Когда свободно рыскал зверь,
А человек бродил пугливо…
Один за другим покидают свои сторожевые посты старые стойкие хранители дорогих освободительных гуманных начал, завещанных традициями времен Белинского и Грановского. Невольно сжимается сердце при виде гроба этих старых и неутомимых ветеранов бестрепетного служения долгу, невольно шепчут уста:
Есть ли там смена? Прощай!
XI
Е. П. Старицкий † 31 мая 1899 г
19 февраля 1893 г. исполнилось двадцать пять лет со дня введения на Кавказе в действие Судебных Уставов императора Александра II. В этом отношении нашей южной окраине сначала очень посчастливилось. Благодаря энергии Е. П. Старицкого и др. уже 22 ноября 1866 г. состоялось Положение о применении Судебных Уставов к Кавказскому краю, самое же открытие новых судебных учреждений Тифлисского округа имело место 19 февраля 1868 г. Таким образом, новый суд был открыт на Кавказе раньше казанского, саратовского, одесского и других европейских судебных округов.
Но раннее введение на Кавказе судебной реформы имело и свои неудобства. Она подверглась весьма существенным урезкам и изменениям, из коих самое главное была отсрочка введения суда присяжных и вообще устранение из уголовного суда народного элемента [527] даже в виде сословных представителей, существовавших прежде на Кавказе. Однако гуманные и просветительные начала судебной реформы так велики и наглядны, что введение ее на Кавказе, даже в значительно урезанном виде, имело огромное значение для культурной миссии России в Азии. Если открытие гласного суда в самой России произвело и должно было произвести на общество необыкновенно сильное впечатление, то легко представить, какому диву должны были даться разноплеменные народы Кавказа, увидевшие впервые отправление суда скорого, правого и равного для всех. Даже не понимая языка, на котором совершалось судоговорение, население собственными глазами могло убеждаться, что это не то, что прежняя тайная административная, часто «своеручная» расправа.
Если про русскую дореформенную администрацию говорят, что она была «все во всем», то с большим еще правом характеристика эта применима к кавказской дореформенной администрации, пред которою частью де-юре, главным же образом де-факто было совершенно бесправно местное население, третируемое вдобавок en canaille цивилизаторами-взяточниками. Если старую русскую судебную процедуру сравнивали с паутиною, сквозь которую свободно проскакивали шмели и в которой вязли только мелкие мухи, то тем более применимо было это уподобление к кавказской юстиции, огражденной от контроля, помимо канцелярской тайны, и отдаленностью от административных центров. Вот почему открытие гласного суда произвело необыкновенно сильное впечатление на восприимчивых впечатлительных южан, которые толпами валили в заседание судов и разносили в самые глухие углы Кавказа весть о невиданном и неслыханном дотоле «новом» гласном суде.
«Суд, основанный на твердых началах, независимый от внешних и случайных влияний и пользующийся общественным доверием, есть, по справедливому указанию покойного проф. Н. К. Соколова, без всякого сомнения одно из величайших благодеяний, какое только может доставить государство своему гражданину». Это замечание применимо и к кавказской судебной реформе, несмотря на все ее громадные недостатки и недочеты. Реформа эта составляет эпоху в истории насаждения русской гражданственности на Кавказе. В предшествовавшие эпохи русская власть далеко не всегда являлась носительницей высшей культуры (достаточно указать на введение крепостного права, телесных наказаний); в данном же случае созданные ею учреждения слишком наглядно поражали всех своими достоинствами и преимуществами, чтобы они не подняли в глазах туземцев истинного престижа русской власти и не увеличили к нему любви и доверия. Надо однако сказать, что в течение истекшего двадцатипятилетия кавказские суды далеко не вполне оправдали все возложенные на них надежды. Причины этого явления частью те же, что и во внутренних губерниях, частью местного происхождения. Крайняя медленность, господство бумажного производства в апелляционной инстанции, недоступность для населения судебного языка, отсутствие в суде живого народного элемента и вообще отдаленность судов от населения поколебали значение новых судов, хотя, впрочем, они и поныне пользуются несравненно большим доверием населения, нежели прежний «русский суд», которого кавказцы избегали, как чумы.
Но как бы то ни было, Кавказ уже 25 лет пользуется хоть отчасти благами судебной реформы и с признательностью вспоминает имена лиц, коим он обязан этим благодеянием. В числе этих имен на первом плане произносится имя известного кавказского деятеля, члена Государственного совета, сенатора Егора Павловича Старицкого [528] .
