Накануне объявления воли русское общество и правительство, как известно, были охвачены лихорадочною, «неистовою», по выражению Унковского, преобразовательною и просветительною деятельностью:
Вижу в прошлом, будто ныне
Пробужденье в нас сознанья —
Словно выход из пустыни…
Сколько в высь и ширь стремлений.
Но задержек сколько вместе!
Одним из симпатичнейших стремлений в высь было охватившее всю интеллигенцию увлечение к распространению в народе грамотности. Под припев благородного девиза:
Ты вставай, во мраке спящий брат! —
стали повсюду открываться общедоступные воскресные школы, где рядом с бородатым степенным стариком не редкость было встретить безусого юношу, а то и мальчугана. Если этою модою увлекались даже великосветские дамы, приезжавшие в каретах с лакеями на запятках, в воскресные школы себя показать и людей посмотреть, то нечего и говорить, что Тихонравов, сумевший при «работе головой», вопреки смелому обобщению одного новейшего мудреца, сохранить и здоровые общественные симпатии, был сильно заинтересован этим небывалым порывом к просвещению. Сам сын народа, сам имевший счастье достигнуть вершин званья, мог ли он, как иные педанты, так увлечься «палеями», «духовными стихами», чтобы не заметить этого великого движения к свету и знанию:
И окрыленный мыслью животворной,
О, ты начнешь невольно вспоминать
О доле смертных темной и ничтожной!
Взирая сверху, будет невозможно
Тебе, счастливому, не пожелать,
Чтоб братьев, пресмыкающихся долу,
Свет истины скорей освободил.
Тихонравов стал во главе московских воскресных школ. Находясь в центре многочисленного кружка образованных молодых людей, из коих многие были учениками и слушателями его, Н. С. сразу обнаружил свой выдающийся административный талант, организовав превосходно дело обучения и общественного контроля. Увлекаясь сам, увлекая других, он возлагал большие надежды на это благодатное начинание первостепенной важности. Но, к несчастию, служение молодежи на благое просвещение быстро прекратилось. Кое-где замечены были попытки политической пропаганды, чему несказанно обрадовались крепостники и обскуранты. Решено было закрыть все школы без разбора: рассердившись на блох, да шубу в печь!
Оставляя в стороне обширную профессорскую деятельность Тихонравова, в которой он, подобно своему великому наставнику, действовал не только университетскими лекциями, но также и догутенберговскими способами и о которой слушатели его сохранили самые трогательные воспоминания [493] , мы коснемся вскользь деятельности Н. С. как выборного ректора по уставу 1863 года, имеющей прямое отношение к предмету настоящей книги.
Едва ли можно указать другого ректора, который в такой степени верно понял и стойко осуществил функции этой полуадминистратив-ной, полуакадемической должности, как Тихонравов. Как главный администратор разнообразных, особенно многочисленных в Московском университете, хозяйственных отраслей, Тихонравов с редким вниманием и любовью вникал во все мелочи хозяйственного управления.
Но самою главною задачею ректорского служения Н. С. считал поднятие авторитета науки, охрану университетской автономии, твердую неукоснительную защиту в интересах свободы академической и в точных границах закона как прав университетской коллегии в целом, так и отдельных членов ее. Один из недостатков старого дореформенного университетского режима состоял в том, что благодаря неопределенности границ попечительской власти она мало-помалу узурпировала почти всю власть советов (см. выше главу IV, § 3). Университеты, благодаря господствовавшей в дореформенное время бесхарактерности или, как выразился Салтыков, «атласистости души» и «удивительной способности таять и обращаться в сырость, умерщвляющую всякую самостоятельность», не имели ни желанья, ни способности и уменья, ни мужества отстаивать свои законные права [494] . Новый устав 1863 г. гораздо точнее определил границы попечительской власти. Однако, не довольствуясь отмежеванною властью, учебная администрация делала попытки расширить свою власть в сторону loci minimae resistenciae, повторяя по старой традиции: «се мое, а се мое же». Вот против таких незаконных захватов и боролся, подобно предшественнику своему знаменитому историку Соловьеву, и Тихонравов с изумительною выдержкою, непоколебимою твердостью, которую может дать только твердое сознанье правоты и значения отстаиваемых прав. И с такою стойкостью, доходящею порою до сухого формализма, до упрямого ригоризма последовательно отстаивал ректор Тихонравов как блюститель университетской автономии все права, предоставленные законом совету и ректору. Когда Н. С. укоряли в склонности к формализму, то он неизменно отвечал словами, напоминавшими изречение английского юриста Блакстона: законные формальности – это налог, который мы платим для охранения нашей свободы.
