Значение ее таким образом определяется само собою. А. М. Унковский не умозрительными теоретическими доводами, а фактом всей своей многолетней деятельности доказал лживость пагубного учения, будто отправление адвокатуры несовместимо с требованиями честности и нравственности. Знаменитый французский юрист Молло говорит: «Si le style est tout l’homme, la probite est tout l’avocat (как по стилю узнается человек, так и по степени честности узнается адвокат)». Если это так, то без преувеличения можно сказать, что А. М. Унковский был в полном и лучшем смысле слова в числе первых русских адвокатов, так как едва ли кто превзошел его в строгом следовании правилам честности.
К чести петербургской адвокатуры нужно сказать, что она всегда умела ценить выдающиеся нравственные и умственные качества своего знаменитого сочлена. С первого же года своего вступления в петербургскую адвокатскую корпорацию А. М. Унковский входил в состав совета присяжных поверенных то в качестве его члена, то в качестве председателя. С 1885 г. А. М. вышел по болезни из состава совета, но и за всем тем добрые традиции, образовавшиеся в нем в первые годы его деятельности, до сих пор сохраняют силу и обеспечивают ему первое место среди других советов, охраняя его от тех нездоровых увлечений, от которых не убереглись другие, как, например, в антиеврейской травле.
Деятельность покойного А. М. Унковского, бесспорно, займет лучшую страницу в истории не только петербургской, но и вообще русской адвокатуры. При тех печальных явлениях, которых немало наблюдается в современной адвокатской практике, взор общественного наблюдателя с чувством нравственного удовлетворения останавливается на таких личностях, как А. М. Для справедливого суждения о современной русской адвокатуре следует иметь в виду и помнить не только те темные и грязные низины, до которых адвокатура иногда опускается, но и те светлые и чистые вершины, до которых она хоть изредка поднимается. Тем более следует их иметь в виду, что лица, достигающие этих вершин, по своей скромной и некрикливой деятельности не стоят на виду и почти вовсе не известны в большой публике.
VI
Н.Х. Бунге † 3 июня 1895 г
3 июня 1895 г. внезапно умер председатель Комитета министров, бывший министр финансов, известный экономист, заслуженный профессор Николай Христианович Бунге. Он являл собою редкий у нас пример государственного человека, соединявшего с практическим опытом солидную научную подготовку и твердость как в принципах экономической политики и политических убеждений, так и в правилах практической морали.
Большую часть своей жизни (с 1847 г. по 1880-й) Н.Х. посвятил университетской науке, занимая в Киевском университете кафедру финансового права. Но еще ранее, еще в первые годы своей профессуры Бунге принимал участие в законодательных работах, выдвинутых эпохою великих реформ. Он участвовал в качестве члена Редакционной комиссии в крестьянской реформе, занимаясь главным образом вопросом о выкупной операции. В комиссии он примыкал по общим вопросам к более прогрессивной части ее и был из числа тех, которые подали голос за изгнание из волостного суда телесных наказаний (см. выше С. 225).
Кроме того он был членом комиссии, составлявшей проект Университетского Устава (см. С. 251) и само собою разумеется стоял за самое широкое университетское самоуправление. До 1880 г. деятельность Бунге носила главным образом научно-литературный характер: помимо занятий по кафедре, он выпустил ряд монографий, пользующихся авторитетом среди специалистов [507] , три трехлетия он выбирался ректором, причем всегда с достоинством умел охранять права университета от посторонних притязаний и поддерживать среди студентов порядок своим нравственным авторитетом в трудное время конца 70-х годов. В Киеве же он управлял местной конторою государственного банка.
С 1880 г. открылось для Бунге более высокое поприще государственной деятельности. Это была пора временного мимолетного возрождения при графе Лорис-Меликове веяний эпохи великих реформ, которую столпы реакционного лагеря окрестили бессознательно столь почетным и трогательным эпитетом «диктатуры сердца» [508] . Министерство финансов перешло в руки единомышленника графа Лорис-Меликова – А. А. Абазы. Как всегда, либеральное оживление сопровождалось некоторым подъемом авторитета науки и общественной мысли насчет рутины и всегда самодовольной, всезнающей бюрократии. Нет того чиновника Министерства финансов, который, нося известное число лет мундир этого министерства и занимая кресло в одном из департаментов на Мойке, не считал бы себя обладателем интеллектуального ценза, достаточного для поста министра. Знакомства с наукою, а тем более обладания определенными научными воззрениями на основные вопросы финансовой и экономической науки не спрашивается, потому что в период господства безыдейного эмпиризма, пробавляющегося, по выражению проф. Редкина, «кунстштюками изо дня в день», каким именно был период 70-х годов, наука «не в авантаже обретается». С 1880 г. стал замечаться некоторый поворот к лучшему, и как раз в это время А. А. Абаза счел нужным избрать своим товарищем известного своими учеными трудами экономиста и скромного провинциального чиновника финансового ведомства – профессора Н.Х. Бунге. Это был едва ли не первый случай публичного оказательства должного уважения науке возвышением служителя ее до высшего административного ранга, предназначенного по стародавним традициям исключительно для представителей родовой знати или высшей бюрократии.
