И эту роль выдержал он до конца. Он мог ошибаться, как всякий другой, по непониманию, но с уверенностью можно сказать, что он преследовал одну цель: решить безобидно вопрос в интересах государства, для чего он считал необходимым дать надел крестьянам, уничтожить вотчинную полицию. В этом важнейшем пункте Ростовцев был непоколебим и убедил в его необходимости самого государя. За то же и доставалось ему от озлобленных могущественных помещичьих интересов. Начиная от салонного злословия и кончая клеветою и прямым обвинением в неблагонадежности в заграничных французских брошюрах, – все было пущено в ход, чтобы очернить и дискредитировать этого опасного для апологетов крепостного права человека одновременно пред государем и пред либеральным общественным мнением. То нашептывали высокопоставленные охранители рабства, что полуплебей, безземельный бобыль Ростовцев предался Герцену и либералам-демократам и вместе с ними думает произвести революцию, то старались набросить тень на искренность приобщения его к либеральной программе, инсинуируя относительно роли его в деле декабристов [546] . Пользуясь неограниченным доверием, Ростовцев крепко сидел на своем посту и храбро защищал и «святое дело», и себя, и своих сотрудников от бесчисленных нападок. Но человек нервный и горячий Ростовцев болезненно воспринимал жало клеветнических наветов, уколов самолюбия, язвительных насмешек, которыми досаждали его великосветские сикофанты всегда и на каждом шагу и с которыми он вынужден был неизбежно сталкиваться по роду службы, по образу жизни. В борьбе с крепостниками изнемог и богатырский организм Ростовцева, и преждевременная смерть его если не вызвана, то ускорена теми нравственными страданиями, на которые были щедры его сановитые и родовитые враги.
В ноябре 1859 г. Ростовцев слег в постель, с которой ему не суждено было встать († 6 февраля). Но все время и до последних дней жизни он продолжал жить только интересами порученного ему великого дела, «с которым мог его разлучить, по его словам, только саван». Пока было возможно, заседания происходили на его квартире. В одном из последних заседаний, где шла речь об определении размера надела, в немногих и, по обыкновению, не очень складных словах Ростовцев так определил свою основную точку зрения по крестьянскому вопросу: «Один памфлетист (Орлов-Давыдов, автор заграничной брошюры) из высшего аристократического круга сочинил обо мне, что я написал дворянству: «Если хотите беречь ваши головы, то отдайте землю». Мог ли я это сделать и куда мне было писать… Но как отнять от насущного хлеба 22 миллиона душ? Я уверен, что если у них совсем отрезать землю, будет пугачевщина (я говорю это между своими, в дружеском обществе), и не могу не предвидеть страшных потрясений для бедной России» [547] .
Сохранение государственного порядка во что бы то ни стало и возможное улучшение положения крестьян – такова была основная задача Ростовцева. Вопреки уверению его врагов, он не только не хотел разорения дворян, а, напротив, старался, как он писал государю, «чтобы интересы помещиков были возможно ограждены и чтобы этот почтенный и просвещенный класс, составляющий, так сказать, цвет России, не потерпел потерь не необходимых» (курс. подл.). В том или другом вопросе он мог заблуждаться, но делал все, от него зависящее, чтобы уяснить себе предмет. Всего за несколько дней до смерти, прежде чем подписать свою последнюю записку, которую стали называть завещанием Ростовцева, несмотря на крайнюю слабость, приглашает к себе князя Черкасского и говорит ему шепотом: «Уверены ли вы так же, как я, что обязательный выкуп для правительства невозможен? Уверены ли вы так же, как я, что срочно-обязанные отношения неизбежны?» Получив утвердительный ответ, он сказал: «В таком случае мы сделали все, что могли только сделать: совесть моя спокойна». Оставаясь беспристрастным к интересам помещиков и дворян, он в немногих случаях считал долгом совести наклонять весы в пользу слабых и неимущих. «При особо затруднительных вопросах, как наклонить весы, редакционная комиссия, – писал Ростовцев, – иногда наклоняла их на сторону крестьян и делала это потому, что наклонить весы потом (курс, подл.) от пользы крестьян к пользе помещиков будет и много охотников, и много силы». Горькое предчувствие Ростовцева оправдалось и в ближайшее и в более отдаленное время; достаточно вспомнить так называемый гагаринский, или нищенский, надел, размер оброка и пр. Тем более чести Ростовцеву и его благородным сотрудникам, порадевшим посильно на пользу народа, «созданного впервые, – по выражению Ростовцева, – волею Александра II». Благодарная народная память и история не забудут заслуги Ростовцева, который не только отдал бескорыстно все свои силы великой народной реформе, но и, опираясь на передовую часть образованного общества, привлек к делу выдающихся общественных людей, дал ему, благодаря гласности, такую небывалую в бюрократической России широкую постановку, что вправе был заявить пред государем: «Комиссия смотрит на дело освобождения не как на приходскую работу своей канцелярии, а как на дело своего отечества: ему – на благо, вам – на славу».
