Редко когда злая судьба делала бессознательно такое доброе дело. Из даровитого Белоголового вышел блестящий медик, превосходно изучивший свою науку, но вместе с глубокими знаниями по своей специальности соединявший редкое человеколюбие, бескорыстие и необыкновенно живой интерес к общественным делам. На нравственное и политическое развитие Н.А., без сомнения, оказало сильное влияние вещее слово допевавшего свою лебединую песнь великого учителя – Грановского, но едва ли не большее еще влияние на дальнейшую его деятельность и направление имело то юношеское, бодрое настроение, которое охватило все, что было живого и мыслящего в России с воцарением Александра II. К этой светлой полосе русской жизни,
Когда раскрывалась грудь надежде
И мечтам о счастии земном,
когда не только юноши, но и старцы мечтали осуществить
Святые бредни юных дней,
относится начало карьеры Н.А.
Как раз в эту грозную, но памятную весну 1855 г. Белоголовый сбрасывал с себя студенческий мундир, чтобы надеть сначала казенный мундир городового врача, а затем вскоре сменить этот мундир на toga virilis русского убежденного, вольнолюбивого гражданина, образ которого стал обрисовываться в это время в туманной перспективе будущего и энергиею которого созидались и сохранялись все культурные приобретения последующего времени.
По окончании курса в университете Н.А. отправился на родину, где вскоре получил место иркутского городового врача. Даровитый врач, внимательно следящий за движением науки, гуманный, общедоступный, бескорыстный, безукоризненный блюститель всех требований медицинской этики и с независимым характером – находка и не для Иркутска, а потому Белоголовый сразу занял видное и почетное место, импонируя как всесильной администрации, привыкшей к раболепству, так и местному обществу, привыкшему дотоле уважать только деньги и власть. Вскоре по вступлении Н.А. на общественное поприще стали обнаруживаться по окончании Крымской войны первые проблески пробуждения России от 30-летней спячки и первые признаки предстоящей отмены крепостного права и дезинфекции общественной атмосферы. Отдаленные отголоски начинавшегося общественного пробуждения чрез журналы и устную молву стали доходить и до далекой Сибири, и здесь университетская молодежь не менее радостно, нежели в коренной России, приветствовала занимавшуюся зарю освобождения.
Белоголовый, всегда живо интересовавшийся литературою и журналистикою, всегда горячо принимавший к сердцу общественные интересы, с восторгом пошел навстречу зачинавшемуся общественному возрождению. Как ни мало оставляли досуга ему его официальные обязанности и практика, как ни плохо подготовлена была в сибирской глуши 50-х годов почва для общественной самодеятельности, Белоголовый своим убежденным словом и благородным характером умел расшевелить косность своих товарищей по профессии, и в Иркутске образовался медицинский кружок, который обсуждал научные медицинские вопросы, а также вопросы медицинской этики. Как известно, к этому же времени относятся первые печатные разоблачения классических злоупотреблений общерусской и сибирской администрации. Об одном из них, касавшемся чиновника особых поручений Молчанова, появилась корреспонденция в «Колоколе».
Введенный в заблуждение, Герцен опроверг впоследствии сообщенное известие. Нужно вспомнить о том чрезвычайном авторитете, каким пользовался в то время « Колокол » в высших сферах, чтобы понять ликование друзей Молчанова. Они уже считали победу окончательно на своей стороне, но тут вступил в дело Белоголовый. Никогда не знавший Герцена, он поехал к нему за границу и с документами в руках доказал ему, что введен друзьями в заблуждение. Вот с каким участием и жаром относились люди того времени к общественным вопросам!
В конце 50-х годов Белоголовый поехал в Москву держать экзамен на доктора медицины. В это время дела отца его расстроились. С очень ограниченными средствами Н.А. поехал после экзамена за границу писать диссертацию. Диссертацию писал он два года, терпя сильную нужду. Выбирая самое дешевое место, он остановился на о. Рюгене на Балтийском море. Здесь он нанимал угол в лавке мелочного торговца и, занимаясь составлением диссертации, в отсутствие хозяина должен был принимать покупателей. В 1862 году появилась его диссертация в Москве под заглавием: «О всасывании солей кожею». После блестящей защиты диссертации Н.А. намеревался вернуться на родину но Боткин и др. уговорили его остаться в Петербурге.
С половины 60-х годов до 1881 г. Белоголовый жил в Петербурге, выезжая ежегодно за границу на несколько месяцев с неизменною спутницею, женою своею Софьею Петровною, для отдыха и освежения. С самого начала Н.А. занял в Петербурге одно из первых мест в медицинском мире, где общепризнанное первое место занимал великий С. П. Боткин. Это первенство известного во всей Европе клинициста не положило ни малейшей тени на их взаимные дружеские отношения. Белоголовый был и остался до конца жизни самым горячим поклонником своего даровитого друга и после смерти его написал лучшую его биографию, появившуюся в сборнике Павленкова «Жизнь замечательных людей» [515] . Боткин в свою очередь необыкновенно высоко ценил дарования, познания и высокие душевные качества Белоголового, и по некоторым отделам медицины он открыто ставил его выше себя. Какою этическою красотою и классическою простотою отзываются эти полные взаимной нежности и уважения отношения двух медицинских светил, в таком привлекательном свете рисующие их обоих, особенно в наше время ожесточенной вражды медицинских светил во имя личных и меркантильных соображений!