В одной из своих знаменитых актовых речей весьма наглядно пояснил он значение академической свободы [495] , дарованной университетам Уставом 1863 г. Говоря о деятельности Соловьева, Тихонравов припомнил слова Карамзина, что должность профессора, как недостаточно самостоятельная, «неблагоприятна для таланта». Сославшись затем на монументальный труд профессора Соловьева, выношенный им, можно сказать, в аудиториях университета под сенью либерального Устава 1863 г., Н. С. утверждал, что мнение Карамзина было опровергнуто Соловьевым. «Он был, – говорил Н. С., – много лет опорою университетской коллегии, во главе которой стоял охранителем ее прав, благодаря которым профессорская должность перестала быть неблагоприятною для таланта и ученых изысканий» [496] .
Заметим, кстати, что упомянутые выше актовые речи, вносившие значительную степень оживления в шаблонный ритуал университетских актов, были нововведением, сделанным самим Тихонравовым и прекратившимся с его удалением. В этих речах он умело группировал с должными пояснениями важнейшие события их университетской жизни за истекший год. Эти своеобразные речи, которые Н. С. произносил с большим мастерством, несмотря на свой глухой голос и легкое пришепетыванье, с умелыми подчеркиваниями и многозначительными паузами, с глубоким и искренним воодушевлением, несмотря на внешнюю официальную холодность выражения своего серьезного, несколько одутловатого лица; с едва уловимой усмешкой на устах, несмотря на всю наружную бесстрастность этой могучей, затянутой в ректорский мундир фигуры, производили на слушателей сильное впечатление. Покойный московский генерал-губернатор князь В. А. Долгоруков, который не прочь был порой разыграть роль мецената, первый спешил навстречу сходящему с кафедры среди грома рукоплесканий торжествующему, сияющему представителю университета и долго и крепко жал ему руку. Особенный фурор произвел Тихонравов своею замечательно искусною речью, произнесенною на акте 12 января 1879 г. под впечатлением похода, предпринятого Катковско-Любимовскою кликою против Устава 1863 г. и особенно усилившихся незадолго перед тем столкновений с попечителем учебного округа князем Мещерским, который также присутствовал на акте.
В речи своей Н. С. напомнил о знаменитом попечителе гр. С. Г. Строганове времен Грановского, вводившем устав 1835 г. и видевшем в нем не средство для стеснения университетской автономии, а напоминание о покровительстве научным интересам. Затем Н. С. прочел поданный университетом адрес, в котором, между прочим, говорилось следующее: «Многие из членов Совета знают о попечительстве вашем по преданию, но эти предания живы и всегда останутся такими; пребывание ваше среди нас является лучшим временем для университета. Вы сами, граф, были носителем того священного предания, по которому лучшие русские люди, сильные по своему положению и средствам, высоко ставили интерес науки и считали для себя честью и обязанностью служить им с патриотическим усердием. Вы вполне уяснили себе „значение“ попечителя в отношении к университету, значение охранителя его интересов. Преданность великому делу просвещения, неутомимая забота об усилении нравственных средств университета высказались в первых же действиях ваших. Университет увидал в вас „настоящего“ попечителя, и дружно пошла общая работа с обновленными силами; тут всякие формальные отношения должны были исчезнуть пред полным доверием к лицу, имевшему в виду одно благо университета, пред полным уважением к мнению этого лица, знавшего, изучавшего средства каждого, значение, заслугу каждого. Своим вниманием к деятельности членов университета вы незаметно, естественно стали нравственным его „средоточием“. При общей дружной деятельности попечителя не могло быть вопроса „о нашем и вашем“, не могло быть вопроса о правах, когда прежде всего видели в попечителе самое честное исполнение обязанностей. Вот почему, граф, время вашего попечительства является таким светлым временем в истории Московского университета, и Совет не может не обратиться к вашему сиятельству с изъявлением искренней признательности за это время» [497] .
Н.С. прочел этот адрес дрожащим голосом и с обычным своим уменьем подчеркивать: публично воздано было suum cuique, и всякий имеющий уши слышати понял, в чей огород бросались камешки, направленные тонко и, с официальной точки зрения, безусловно корректно и вежливо. Врагу не пожелаешь провести такой тяжелый un quart d’heure de Rabelais, какой провел кн. Мещерский, вынужденный выслушать с понуренною головою, под сосредоточенным взглядом тысячной публики эти честные и смелые напоминания представителя науки о силе закона, о правах разума, – это нравственное возмездие со стороны «чуда из божьих чудес», по вдохновенному выражению стиха К. Аксакова, свободного слова :
Ты гонишь невежества ложь,
Ты к свету, ты к правде ведешь,
Свободное слово!
Считая себя обязанным, как страж, поставленный на посту доверием университетской коллегии, охранять все права ее, Н.С., как сказано, стойко отстаивал права ее членов на почве строгой законности. Был случай, что попечитель кн. Мещерский потребовал от Тихонравова экземпляр лекции профессора М. М. Ковалевского. В ответ на это требование он, в свою очередь, требовал у попечителя указания статьи устава, которая оправдывала бы этот шаг. Это, конечн