Эта система открытого спаивания народа скверною водкою с явным нарушением условий откупа продолжалась при благосклонном содействии или бездействии предержащих властей до самой эпохи великих реформ. Напрасно такие честные и дальновидные государственные люди, как, например, Киселев, пробовали в 40-х годах восстать против откупов. Страх высших сфер пред всякими реформами, воспособляемыми «заинтересованным» от откупщиков миллионеров финансовым ведомством, превозмогал отвращение пред злоупотреблениями откупа. Да ведь и то сказать: в предложениях гр. Киселева «об ограничении (sic) откупщикам средств к развращению народа» имелись в виду государственные крестьяне [470] , до остального же народа никому не было дела. Граф Канкрин, однако, затормозил дело, боясь с уменьшением развращения уменьшить и доход казны. До чего доходило искусство откупщиков в пропаганде теории обирания народа в интересах казны можно видеть на одном эпизоде борьбы народа с пьянством.
В 1858 г., когда разнеслась великая весть о предстоящей воле, народ вопреки предсказаниям «знатоков народного быта»– помещиков не только не стал бесчинствовать и пьянствовать, но, как бы готовясь к возрождению в новую жизнь, стал сосредоточенно к ней готовиться. Стал копить копейку не на черный, а на «светлый» [471] день, воздерживаться от вина, а местами и целые общества делали постановления о воздержании от вина и о наказании за злоупотребления им. Но откупщики добились, что министр финансов Княжевич остановил борьбу… с пьянством [472] …
Вот с такою-то непобедимою силою вступили в борьбу передовые люди 60-х годов и в их числе саратовский губернатор Грот. Исход ее казался сомнительным.
Не говоря уже о громадном числе закупленных и «заинтересованных» чиновников всех рангов и степеней, даже и неподкупленные по лености ума, по косности и трусости считали неизбежным это глубоко въевшееся в государственный организм зло, как необходимое условие процветания российских финансов. Пользуясь мнительностью и незнакомством с делом высших сфер, их отвращением к крупным новшествам, нарушающим сонное течение бюрократической рутины, откупщики-патриоты стали доказывать неизбежность разорения казны в случае отмены откупов. Нужно было то бодрое и исполненное веры в будущность народа настроение, господствовавшее в обществе в 1861 году, чтобы Россия могла развязаться с этим застарелым недугом. Но замечательно, что как только выдан был закон 4 июля 1861 г. об отмене откупов, тут только раскрыли откупщики свои карты. Они предлагали чрез высокопоставленных лиц самые заманчивые условия казне, даже соглашались построить три тысячи верст железных дорог [473] даром, лишь бы сохранить своего благодетеля-кормильца – откуп, который, по определению одной записки, «разорял и развращал народ, держал на откупе местную администрацию, делая чрез то бессильными все меры к водворению в ней честности и правоты». Но в 1862 г. Александр II приказал прекратить раз навсегда прием таких прошений, и приступлено было к введению акцизной системы.
Наиболее трудная часть этого дела – приискание персонала и первоначальное руководство им – всецело выпала на К. К., который с замечательным успехом справился с этой задачей благодаря своей опытности и уменью отыскивать и привязать к чистому делу людей. Нужно вспомнить ту среду, которая «работала» около откупов, чтобы понять все значение заслуги К. К. в этом деле. Если продажность составляла обычное явление в старой чиновничьей среде сверху донизу, то чиновники, оставшиеся от откупа, как свидетельствуют «Губернские очерки», отличались особою виртуозностью и бесстыдством. Несмотря на противодействие министра Княжевича, Грот безусловно настоял на своем праве назначать на должности только тех лиц, в честность которых он верил. Когда в 1862 г. место Княжевича занял Рейтерн, Грот получил полную свободу в организации нового дела. Взявши критерием вместо «протекции» исключительно нравственный и умственный ценз кандидатов, Грот выбирал людей из образованного круга, не взирая на их чины и сословное происхождение. Все избранники оказались вполне порядочными. В первый же (1863 г.) не только очистилась столь грязная дотоле административная отрасль, но, к удивлению «опытных государственных людей», и казна не только не потерпела ущерба, но получила большой барыш: вместо ожидаемого недобора в 40 мил. поступления оказалось на 40 мил. выше сметного назначения. Казалось бы, столь блистательный во всех отношениях успех акцизной системы должен был обезоружить его противников, но служители старых откупов не унимались. Чиновники, «не бравшие взяток» в начале 60-х годов, представляли столь исключительное явление, что они показались консерваторам подозрительными. Отсюда уже недалеко было до подозрения в политической неблагонадежности. Эти провинциальные инсинуации приняли такие размеры, что для проверки их был командирован из Петербурга доверенный генерал-адъютант для производства дознания на местах. Как и следовало ожидать, дознание оказалось безусловно благоприятным для избранников Грота, вся вина которых была в том, что они отстаивали интересы казны и не мирволили местным тузам из дворян и купцов. В 1869 г. К. К. оставил вследствие переутомления должность директора неокладных сборов, унося сознание громадной услуги, оказанной им России и благодарность сослуживцев, учредивших в память его деятельности пять стипендий в гимназии и двенадцать в учительских семинариях.