Лучи этой немеркнущей славы падают и на усердных сподвижников Царя-Освободителя, помогавших ему, каждый в своей сфере деятельности, очистить Россию от отвратительной язвы рабовладения. Смерть этого трибуна-энтузиаста в генерал-адъютантских «эполетах» и вызвала вообще уныние среди друзей народа. Но, к счастию, дело свободы настолько было подвинуто вперед, что даже смерть кормчего и замещение его отъявленным крепостником не остановило движения реформы. Находясь в 1860 г. за границей, И. С. Аксаков следил оттуда за положением работ по крестьянскому делу. По случаю смерти гр. Ростовцева, он писал: «Должно быть, было в Ростовцеве где-нибудь там что-то хорошее, что он нажил себе такой почетный и славный конец: пал как воин в бою, заслужил ненависть знати, прощен декабристами; о потере его приходится жалеть всем, кому дорого крестьянское дело, на его похороны Самарин спешит из Москвы. Можно ли было бы предположить последнее года два тому назад?»
XIV
А. И. Герцен † 20 Января 1870 г
В заседании редакционной комиссии 23 марта 1859 г. Я. И. Ростовцев, заявляя о своем распоряжении доставить в комиссию всю литературу крестьянского вопроса, добавил: «Я должен сообщить вам, господа, что из III отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии по особому разрешению будут присылать в комиссию один экземпляр Колокола\' для того, чтобы мы все знали, что о нас будут писать за границей; я буду вас просить, чтобы вы из „ Колокола“ заимствовали и приняли в соображение все , что только может быть полезно и применимо к исправлению наших трудов и усовершенствованию проекта положений». У члена комиссии Арапетова вырвались слова: «Как, неужели заимствовать у Герцена?» Ростовцев отвечал: «Что нам за дело до личностей? Кто бы ни сказал полезное, мы должны воспользоваться»75. Так открывался в наши законодательные сферы официальный доступ, конечно, благодаря сильному заступничеству Ростовцева, опальному, но влиятельному трибуну народной свободы, редактору-издателю «Колокола» А. И. Герцену, отдавшему с первых же дней царствования Александра II весь свой блестящий талант на служение этой заветной мечте своей юности, еще более окрепшей в зрелые годы.
Убежденный идеалист Герцен, подобному своему великому другу Белинскому, считает личную свободу и свободное развитие индивидуальности основою разумного общежития. Он одинаково возмущался порабощением личности, откуда бы оно ни шло, – от египетского деспота или европейского монтаньяра. «Подчинение личности обществу, народу, человечеству, идее, – писал он со свойственными ему картинностью и проницательностью, – продолжение человеческих жертвоприношений, заклание агнца для примирения бога, распятие невинного за виновного». Соединяя идеализм с горячею любовью к русскому народу, Герцен уже в 1855 г. тотчас по воцарении Александра II основывает в Лондоне «Полярную Звезду », в которой он развертывает освободительную программу, усвоенную потом и правительством в эпоху великих реформ.
В программе этой первым необходимым, неотлагаемым шагом Герцен выставляет:
Освобождение слова от цензуры!
Освобождение крестьян от помещиков!
Освобождение податного сословия от побоев!
Следя с напряженным вниманием за первыми крайне неопределенными подготовительными мерами правительства к предстоящим реформам, Герцен в июле 1857 г. основывает «Колокол», выходивший
1-2 раза в месяц и посвященный главным образом крестьянскому делу. «Неужели, – пишет он во вступительном номере, – пройдет даром гигантский подвиг в Тавриде? Севастопольский солдат, израненный и твердый, как гранит, испытавший свою силу, также подставит спину палке, как и прежде? Ополченный крестьянин воротится на барщину так же покойно, как кочевой всадник с берегов каспийских, стороживший Балтийскую границу, пропадает в своих степях? Не может быть. Все в движении, все потрясено, натянуто… и чтобы страна, так круто разбуженная, снова заснула непробудным сном? Лучше пусть погибнет Россия! Но этого не будет. Нам здесь, вдали слышна другая жизнь: из России потянуло весенним воздухом».
В это время, как известно, в секретном комитете, где большинство принадлежало к защитникам крепостного права, делали всяческие усилия, чтобы заглушить начатое Александром II в 1857 г. дело освобождения, как это неоднократно делалось и раньше. Отмечая с глубоким прискорбием колебания правительства, Герцен настойчиво советует двинуть дело, «пока время не ушло». В незабвенный 20-й день ноября 1857 г. опубликован, наконец, известный рескрипт о приступе к освобождению, вызвавший в России всеобщее ликование среди друзей народной свободы. Не менее радостно встречен был этот великий акт на берегах Темзы, где Герцен поместил в «Колоколе» одну из лучших своих статей, начинавшуюся обращенными к Александру II словами: Ты победил, Галилеянин