бенности вполне удовлетворительное введение Положения о крестьянах. Укажу на один знаменательный факт. Несмотря на то что Калужская губерния кишмя кишела самыми завзятыми крепостниками и ожесточенные помещики предъявляли самые требовательные и притязательные условия, все-таки оказалось, что благодаря уму, такту и находчивости сотрудников Арцимовича достигнут был необыкновенно счастливый результат: из 3000 уставных грамот 1400 были заключены по миролюбивому соглашению [422] .
Хотя заключения сенаторской ревизии были крайне лестны для репутации Арцимовича, однако он был удален из Калуги в видах успокоения обезумевших от страха, корыстолюбивых калужских крепостников [423] . Удаление его вызвало всеобщее сожаление, особенно в крестьянском и городском населении.
В газете И. С. Аксакова «День» один из калужан в таких выражениях передал тогдашнее настроение калужского общества. «14 минувшего декабря (1862), – писал он, – пронесся по Калуге слух о назначении начальника нашей губернии, Виктора Антоновича Арцимовича, на новый и высший пост государственной службы. Подобные слухи и прежде часто посещали Калугу; они так же скоро стихали, как легко появлялись, но последнему суждено было исполниться. Достоверность его с каждым днем подтверждалась все более и более. И хоть не было о том официальных известий, никто больше не сомневался, что прошло время калужанам расстаться с своим любимым, дорогим, замечательным губернатором. Толкам, сожалениям не было конца. Мещане, купцы, чиновники – все живо заинтересованы были новым назначением начальника губернии, равного которому по достоинствам не вспомнят калужские старожилы: тяжело было им помириться с мыслию о предстоящей разлуке. Радовались этому событию только поборники крепостного права, которых в нашей губернии, к несчастию, еще слишком довольно. Но делать было нечего: нужно было покориться воле благопопечительного правительства и спешить выразить свою признательность человеку, которого мы так искренно любили, начальнику, которого мы так глубоко уважали, бывши свидетелями его действий в самую трудную эпоху для России, – эпоху прекращения крепостных отношений. Еще не было получено известия о новом назначении Виктора Антоновича, а между калужским купечеством заходили толки о том, как бы увековечить дорогую о нем память в Калуге. Решено было просить у правительства разрешения поднести благодарственный адрес Виктору Антоновичу, а портрет его поставить в зале Калужской думы.
Потом в честь начальника губернии даны были два прощальные обеда: один от купечества 27 декабря, другой от чиновников 29 числа. Я не буду подробно описывать всего, что было на этих обедах. Замечу только, что эти обеды не были, как нередко это бывает, одними официальными обрядами. Они были полны живого общественного интереса. В них и на них выразились все симпатии общества к тому лицу, в честь которого они давались, и к тем жизненным началам, которые постоянно одушевляли его деятельность. Все принимавшие участие в этих обедах пришли сюда по живому искреннему влечению сердца: лишних людей —крепостников тут не было. Без преувеличения можно сказать, что здесь были большею частью люди передовые нашего края, честные труженики, защитники и поборники всех общественных улучшений и реформ, совершенных, предпринятых и вводимых правительством, а следовательно, защитники современного, человечного образа мыслей и действий Виктора Антоновича. Это было, можно сказать, огромное, тесно сплоченное товарищество, положившее себе действовать во имя правды и христианской любви к человеку. Оттого на всем, что ни говорилось на этих обедах как начальником губернии, так и другими лежала печать глубокого убеждения и неподдельного чувства; произнесенные речи были краткою характеристикою правительственной и общественной деятельности г. Арцимовича и живым отражением современных общественных потребностей… После обеда началась и продолжалась подписка на содержание двух пансионеров в гимназии в память Виктора Антоновича.
Наконец, пришло от правительства разрешение на составление адреса, который и был поднесен от калужского купечества г. Арцимовичу в самый Новый год после благодарственного молебна в соборе. В день отъезда начальника губернии его провожали многие до первой станции… Но самые лучшие проводы ему – это тысячи молитв и благословений калужского крестьянства, которого человеческие и законные права он так ревностно и горячо отстаивал» [424] .
Перейдя с 1863 г. из Калужской губернии в Москву, В. А. увозил с собою драгоценные сувениры в виде золотой медали в память освобождения крестьян и серебряного креста за введение в действие Положения о крестьянах, а также высшую для всякого общественного деятеля награду – общую признательность образованного общества и самого народа. Доселе в глухих деревнях [425] Калужской губернии можно встретить в избах крестьян, – факт небывалый, – фотографический портрет Арцимовича и его честных сотрудников, мировых посредников.
