Викинги вроде Торольва, опустошающие скандинавские побережья и острова, – типичное для эпохи явление. Но в «Саге о Торольве» важна развернутая политическая мотивировка этой направленности «викинга», как формы борьбы с укрепляющейся королевской властью; викинги как социальная сила здесь солидаризируются с бондами, ропщущими на «отнятие одаля». Торольв естественным образом оказывается во главе своего рода «демократической оппозиции». Глубокая тайна, которой был окружен рейд королевской дружины, позволила напасть на Торольва врасплох и покончить с ним. А возвращаясь, дружинники конунга «увидели множество гребных судов во всех проливах между островами. На этих судах люди шли к Торольву на помощь… Здесь собралось множество вооруженных людей». Некоторые из них продолжили борьбу с «королевскими мужами» и затем покинули страну. Так поступили и родичи Торольва.
Двойственность, точнее, многоплановость роли викингов в развитии социальных процессов выступает вполне отчетливо. «Социальная отчужденность» от племенной системы оборачивается высокой социальной мобильностью; собственно «викинг» – состояние временное, переходное (как и внутри «викинга» – временная, ограниченная и обычно вынужденная его форма – торговля). Ценностная направленность – обретение нового социального качества: феодала, королевского дружинника, купца, так или иначе принадлежащего к иной, новой, средневековой общественной структуре. Викинги – ее потенциальный «надстроечный элемент», при этом во многом избыточный.
Новая структура ограничена, возможности ее невелики. Для многих «викинг» в силу этого становится пожизненным занятием, профессией. Несмотря на ее славу и привлекательность (впрочем, судя по сагам и руническим надписям, общественное отношение к викингам было более чем сдержанным; всевозможные хвалебные эпитеты в их адрес принадлежат скальдической поэзии, развивавшейся прежде всего в собственно дружинно-викингской среде), профессия эта оставалась непостоянной, рискованной. Отсюда – разнообразные формы активности викингов, все они суть социальный эксперимент, попытки реализации новых социальных качеств.
Эти новые социальные качества появились как естественное следствие высвобождения и организации значительных социальных сил. Высвобождение, точнее, переключение «социально избыточного» элемента в новые, ранее не задействованные каналы деятельности произошло на рубеже VIII–IX вв.; организация в существенных чертах складывается уже в середине IX столетия. И то обстоятельство, что с этого времени в деятельности викингов на первый план выступает переселение (860-е гг. – в Англии, 890-е – во Франции, Исландии, позднее – далее, за Атлантикой), раскрывает социальную базу движения. Основным заинтересованным в нем общественным слоем были свободные общинники, бонды. Появление же в среде викингов предфеодального элемента – результат развития сложившейся особой социальной структуры, дружин викингов с их устойчивой внутренней организацией и разнообразными функциями; эволюция этой структуры происходит постепенно, возможности ее реализуются не всегда, не сразу и далеко не полностью.
Массовый характер движения, его связь с широким общественным слоем бондов, дифференциация в ходе экспансии викингов различных новых социальных функций, активно воздействующих на революционное преобразование «варварской» племенной структуры в феодальную, государственную, – все это позволяет определить «движение викингов IX–XI вв.» как социальное движение, охватившее значительные, в том числе ведущие, общественные слои Скандинавии и так или иначе связанное с кардинальными, революционными общественными изменениями.
Внутренняя организация этого движения, куда вошли представители разных социальных сил, слоев и групп, восстанавливается по отрывочным и разрозненным данным. Устойчивой реальностью дружины викингов, несомненно, стали только после 793 г. Лишь с этого времени можно допустить существование в качестве особого социального института «морских князей», sækonungr (Снорри относил их появление к глубокой древности). Титул этот, объединявший тех, у кого er réðu liði miklu ok áttu engi lönd – «было много дружины и совсем никакой земли» (Ynglinga saga, 30), фиксировал высший разряд дружинных предводителей, «вождей», foringi, folks grimmr, как они назывались в скальдических песнях и рунических надписях (Мельникова, 1977а: 196). Следовавшие за ними воины обозначались термином lið – люди, дружина, войско (Гуревич, 1967: 130, 171, 174); реже применялось собирательное имя fjólmenni – бойцы, дружина, дружинники (Óláfs saga helga, 22). Оба термина – достаточно неустойчивые (примерно как древнерусская «рать»), применялись и к другим воинским объединениям, от народного ополчения до королевских отрядов; за дружинами викингов они закрепляются скорее в силу отсутствия нового специализированного термина, такого как leiðangr или hirð / grið. Правда, в рунических надписях XI в. появляется термин þingalið, от þinga – наниматься на службу, который на Западе и Востоке Европы обозначает генетически восходящие к викингам наемные дружины на иноземной службе (Мельникова, 1977а: 196); но это лишь финал жизни викингских объединений, понятие (как и væringr для обозначения отдельного участника такого отряда), возникшее на поздних этапах эпохи викингов (Рыдзевская, 1978: 139, 248).
