Персонаж «Саги о людях из Лаксдаля» Гилли из Гардов, которому принадлежит цитированная реплика, располагал потенциальным капиталом минимум в 30 тыс. дирхемов (он вез на продажу 12 рабынь). С этим эпизодом перекликается замечание Ибн-Фадлана, посетившего факторию «русов» на берегу Волги и описавшего большие дома, в которых помещалось по 10–12 купцов с наложницами, «и у каждого скамья, на которой он сидит, и с ним девушка, восторг для купцов…» (Ибн-Фадлан, 210а). Пленницы из северных земель ценились особенно высоко: как отмечал известный востоковед А. Мец, «белая рабыня, совершенно ничему не обученная» могла быть продана за 10–15 тыс. дирхемов, то есть в 200 раз дороже первоначальной цены (Мец 1973: 140). Даже если варяжскому купцу доставалась лишь часть этой прибыли, она, вероятно, оправдывала все расходы на дальнее и опасное путешествие.
Эти доходы здесь же, на восточных рынках, обращались в экзотические товары. Они стоили дорого: византийская «паволока» — от 10 до 50 солидов (т. е. до 800 дирхемов), 10 локтей роскошной восточной ткани — до 600 дирхемов (Круг 1807: 114–117; Федоров 1972: 78). Однако количество средств, поступившее на Север в результате набегов и походов викингов и условно исчисляемое в 7 млн марок, что можно приравнять к 500 млн дирхемов (или же 1 500 млн западноевропейских денариев), создавало стабильные условия для участия скандинавов в трансконтинентальном движении товаров.
Лишь в самых общих чертах можно реконструировать дальнейшую судьбу этого, созданного в течение IX–XI вв., экономического потенциала, обеспечивавшего каждому поколению скандинавов дополнительные средства в 800 тыс. марок серебра, или по полмарки надушу населения. В норвежском дружинном уставе XIII в. Hirdskra зафиксировано соотношение размеров королевского пожалования вейцлы различных звеньев феодальной иерархии (Hirdskra, XXXV). Служилый человек короля, lendrmadr (лендрман), получал вейцлу доходностью в 15 марок; ему подчинялось 40 дружинников, huskarlar: им в зависимости от ранга полагалась вейцла от 1,5 до 3 марок. В среднем для обеспечения такой «первичной ячейки» скандинавской феодальной иерархии (лендрман с дружиной) требовался ежегодный доход порядка 100 марок серебра.
Эти средства выглядят сравнительно скромными: древнерусский дружинник XII в. получал 200 гривен серебра, сумму, равную 50 северным маркам (НПЛ, 103–104). Правда, к этому времени и на Западе Европы завершилось формирование рыцарской иерархии вооруженного вассалитета «классического феодализма» XII–XIII вв.; militia вооруженного класса Западной Европы X–XI столетий по уровню организации и обеспечения была ближе к дружинам лендрманов «Хирдксры» XIII в., и до середины XI в. пропасть между «маленькой группой milites и equiles (всадников)» и вооруженными свободными, формирующимся рыцарством и простонародьем Западной Европы еще не возникла. Военное сословие, bellatores, Империи Каролингов и других западноевропейских государств было организовано в вооруженные отряды под командою и обеспечением «магнатов», в принципе сопоставимые с уровнем обеспечения и организации скандинавского вооруженного класса на исходе эпохи викингов (Флори 1999: 28–29, 188–190). Но и эти достаточно скудные ресурсы для строительства феодальной общественной структуры в Северной Европе могли быть получены прежде всего в результате длительного перераспределения материальных ценностей, сосредоточенных в скандинавских странах в течение эпохи викингов.
Количество серебра в 800 тыс. марок, поступавшее на Север в течение деятельности одного поколения, исходя из тарификации «Хирдскры» позволяло, в принципе, обеспечить ежегодный доход примерно для 300–400 лендрманов с дружинами:
800 тыс. марок: 25–30 лет деятельности одного поколения: 100 марок феодальной ренты = 320 феодалов х 40 дружинников = 12 800 человек.
В пределах 12–15 тыс. человек можно приблизительно определить численность собственно феодального класса, в пользу которого в XI–XII вв. были перераспределены общественные средства. Конечно, использовались не только внешние, полученные викингами, но и внутренние ресурсы. Тем не менее реконструированное распределение представляет собой простейшую модель перехода от одной общественной структуры к другой, от общества, состоявшего из 60–70 тыс. свободных полноправных воинов-домохозяев, участников тингов, сотоварищей-фелаги викингских дружин и торговых компаний, — к иерархической структуре трех феодальных государств, политическая, а в значительной мере и экономическая власть в которой принадлежала иерархии, состоявшей из дружинников — Хускарлов, лендрманов — королевских вассалов, для обозначения которых норвежские источники иногда пользуются заимствованным термином greifar — Graf (Гуревич 1967: 137), и возглавлявшейся королем.