IV
Из Калуги В. А. был переведен сенатором в Москву в VII департамент Сената. Затем после кратковременного пребывания в Царстве Польском, куда он должен был отправиться по настоянию Александра II, заранее убежденный в бесплодности своей [426] миссии, В. А. переходит на службу в новый кассационный Сенат. С открытием в 1866 году нового суда В. А. отдает все свои силы и дарования, весь пыл своей неостывшей энергии, убежденной мысли и доброго сердца на трудное, благородное, но не всегда благодарное служение его высокой миссии. Войдя вместе с друзьями своими, Буцковским и Зубовым, в состав первого присутствия уголовного кассационного департамента, сообща с этими доблестными хранителями гуманно-освободительных основ судебной реформы он положил первые прочные принципы нашего нового уголовного процесса и дал первые [427] образцы неустрашимого служения идеалам нового суда. По болезни первоприсутствующего почти беспрерывно до 1870 г. исполнял В. А. его обязанности, направляя деятельность этого высшего регулятора новой судебной практики в столь важное и трудное время.
Кому неизвестно, какие серьезные затруднения встречались на пути просветительной миссии нового суда по водворению законности и правды. Во вне нужно было охранить суды от посягательств администрации, которая, будучи дотоле всесильною, нелегко мирилась с переделами, указанными новым судебным законодательством. Нужно было ограждать закон и суд и от судебной администрации, которая после ухода министра юстиции Д. Н. Замятнина стала колебать судейскую независимость косвенными мерами вроде назначения исправляющих должность судебных следователей.
Не менее трудны были задачи и в недрах самого нового суда. Новые начала гласности, равноправности сторон, гуманного отношения к подсудимому с уважением его человеческого достоинства и признанных законом прав нелегко прививались к жизни. Прокуроры, помня свое недавнее прошлое, нелегко мирились с новым, более скромным положением на суде. Председатели, невольно втягиваясь в перипетии горячих судебных схваток, не всегда умели сохранять подобающее им бесстрастие судебного нейтралитета. Сам суд, увлекаясь иной раз похвальным, но неумеренным усердием по раскрытию истины, не всегда умел сдерживать в границах закона свои благородные, но неуместные порывы и не всегда уважал в должной мере законные права подсудимого. Высший блюститель духа и основ новых Судебных Уставов, кассационный Сенат, руководимый таким опытным и стойким кормчим, как Арцимович, являлся всегда вовремя с своим олимпийским: quos ego! и с внушительным напоминанием, что для суда нет иного пути к истине, как почва закона, и что всякое нарушение начал равноправности и бесстрастия противоречит достоинству суда [428] . Имя Арцимовича неразрывно связано с этим первым наиболее трудным и наиболее плодотворным периодом деятельности нашего кассационного судилища.
Не менее важны, как уже замечено, заслуги Арцимовича по должности первенствующего сенатора I департамента, которую он занимал с 1880 г. и почти до последних дней своей жизни. Масса серьезных и тонких вопросов административного права проходила и проходит через эту высшую инстанцию нашей административной юстиции, на обязанности коей лежит примирять высшие требования твердой законности при столкновении их с временными, но подчас крайне властными, притязательными и могущественными соображениями административной целесообразности; охранять самостоятельность органов нашего столь хрупкого и непрочного самоуправления, скромные права коего нередко вызывали серьезные нападки. Громадный полувековой административно-судебный опыт В. А., его тонкое юридическое развитие, стойкость характера и твердость в убеждениях, без сомнения, оказывали немалое содействие нашему высшему блюстителю законности по делам местного самоуправления для достойного выполнения его вообще трудных, а часто и щекотливых функций [429] в разгаре реакционного натиска эпохи Толстого.
Заслуги эти в общих чертах слишком общеизвестны, чтобы нужно было о них напоминать, а с другой стороны захватывают слишком близкий к нам период времени с его злобами дня, чтобы возможно было говорить о них подробно и откровенно.
Можно сказать одно, что, отстаивая на почве легальности права слабых и беззащитных, будь ли то простолюдин или еврей, или захудалый провинциальный город, В. А. не боялся столкновения ни с торжествующими временщиками, ни с зазнавшимися наглецами-опричниками печати, которые в унисон с Катковым бешено набрасывались на Сенат (недаром Т. И. Филиппов говорил, что есть консерваторы – опричники-псы, гордящиеся своим званием), который не считал возможным ломать закон в угоду бюрократического произвола и модного официального ханжества. Но времена становились все более и более тяжелыми, и борьба делалась неравною. Арцимович изнемог физически и вынужден был покинуть свой пост. Его достойный друг, поэт-гражданин Жемчужников, вправе был вложить ему в уста слова:
…Я больше не могу.
Устал. Сдаюсь, но не без бою.
Да, буду памятен и другу, и врагу.