III
Из других реформ К. К. принимал участие в составлении Положения о зем. учр. 1864 г. и Городового Положения 1870 г.
С 1870 г. Грот по инициативе министра Рейтерна назначается членом Государственного совета и сначала присутствует в департаменте экономии, а потом законов. К. К. выступил решительным противником того сектантско-полицейского классицизма гр. Д. Толстого, с вредными последствиями которого и доселе еще приходится считаться. Частичная тюремная реформа и пересмотр лестницы наказаний состоялись главным образом по плану Грота. В 1880 году он становится во главе тюремного дела на правах министра и тут сближается с графом Лорис-Меликовым, и вслед за отставкою графа в апреле 1881 г. выходит в отставку и Грот. Продолжая участвовать в общем собрании Государственного совета, Грот отстаивал те же начала законности, гуманности и общественной самодеятельности, которые были завещаны светлою эпохою великих реформ и которыми Грот руководился даже ранее ее наступления.
Много внимания и труда отдавал Грот делам благотворения, в особенности попечению о слепых, и сам на свои средства построил в Петербурге 3-этажный дом с мастерскими для 60-ти слепых. Самые последние годы Грот посвятил на выработку проекта нового законоположения об общественном призрении, но по болезни не успел довести дело до конца.
Весь долгий административный путь, пройденный Гротом, был поприщем труда и бескорыстного служения отечеству на почве законности. Тогда как даже в наше время иные открыто проповедуют, что для хорошего администратора закон – настоящая обуза, лишняя препона, стесняющая его просвещенный и ясновидящий произвол, Грот, подобно своему другу Арцимовичу, еще в николаевское время был строгим блюстителем законности, которая, по указанию Николая I, особенно нужна на окраинах [474] . Недаром сам Герцен писал, что в России есть два губернатора, Грот и Арцимович, которых она может смело показать Европе. И действительно, добросовестные и трудолюбивые администраторы и деятели, как Грот, везде редкость и везде оставляют после себя крупный и добрый след.
Глава двадцать пятая Скорбные справки
С врагом их под знаменем тех же идей
Ведите их бой до конца.
Нет почести лучше, нет тризны святей
Для тени, достойной борца!
Пальмин
I
И. М. Остроглазов † 22 сентября 1892 г
22 сентября 1892 г. умер один из скромных, но заслуженных и симпатичных представителей нашей магистратуры, председатель Тульского окружного суда Иван Михайлович Остроглазов, верою и правдою служивший свыше 26 лет просветительной миссии нового суда. Это был один из тех людей, для которых высокое звание судьи было не заурядною чиновничьею казенною службою, отправляемою с правильностью, однообразием и безучастием механизма, а дорогим любимым призванием, дающим нравственное удовлетворение, недоступное многим другим видам службы и примиряющее с лишениями и трудностями судейской деятельности.
И. М. Остроглазов был сыном московского священника при церкви Николая Чудотворца, что на Мокром. Получив среднее образование частью в духовной семинарии, частью дома, И. М. поступил на юридический факультет Московского университета в знаменательное время, когда еще раздавалось животворящее слово бессмертного проповедника гуманности проф. Грановского [475] и когда появились первые освободительные веяния. Пребывание в университете оставило глубокий, неизгладимый след на впечатлительной натуре от природы доброго и серьезного юноши. Особенно глубоко запал в душу И. М. один эпизод из студенческой жизни – это посещение университета Александром II, будущим Царем-Освободителем, и призыв им студентов быть усердными помощниками в готовящихся реформах (см. ниже).
По окончании курса в 1859 г. полный благородного воодушевления и светлых замыслов И. М. искал приложения их к подходящему делу. Нечего и говорить, что старый суд с его канцелярскою тайною, бумажным производством и затхлою атмосферою буквоедства и взяточничества не представлял собою ничего заманчивого для молодого юриста, воспитанного в духе гуманных и освободительных принципов конца 50-х годов. Он вместе со всею мыслящею Россиею был в 1859 г. в переходном, выжидательном положении, в радостном и бодром ожидании освобождения и обновления ее:
Вперед без страха и сомненья
На подвиг доблестный, друзья!
Зарю святого искупленья
Уж в небесах завидел я…
В ожидании этого чаемого «доблестного подвига» И. М. временно пристроился учителем истории в кадетском корпусе, а затем в течение 1861–1865 гг. занимал только что учрежденную должность судебного следователя, которая знаменовала начало отделения власти судебной от административной и была в этом смысле предтечею настоящих новых судебных должностей, созданных Судебными Уставами. С открытием в 1866 г. в Москве нового суда И. М. вступил на настоящее судебное поприще, заняв должность товарища прокурора при вновь открытом Московском окружном суде. Таким образом, И. М. пришлось переживать «медовый месяц» судебной реформы и он, как большинство деятелей этой эпохи, запечатлел глубоко в сердце заветы творцов Судебных Уставов о суде правом, милостивом и равном для всех. Затем И. М. был прокурором Тульского окружного суда, а с 1870 по 1882 г. – товарищем прокурора Московской судебной палаты. За это время сильно изменились взгляды на роль и положение прокуратуры, но не изменился И. М., внося в роль прокурора тот мягкий тон беспристрастия, который составлял его отличительную черту и секрет его успеха.