Старицкий принадлежал к числу самых крупных и убежденных деятелей преобразовательной эпохи 60-х годов. С его именем неразрывно связано применение к Закавказскому краю великого освободительного акта 19 февраля и в особенности открытие новых судебных установлений. Примыкая по родственным и дружеским связям [529] , по убеждениям и склонностям к незабвенным деятелям либеральной эпохи великих реформ, Е. П., воспитанник училища правоведения, с далекого Кавказа, куда его забросила судьба, подал ему руку, как только открылась в 50-х годах для людей с «сердцем и умом» возможность принять участие в обсуждении государственных вопросов.
В разных томах обширного «дела о преобразовании судебной части в России» [530] мы находим несколько записок г. Старицкого, из коих особенного внимания заслуживает одна: «О недостатках дел действующего ныне уголовного судопроизводства и о применении предлагаемых преобразований к Закавказскому краю» [531] . Указывая на недостатки нашего старого дореформенного процесса, г. Старицкий дает такую характеристику старого суда: «Подсудимые содержатся под стражею целые годы и потом оставляются в подозрении по недостатку формальных улик; самое наказание, определяемое по прошествии столь долгого времени, представляется уже не справедливым возмездием за преступление, а каким-то вторичным истязанием за вину, давно всеми забытую и давно искупленную самим преступником вследствие долговременного его томления в тюрьме и медленных переходах дела по всем степеням следствия и суда». Приводя многочисленные примеры дел, нерешенных «за справками» по прошествии 12 лет от начала дел, г. Старицкий продолжает: «Легко представить себе, какое влияние имеют подобные примеры на общественную нравственность и на степень доверия к правительству. Если томительная медленность и многосложность, составляющие отличительный характер нашего судопроизводства, кажутся столь тягостными для людей, знакомых с русскими учреждениями и к ним привыкших, то они представляются совершенно невыносимыми для туземцев Закавказского края. Сохранив воспоминание о прежних простых и естественных способах обличения преступника и немедленного его наказания, туземцы и в особенности мусульмане не могут примириться с ложными и медленными формами и обрядами нашего следствия и суда: неправильный приговор они поставили бы в вину судьям, медленность же и многосложность судопроизводства они ставят в вину правительству, считая его бессильным к открытию и наказанию виновных».
Переходя затем к плану судебной реформы, Е.П., между прочим, настаивает на необходимости для суда судить не по бумажному материалу, собранному судебными следователями, «решавшими, – по его верному замечанию, – участь подсудимого», а на основании внутреннего убеждения, получаемого единственно чрез непосредственный допрос подсудимого и свидетелей. Вследствие этого он решительно восстает против порядка, существующего ныне на Кавказе, а именно, против перевершения на основании бумажного материала в апелляционном порядке приговора, основанного на непосредственном личном знакомстве судей с обстоятельствами дела. Но дабы сообщить приговорам первой инстанции надлежащий юридический и нравственный авторитет, г. Старицкий, считая пока невозможным в то время (1862 г.) введение суда присяжных на Кавказе, предлагал усовершенствовать существовавший там институт общественных представителей, без которых суд не может внушить полного доверия.
«В настоящее время, – писал г. Старицкий, – в решении уголовных дел участвуют в губерниях Кутаисской, Эриванской и Дербентской одни члены губернского суда, а в Тифлисской и Шемахинской – члены уездного суда и судебной палаты. Из числа их члены от сословий , не зная русского языка и не будучи знакомы с многосложными формами письменного судопроизводства, подписывают то, что им представляют; члены от правительства, управляя каждый своею частью, не в состоянии изучить уголовное дело по документам и должны по необходимости верить в сем отношении докладу канцелярии или члена, заведующего уголовною частью; затем решение дела в сущности зависит от сего последнего члена, а он лишен возможности составить о деле правильное заключение, ибо обязан полагаться во всем на следствие. Из этого очевидно, как мало гарантии представляет в настоящем составе уголовного суда и порядке рассмотрения оным уголовных дел и как легко следовательно устроить уголовный суд на месте так, чтобы он в отношении личного состава представлял если не большие, то по крайней мере те же гарантии, которые представляют в настоящее время состав губернского суда или соединенный состав уездного суда и палаты. Для этого вполне достаточно к существующему составу уездного суда, заключающего в себе трех чиновников по определению от правительства, придать, с одной стороны, выборных от сословий , которые своим знанием местного языка и народных обычаев могли бы способствовать суду в разъяснении дела при словесном разборе и служить народу ручательством в беспристрастных действиях суда, а с другой стороны, одного из высших гражданских чиновников, который в качестве председателя руководил бы всеми действиями суда при словесном разборе и своим присутствием устранял бы влияние местных интересов и пристрастия.