независимое положение и чтобы по смерти своей оказать помощь ближайшим ко мне лицам и завершить свою жизнь каким-либо полезным делом». С этою целью Буцковский завещал скопленный им капитал в 50000 р. близким лицам в пожизненное пользование; после смерти их он назначил обратить его в благотворительный фонд для первоначального пособия в пределах округа С.-Петербургской судебной палаты тем по суду оправданным , которых невинность окажется очевидною, а не признанною только по неполности улик, и тем осужденным, которые впали в преступление по несчастному для них стечению обстоятельств и для которых своевременная помощь может быть спасительным средством к обращению их на путь честной жизни. Заведывание раздачею из фонда Буцковский доверил петербургской корпорации присяжных поверенных, очевидно, исходя из той мысли, что они в качестве защитников поставлены в наилучшие условия для ознакомления с интимным характером преступлений и подсудимых [462] .
II
Охарактеризовав в общих чертах деятельность Н. А. Буцковского в области суда и законодательства, остановимся подробнее на участии его в учреждении у нас суда присяжных. Оно заслуживает особого внимания по многим соображениям. Суд присяжных составляет венец судебной реформы. В этом согласны как друзья, так и недруги судебной реформы.
Н.А. Буцковский был одним из пионеров великого института. В записке об основных началах уголовного судопроизводства анализирует он прежде всего проект графа Блудова, предполагавшего решение вопросов о виновности и наказании безраздельно предоставить судьям-юристам и сословным заседателям, и затем переходит к учению об общих гарантиях правосудия, а именно: i) разделение вопросов о вине от вопроса о наказании; 2) многочисленность коллегии, решающей дело; 3) широкое право отвода; 4) предоставление вопроса о виновности решению общественных представителей и о наказании судьям-техникам. «Каждое из этих положений может быть выведено, – говорит Буцковский, – независимо от всяких политических видов , из одних только юридических соображений».
Строгость наказания нередко побуждала судей признавать невинным совершенно изобличенного преступника. Равномерно бывали и преувеличения виновности, если преступник возбуждал против себя негодование или омерзение. Таким образом, преступники наказывались по усмотрению судей , а не согласно уставам закона. Если не вполне, то в значительной мере недостаток этот устраняется от разделения вопросов о вине и наказании.
При решении вопроса о вине по внутреннему убеждению предполагается, что каждый судья дает мнения по чистой совести, ничем не стесняемой. Так как это есть единственное качество, которое требуется от судейского мнения, и по этому собственно качеству данное мнение почитается истинным, то отсюда следует, что вероятность правдивости решения, данного по внутреннему убеждению судей, зависит не от качества выраженного в нем мнения, которое во всяком случае должно подходить под общий уровень по своему существенному свойству, но единственно от количества голосов , соединившихся в одном решении. Чем более лиц, признающих вину или невинность подсудимого, тем более шансов, что предполагаемая истинность их убеждений есть истина действительная. Когда судьи в мнениях своих связаны законом, то и меньшее число голосов может иметь преимущество перед большим, если первое ближе подходит к требованиям закона, чем последнее. Но когда судьи дают мнения лишь по внутреннему убеждению, для которого не существует никакого внешнего мерила, тогда сильнейшим может быть только то мнение, которое соединяет в себе более голосов. Вот почему необходимо, чтобы суд, решающий вопрос о вине или невинности подсудимого по совести, был по возможности в наибольшем числе.
Право отвода судей тогда только доставляет надлежащее ограждение, когда отвод может быть предъявляем без представления к тому причин. Не легко доказать причины отвода и даже не всегда можно их выставить, а между тем при существовании этих причин нельзя положиться на беспристрастие судьи.
В уголовном уложении, более чем во всякой другой части законодательства, обнаруживается бессилие закона вместить в общих правилах все разнообразие жизни и предусмотреть все случаи, ею представляемые, потому что в этой сфере житейских страстей отдельные случаи столь же разнообразны, как разнообразны порождающие их страсти, характеры, положения и отношения людей.