Вероятно, ближе к самосознанию дружинников IX–XI вв. часто употреблявшееся в скальдической поэзии название höldr, hauldr в его изначальном значении «воитель, герой, воин» (ср. нем. Held) – оно акцентировало военный аспект деятельности полноправного свободного человека. После упадка движения викингов, превращения военной службы либо в государственную повинность бондов, либо – в служебную обязанность королевских вассалов термин «хольд» закрепляется именно за полноправными, «могучими бондами», а в XIII в., по мере врастания вотчинников-одальманов в состав феодального господствующего класса, вытесняется новым, осознававшимся, по-видимому, как эквивалентное, понятием riddari – «рыцари» (Гуревич, 1977: 178–212, 267).
В песнях «Эдды», как и в поэзии скальдов, термин «хольд» встречается исключительно в первичном, военном значении. Скальды IX в. употребляют выражения hraustir vikingar – «храбрые викинги» и hölda – «хольды» – как синонимы (Гуревич, 1967: 171–172). Этим именем называли себя полноправные, заслуженные участники походов, не стремившиеся отождествиться ни с bóndir, ни с húskarlar.
К нижнему уровню этого же социального слоя принадлежит также эддическо-скальдический термин drengr, зафиксированный в рунических надписях и расшифрованный в «Младшей Эдде» Снорри:
«Drengir зовутся лишенные надела юноши, добывающие себе богатство или славу; fardrengir (от far – поездка. – Е. М.) – те, кто ездит из страны в страну. Konungsdrengir (королевские. – Е. М.) – это те, кто служит правителям. Drengir зовут и тех, кто служит могущественным людям либо бондам. Drengir зовутся люди отважные и пробивающие себе дорогу» (Цит. по: Мельникова, 1977а: 187).
Этимологически drengr восходит к очень древнему семантическому полю; в основе – герм. *drangja, откуда готск. driugan. слав. дружина, а с другой стороны – очень продуктивный корень drótt, drótts (Ковалевский, 1977: 105). В языке саг и судебников drótt выступает в значении «хозяин», dróttinn, охватывая все ипостаси владельцев и повелителей, от бонда до конунга. Более древнее значение – первичный титул свейских конунгов Drótt, со времен Одина и до времен Дюггви (Ynglinga saga, 17), возможно, связанный не только с drótts – «дружина», но и с ídrott, íþrótt – «искусство» (дар Одина!), охватывавшим все виды высшей, с точки зрения человека варварского общества, деятельности – от умения слагать стихи-заклинания до искусства владеть мечом; dróttkvæðr – особый, «дружинный» размер в поэтике скальдов (Стеблин-Каменский, 1976: 21–24). Drótts – верховный судья в феодальной Швеции XIII в. (Кан, 1980: 31).
«Дренг» внутри этого пласта представлений, так или иначе раскрывающих отношения вождь – дружина, фиксирует важный и трудноуловимый момент социального сдвига: все приведенные Снорри характеристики точно соответствуют аспектам социального статуса викинга, каким он восстанавливается по другим источникам. С другой стороны, в судебниках XI–XIII вв. дренг – это либо свободный человек без своего хозяйства, «добывающий богатство и славу», имеющий при этом право жить в чужой усадьбе (G., 35); либо, короче, – неженатый молодой человек, обязанный владеть неполным набором folkvapn, без лука и стрел (F., VII, 13, 15). Расшифровка Снорри была не просто ретроспективой, а опиралась на реальности XIII в., отражавшие заключительный этап жизни явлений, расцвет которых относится к эпохе викингов, когда в рунических надписях «дренг» выступает синонимом терминов «дружинник, хускарл, фелаги» (по походу викингов), вообще заключает в себе идею «братства по оружию» (Randsborg, 1980: 41). В сознании людей IX–XI вв., видимо, именно «дренги» отождествлялись с тем комплексом представлений, который для нас связан со словом «викинг» и который обозначил высвобождение из-под власти племенного сакрализованного вождя, Дротта, выход из подчиненной божественному авторитету племенной дружины на свободное поле деятельности; правда, с оттенком неполноправия и незавершенности.
Термин víkingr в социальной практике дренгов и хольдов употреблялся чаще в значении í víking – «в заморском походе» (Мельникова, 1977а: 196). Снорри объясняет его как «морская рать» (ср.: sækonungr!). По-прежнему в научной литературе сохраняются в силе этимологии др. – сев. víkingr от vík (залив) или аналогичного по значению макротопонима Западной Норвегии «Викен» (Viken), равно как др. – сев. глагола víkja, совр. норв. vika, шв. avvika – ‘отъезжать’ (Vikingr, 1998: 1). Исконная семантика слова, впрочем (если отвлечься от ее дискуссионности), близка значениям