С первых же лет практики Белоголовый имел в Петербурге громадный успех и приобрел обширный круг пациентов во всех слоях общества. Своею быстрою популярностью он был обязан не только своему выдающемуся таланту чрезвычайно проницательного диагноста и запасу солидных знаний, всегда неустанно и тщательно им пополняемому, но и верности своей строгим и благородным принципам медицинской этики, отошедшим у многих в область «забытых слов». Необыкновенная мягкость в обращении, редкое бескорыстие, простота и задушевность, чуждая всяких шарлатанских ухищрений, влекли к нему больных из самых разнообразных слоев общества и народа. Богатый и бедный, знатный и простолюдин шли к нему с любовью и доверием, зная заранее, что никакие инквизиторские расспросы, никакой торг о гонораре не ждут его у порога медицинской знаменитости. Принять всех желавших не было возможности, а потому по недостатку времени Н.А. поневоле приходилось ограничивать свои приемы. Но для безобидного решения этого щекотливого вопроса он употреблял по обыкновению самое простое, прямое и честное средство: он объявлял, что в такой-то день примет столько-то больных и затем принимал явившихся без различия общественного положения, а после того прекращался прием для всех без изъятия.
Враг ученого кумовства и непотизма, в особенности когда жертвами его являются интересы науки и учащейся молодежи, Белоголовый обратил в 1869 году на себя общее внимание своей правдивою и исполненною гражданского мужества статьею по поводу печальной «полунинской» истории, жертвою коей было 20 исключенных с 4-го курса медиков [516] .
Всегда живо интересуясь литературно-общественными вопросами, Белоголовый стал в близкие отношения к прогрессивным литературным кружкам Петербурга и особенно к «Отечественным Запискам» времен Салтыкова, Некрасова и Елисеева. Он постоянно пользовал их как врач, а Некрасова лечил во время последней его болезни. Болезнь Некрасова он описал в особой статье, напечатанной в № 10 «Отечественных Записок» за 1878 г. О болезни же И. С. Тургенева, М. Е. Салтыкова он писал в «Новостях» и в «Русских Ведомостях » (см. сборник его статей, 3-е издание).
В отличие от своего великого друга Боткина, который, отдавшись всецело науке, ради нее забывал и себя, и семью, и общество, Белоголовый, будучи идеальным врачом-человеком, первоклассным терапевтом, внимательно следившим за движением науки, вместе с тем всегда был и оставался «мирским» человеком, чутким гражданином, близко принимавшим к сердцу все очередные общественные вопросы, интересы литературы, народного просвещения, культуры и вообще все великие и тяжкие проблемы нашего века.
Начав свою общественную деятельность в разгаре преобразовательной эпохи, Н.А. до конца жизни оставался верен ее освободительному и просветительному знамени. В верности и твердом проведении в жизнь благодных и человечных принципов этой замечательной эпохи Белоголовый никому не уступил бы, не исключая и самых видных официальных деятелей этой эпохи. Едва ли многие путем печати сделали больше для распространения и укрепления идей великих реформ, чем этот лишенный всякой официальной деятельности и публичной трибуны, стойкий, убежденный гражданин, который не только своим правдивым, внушительным и обворожительным, своею искренностью словом всегда умел, кстати, сослужить службу дорогим идеям, но и всею обаятельною личностью и праведною жизнью, даже в мелочах не отступавшего от строгих принципов человечности, был, так сказать, живым воплощением и пропагандою этих облагораживающих идей и принципов человечности. Этот всегда мягкий, до крайности снисходительный человек, готовый за ближнего положить душу, олицетворенный альтруизм делался непримиримым, когда речь заходила о принципах литературной и общественной частности. Дитя цельной героической эпохи, Н.А. более всего чуждался половинчатых людей или так называемых «складных душ», по выражению Салтыкова [517] , старающихся угодить и нашим, и вашим. Как ни велики были у Н.А. любознательность, жажда к известиям об общественной жизни, но он предпочел бы скорее превозмочь свою страстную любознательность, чем, например, сделаться подписчиком, т. е. «соучастником» газеты, хотя бы и богато осведомленной, но не сочувственной для него по направлению. Это был вполне тот «читатель-друг», о котором мечтал Салтыков и который смотрел на подписку, как на своего рода нравственное сочувствие к изданиям, а не как на способ удовлетворения известной привычки-потребности. В наше откровенно-беспринципное время это покажется донкихотством, но да ведь в наше бесподобное практическое время nous avons change tout да, так как нынешними мудрецами доказано как 2x2 = 4, что