Сопоставляя полученную условную численность феодального класса Скандинавии XII–XIII вв. (12–15 тыс., в том числе 400 лендрманов) с данными о численности народного военного ополчения — ледунга (охватывавшего все свободное, полноправное вооруженное население, т. е. для IX–XI вв. — всех потенциальных участников походов викингов), мы можем уточнить соотношение феодальных сил в скандинавских странах. Ледунг в Дании исчислялся в 30–40 тыс. человек, в Норвегии и Швеции он был примерно равным по численности (12–13 тыс. и 11–12 тыс. человек). Суммируя имеющиеся данные, мы получим следующую структуру вооруженных сил и общественной стратификации, сложившейся в течение IX–XIII вв. (табл. 15).
При всей условности реконструкции, численность господствующего класса определяется в пределах, близких к устанавливаемым по письменным источникам и соотносимых с археологическими показателями (предельная емкость «лагерей викингов» — королевских крепостей в Дании). Совокупность данных о социальной динамике в Скандинавии IX–XIII вв. свидетельствует о подлинно формационном значении походов викингов и связанных с ними изменений, происшедших в объеме и распределении материальных ценностей, структуре вооруженных сил, общественном строе. Эпоха викингов во всем ее своеобразии была закономерной и единственной реализованной конкретной формой перехода скандинавских стран к классовому, феодальному обществу, а «серебро викингов» — одним из мощных факторов этого по существу своему революционного перехода.
Динамику перераспределения материальных ценностей в процессе феодального преобразования скандинавского общества можно сейчас представить лишь в общих чертах. Если учесть, что по социодемографическим данным при населении в 1–1,5 млн человек в ледунг призывался примерно 1 из 4 взрослых бондов, то «показатель феодальной экспроприации» в Скандинавии определяется отношением:
15 тыс. рыцарей: 60–70 тыс. ополченцев: 250–300 тыс. бондов = 1:16 или 1:20
Следовательно, полтора-два десятка бондов должны были поступиться определенной частью своего благосостояния, чтобы обеспечить статус одного члена феодальной иерархии. Примем это условное отношение за некий «коэффициент социальной стратификации» КS (KS = 1:20 = 0,05).
Значительно более детальное и основанное также на данных монетных кладов исследование процесса социальной стратификации и роли в этом процессе движения серебра в Дании эпохи викингов было проведено К. Рандсборгом (Randsborg 1980: 143–149). Введенный им «показатель социальной стратификации» SS основывается на объективных характеристиках археологического материала (вес, количество, топография кладов серебра) и позволяет оценить относительную динамику социальной стратификации отдельных областей Дании. Согласно этому показателю SS, например, о. Борнхольм (датский аналог шведскому Готланду) в IX–XI вв. выступает как небольшое, в своем роде демократическое племенное княжество с архаичным укладом, равномерным распределением богатств, слабой стратификацией и отсутствием признаков феодальной государственности. Сравнение его показателя SS с показателями соседних, более развитых провинций, таких, как Сконе или Зеландия, дает отношение, близкое к нашему условному коэффициенту:
КS =SSБорнх.:SSЗел. = 0,21:2,38 ≈ 0,01
Динамика социального развития Зеландии в сравнении с Южной Ютландией, где возник центр складывающегося «государства еллингской династии», дает иное отношение:
КS = SSЗел.:SSЮтл.= 2,38:8,72 ≈ 0,3.
В пределах между этими условными показателями (0,01 < 0,05 < 0,3) размещается некий сложный, далеко не во всех своих подробностях доступный реконструкции механизм перемещения материальных ценностей и организации социальных сил (рис. 97). Действие его было неравномерным не только в разных скандинавских странах (в Дании, видимо, наиболее динамичным, в Швеции — наиболее медленным, по крайней мере во второй половине X–XI вв.), но даже в разных областях одного складывающегося государства: где-то практически приближавшимся к нулю, консервируя демократическую общественную структуру, где-то — на два порядка превышавшим этот минимальный показатель, форсируя ломку архаичных структур и приближая их к средневековым общеевропейским нормам. Суть этого механизма в том, что он обеспечивал постепенную и необратимую концентрацию средств, изымая излишки ресурсов, в среднем по Скандинавии, у 500–600 бондов с их семействами, чтобы сосредоточить эти средства в распоряжении 1 лендрмана с 40 дружинниками. Культура викингов по мере того, как происходило это перераспределение, теряла не только материальную, но и социальную базу, обрекалась на упадок и деградацию. Исчезала, размывалась, расслаивалась та своеобразная, переходная общественная среда, которая в IX–XI вв. выступала основным заказчиком и потребителем новых форм материальной культуры. Перераспределение материальных средств привело к перестройке культурных норм, и бесспорные проявления этого процесса фиксируются на исходе эпохи викингов уже в середине XI в. В недрах социальной среды, создававшей материальные культурные предпосылки для нового строя, «образуется класс, освобожденный от непосредственно производительного труда, ведающий такими общими делами общества, как управление трудом, государственные дела, правосудие, науки, искусства и т. д.», — писал Энгельс в «Анти-Дюринге» (Энгельс, 20: 293). Кристаллизация этого класса в Скандинавии, проходившая поэтапно в течение эпохи викингов, в теснейшей связи с викингами как общественной средой, привела к уникальной в европейских условиях сохранности