] . Вернувшись из заграничной поездки, Александр II, поддержанный в своем намерении дать свободу королем прусским Вильгельмом и бароном Гастгаузеном [340] , остался недоволен, узнав «о политике» Секретного Комитета. В видах внесения в деятельность его свежей струи в июле 1857 г. был назначен членом его вел. кн. Константин Николаевич, который и не замедлил поставить ребром вопрос об отмене крепостного права перед озадаченными и испуганными сановниками, рассчитывавшими покончить с вопросом измором. 15,16,17 августа 1857 г. вел. кн. имел горячие стычки с защитниками крепостного права, но они остались в большинстве. Впрочем, решено было сделать ничтожный шаг вперед: приступить к собранию данных для улучшения быта крестьян, – об освобождении крестьян никто еще не смел официально заикнуться. Веря в великое значение печати [341] и общественного мнения, – недаром писал тогда Катков, «что общественное мнение есть великая сила нашего времени», – вел. кн. Константин Николаевич сделал было попытку внести гласность в обсуждение крестьянского вопроса [342] и тем сразу поставить его, как и сделано было несколько позже, на твердую почву [343] . Но попытка встретила решительный отпор со стороны большинства Секретного Комитета, которое усмотрело в таком необычайном шаге революционную меру [344] .
Великая жизненная реформа рисковала быть отложенной в долгий ящик и завязнуть в стадии бесплодного бюрократического пережевывания вопроса, т. е. собирания все новых и новых данных, если бы не «внушенный» адрес литовского дворянства, давший спасительный толчок делу По меткому замечанию известного деятеля крестьянской реформы П. П. Семенова, адресы эти послужили рычагом [345] , давшим возможность вывести крестьянский вопрос из летаргического состояния. Под влиянием горячих сторонников освобождения Секретному Комитету повелено было в кратчайший срок обсудить заявление литовского дворянства, которое изъявило согласие на освобождение крестьян хоть и без земли. Даже и это умеренное предложение не было одобрено Секретным Комитетом, и только группа великого князя (Я. И. Ростовцев, С. С. Ланской и Д. Н. Блудов) стояла за объявление официального приступа к освобождению крестьян. Государь согласился с мнением этой группы, и в памятный день 20 ноября 1857 г. последовал рескрипт на имя литовского дворянства с разрешением устройства Губернского Комитета для составления проекта «об улучшении и устройстве быта крестьян». В дополнительном «секретном» отношении министра внутренних дел уже прямо говорилось «об уничтожении крепостной зависимости», правда не вдруг, а постепенно.
Семя было брошено, нужно было обеспечить ему добрый всход – прилив света и тепла!.. Видя источник их в гласности, великий князь предложил Секретному Комитету необычайно смелую по тогдашнему времени, но счастливую мысль разослать рескрипт и министерский «секретный» циркуляр по всем губерниям. Комитет, хотя и неохотно, согласился на эту меру. В одну ночь, в знаменитую ночь 21 ноября, благодаря друзьям свободы, особенно знаменитому деятелю ее Н. А. Милютину [346] , были отпечатаны рескрипт и циркуляр, и на другой день, 22 ноября, циркуляры летели уже во все концы России, разнося «секретную» благую весть о предстоящем освобождении народа. Если это и не была полная гласность, то было нечто довольно к ней близкое.
Не на шутку встревожились и ужаснулись «спасатели отечества», заседавшие в Секретном Комитете, увидев такое поспешное приведение в исполнение под влиянием «красных» постановления Комитета. Привыкшие к потемкам канцелярской тайны, эти государственные мудрецы столько же боялись последствий этого небывалого шага, сколько и с гадливым скептицизмом останавливались пред такою профанациею законодательной деятельности в глазах profanum vulgus, толпы, как бы делавшейся ее свидетелем, если не участником и контролером. Хранители ветхозаветных традиций старой системы-консерваторы, сделали попытку остановить эту меру (рассылку циркуляров), которая, как они чуяли, должна была умалить могущество их олигархической оппозиции и вырвать из рук интриганов судьбу великого начинания. Но было уже поздно. Стрела была пущена, и почта разносила по всем концам России радостную весть о грядущей свободе.
Значение мудрой меры, предложенной вел. кн. Константином Николаевичем, было громадное для судеб крестьянского вопроса. Оглашение начала приступа к отмене крепостного права имело первостепенное значение и для правительства, и для народа. В правительстве должны были прекратиться господствовавшие в нем дотоле колебания и сомнения. Оно сжигало корабли, отрезывало себе отступление и обязывалось