Вступление Бунге в Министерство финансов знаменовало явный поворот в направлении деятельности этого министерства. Рутина и косность, усиленное обложение и так непосильно обремененной народной массы без заботы о завтрашнем дне, энергичная работа станка для печатания бумажных денег с игнорированием последствий ее для экономического будущего России – такова была финансовая система до Бунге, если только отсутствие финансовой системы может быть названо системою. По справедливому замечанию вполне компетентного историка и критика финансовой политики Бунге, только при нем в первый раз в области финансовой политики России совершилось правильное применение начал, указываемых наукою финансового права, – понижение налогов с неимущих классов населения [509] .
Первыми шагами этой новой рациональной финансовой программы были, состоявшиеся еще при Александре II в бытность Бунге товарищем министра, важные меры: закон 1880 г. об отмене обременительного для народа налога на соль и указ 1 января 1881 г. об изъятии из обращения 400 мил. кредитных рублей, положивший конец пагубной слабости, – напоминающей морфиноманию, – неограниченному выпуску кредитных билетов [510] .
С назначением в 1881 г. Бунге министром финансов он получил возможность более или менее последовательно проводить свою благородную и благодарную программу улучшения финансов не путем возвышения обложения и без того обремененной «податной» массы, а путем поднятия народного благосостояния. Несмотря на наступившую резкую реакцию против принципов эпохи реформ почти во всех отраслях государственного управления, финансовое ведомство, дотоле им чуждое, стало впервые проводить их в жизнь. Отсюда ряд мер, имевших целью облегчить подавляющее податное бремя беднейшей части населения и улучшить экономическое положение крестьян, для облегчения которых ровно ничего не было сделано в течение 20 слишком лет после их освобождения.
Законом 28 декабря 1881 г. исправлена была одна из крупных ошибок крестьянской реформы и понижены выкупные платежи с крестьян, чем снято было с крестьян тяжелых взысканий до 12 мил. руб. Законом 14 мая 1883 г. постепенно отменялась старая татарская подушная подать. Благодаря этой благой мере, необходимость коей признавалась еще в XVIII веке, но перед которой в бессилии останавливались финансисты-эмпирики, с беднейшей части народа снято было бремя 41-миллионного налога, а манифестом 15 января 1889 г. сложена была недоимка этого налога в 28 мил. руб. Несмотря на противодействие все более и более входившей в силу реакции, открыт был в 1883 г. крестьянский банк для устранения давно уже замеченного среди крестьян малоземелья. Облегчая неимущих, Бунге делал первые попытки к переложению части их бремени на людей состоятельных, встречая ожесточенное противодействие со стороны реакционной прессы с Катковым во главе. Поземельный налог с городских имуществ был возвышен на 50 %, впервые были введены налоги на наследство и, вообще, безвозмездные переходы имуществ, сделана была попытка введения подоходного налога установлением налога на доходы с капиталов, дополнительного раскладочного с купцов сбора соразмерно их доходам и 3-процентного с акционерных и паевых предприятий. Не касаясь других мер, отметим введение в 1883 г. фабричной инспекции, имевшей целью защитить рабочих и в особенности детей и женщин от беспощадной эксплуатации предпринимателей и тем внести луч света в это истинно темное царство.
Как ни значительны сами по себе услуги, оказанные Н.Х. Бунге запущенным русским финансам, но для правильной оценки этих услуг нужно принять во внимание те исключительно неблагоприятные условия, при которых проявлялась преобразовательная деятельность его. Общество и без того не очень твердое в принципах под ошеломляющим впечатлением потрясающего события 1 марта пришло в замешательство, пользуясь которым «властители дум» того времени вроде М. Н. Каткова, кн. Мещерского и Ко стали с неслыханным нахальством отрицать и порицать все, что дорого для культурного человечества: начало законности, равноправность граждан, самостоятельность суда, самоуправление, свободу печати, пользу грамотности и самую науку.
Проникнувшись принципами дореформенных ябедников Перегоренских с их «правдистикою, патриотистикою и монархоманиею» [511] , эти новейшие Перегоренские с жестокою бесцеремонностью и с редким бесстыдством травили, как красного зверя, всякого, осмелившегося не петь в унисон этому захлебывавшемуся от собственной благонамеренности хору спасателей отечества и монополистов «правдистики». Особенно отличался на этом крикливом, но бесславном поприще противоестественного, по справедливому выражению кн. В. П. Вяземского, превращения литературы в сыскной застенок, помешанный на собственном величии пресловутый Катков, даже на заре литературной карьеры, в лучшую пору своей деятельности обнаруживавший какое-то неодолимое, врожденное влечение, род недуга, к литературному сыску [512] . В половине 80-х годов эта патологическая страсть в связи с обуявшею Каткова манией величия достигла своего апогея, избрав своим объектом, помимо литературы, и все государственные учреждения, не угодившие Каткову. Не только суды, но и сенат и Государственный совет без стеснений он обвинял в преследовании