Где не может дать надлежащего руководства закон, там должна служить руководительницею совесть, и именно совесть общества , как такого коллективного лица, которого юридические воззрения служат главным источником самого законодательства. Но общество не может быть судьею в полном своем составе, следовательно, оно должно подавать свой голос через своих представителей, и там, где общество не слилось еще в одну общую массу, где существуют различные сословия, представители его должны быть сословными. Мысль эта проявляется в нашем законодательстве в установлении присяжных заседателей, назначаемых по выборам. К тем же выводам приводят и другие соображения: у нас невозможно наполнить одними сведущими в правоведении лицами состав судилищ, необходимый при определении виновности подсудимых по внутреннему убеждению судей; вообще люди многообразной внешней деятельности способнее оценить выходящие из нее факты, чем судьи-техники, теряющие иногда за своими кабинетными занятиями живое созерцание действительности и впадающие от долговременного обращения с подсудимыми в равнодушие к их участи] наконец, между судьями, определяющими виновность подсудимого по совести, должны быть такие лица, кои, не имея порочных свойств его, принадлежали бы к одной с ним среде по их понятиям, нравам и обычаям для вернейшего обсуждения как значения улик, так и свойства виновности подсудимого, определяемой вообще кругом его понятий и общим уровнем нравственности, для того чтобы судьи были олицетворенною совестью обвиняемого. Наказание же определяют судьи-техники.
«Все вышеобъясненные гарантии указывают прямо, – говорит Буцковский, – на присяжное в суде начало». Действительно, трудно или даже почти невозможно представить себе какое-либо существенное улучшение в уголовном судопроизводстве, не прибегая к присяжному началу. Многие из наших юристов убеждены, что введение у нас суда присяжных возможно и принесло бы большую пользу поднятием судебной власти на подобающую ей степень достоинства, силы и уважения и распространением в народе здравых юридических понятий и чувства законности. Но существует и противное тому мнение, в подкрепление которого приводятся обыкновенно два возражения: во-первых, что суд присяжных есть суд общества, несовместный с правами самодержавной власти , а во-вторых, что общество наше недостаточно развито, для того чтобы входить в судейские соображения, требующие и тонкого анализа, и юридических выводов.
Но присяжное начало не есть какая-нибудь новость в России. Еще во время действия Русской Правды и затем Судебников важнейшие уголовные дела предоставлены были разбирательству исключительно выборных людей, губных старост и целовальников , сначала в виде привилегии, а со времени Грозного, который пользовался неограниченно своими самодержавными правами, – в виде общего учреждения. Мысль о необходимости удержания на суде присяжного или, по крайней мере, выборного начала никогда не была оставляема вполне нашим правительством и после Петра. Екатерина II дворянскому и городскому сословиям предоставила право судиться одними равными, а впоследствии и волостным и сельским расправам предоставлено было право суда по маловажным делам и удаления людей порочного поведения. Свод законов 1857 г. также признает присяжное начало в виде вердикта 12-ти лиц о членовредительстве, приговоров мещанских обществ о порочных или оставленных в подозрении судом членах.
«Ввиду этих данных можно ли утверждать, – спрашивает Буцковский, – что суд присяжных не применим у нас». Если же наблюдается то странное явление, что наши древние судные мужи более удовлетворяли общество, чем наши позднейшие судебные заседатели, то причина его простая – в том, что первые применяли вполне знакомое им обычное право, а последние теряются в огромных сборниках законов, доступных только специалистам по законоведению. Этим также объясняется, почему присяжное начало, от которого правительство наше никогда положительно не отказывалось, не получало надлежащего развития в судебных учреждениях новейшего времени.
Сословные заседатели, которые ни научным образованием, ни прежними занятиями своими большею частью не приготовлены к тому, чтобы подвизаться на поприще законоведения, попали в руки, с одной стороны, членов от правительства, более или менее знакомых с теориею, а с другой – секретарей-практиков, искусившихся в подборе статей закона для всякого решения, правого или неправого, и таким образом утратили свое судейское достоинство и обратились в совершенные нули. Известно, что сельские заседатели в судах употреблялись нередко для исполнения служительских обязанностей, топки печей и чистки комнат.
При таком положении сословных заседателей скорее можно было бы помышлять об уничтожении этого установления, чем о дальнейшем его развитии (как предполагал проект графа Блудова). Но политично ли, справедливо ли лишить общество последней опоры народного суда , которым так дорожат все гражданские общества? Если народная любовь к Грозному, несмотря на все его жестокости и неистовства, была не вымыслом, а действительностью, как уверяют все наши историки, если смерть ни одного, может быть, государя прежних времен не была так оплакиваема народом, как смерть Грозного, то не служит ли это ясным доказательством того, какое сочувствие находили в народе главные меры, которыми отличалось правление Грозного, старавшегося развить в общинах начатки самоуправления и народного суда. Итак, судебное преобразование должно стремиться не к устранению и наших судов сословных заседателей, не к тому, чтобы затруднительными и почти неисполнимыми условиями выбора, как, например, требованием от заседателей юридического образования (таково было требование Блудовского проекта)