5.1. Структура северной торговли и раннегородских центров
Образ викинга, жестокого и отважного морского разбойника, грабителя и убийцы, надолго заслонил в глазах европейцев (не только средневековых хронистов, но и историков Нового времени) другие грани эпохи. Лишь в XX в., и особенно в последние десятилетия его, в научной литературе стала осознаваться парадоксальная на первый взгляд ситуация: эпоха бури и натиска, военных опустошений и грабежей была одновременно эпохой активного экономического строительства, создания прочной системы трансконтинентальных коммуникаций и центров, расцвета международной, устойчивой и многосторонней «северной торговли» (Jankuhn, 1963: 17–46, 161–242; 1974: 310–312; Herrmann, 1975: 142; Кирпичников и др., 1978: 81–82).
Города, пути, транспортные средства для этой торговли были те же, что и для военных походов викингов. Оба вида деятельности разворачивались на одной и той же арене. Основные же предпосылки для северной торговли сложились задолго до эпохи викингов, и вне Скандинавии.
В течение всего VII в. происходит последовательный подъем экономики северо-восточных областей Франкского государства. Наряду с мелкотоварным крестьянским хозяйством и ремеслом (сукноделие у фризов) возобновляется городское производство гончарной керамики, стекла, железных изделий. Рейн, Шельда, Маас приобретают значение важных торговых путей. Здесь возникают центры, известные под латинско-германским названием vicus (герм. Wik, в значении «порт, гавань, залив»). Термин в значении «торговый порт» закрепляется не только за североморскими прибрежными поселениями, такими как Квентовик во Фризии, но даже за городами, известными с римской эпохи: Lundenwic назван Лондон в 604 г. (Vogel, 1969: 197–200). Уже в VIII в. североморские «вики» играют заметную роль в экономике, в некоторых из них начинается чеканка монеты. Франко-фризская торговля втягивает в свой ареал Британию, Ютландию, Скандинавский полуостров. достигает Ладоги (Давидан, 1968: 54–63; Arbman, 1937: 238; 1961: 40). Формируется западная ветвь морских торговых путей.
Торговый оборот обеспечивал растущий обмен городской продукции на северную пушнину и шкуры морских животных. «Сапфериновые меха», известные со времен Иордана, по-прежнему пользовались спросом в Италии и других средиземноморских странах, десятина пушниной в Центральной Европе была вполне обычной нормой феодального обложения, а для племен Северной и Северо-Восточной Европы меха лесных зверей и шкуры, кожи, бивни морских животных были основным богатством, пользовавшимся спросом на рынках как Запада, так и Востока. Предмет роскоши для обитателей средиземноморских стран как в VI, так и в XI в. – пышные и теплые меха для мантий и покрывал, балдахинов и головных уборов, парадных шуб и опушек нарядных одежд, в которые, как знак высшей престижности социального статуса, облачались правители и вельможи, знатные дамы и богатые патрицианки столиц и торговых городов Европы – северяне охотно меняли на добротное фризское и английское сукно. Адам Бременский писал об обитателях Янтарного берега Самбии: «Также обладают они во множестве необыкновенными мехами, благоухание которых смертоносная отрава жажды роскоши принесла в наш мир… так что мы жаждем за единый мех куницы той же цены, что за вечное блаженство… они же просят у нас шерстяные ткани, что у нас зовутся faldones (плащи, накидки) за столь ценимые шкурки куницы» (Adam, IV, 18).
Обмен, таким образом, в основе носил вполне натуральный характер (мех – на «штуку», или кусок, ткани). Возможно, как предположил И. Херрманн, распространение средиземноморско-византийских мозаичных и глазчатых бус в VII–VIII вв. через Западную Европу и вдоль Балтийского побережья до Старой Ладоги также объясняется их использованием в это время как менового эквивалента начального, «безмонетного этапа» северной торговли (Херрманн, 1986а: 77). Со времени возникновения поселения в Старой Ладоге там занимались обработкой янтаря и изготовлением янтарных бус (Давидан, 1984: 125). В 753–770 гг. кузнечно-ювелирная мастерская первых ладожских поселенцев определенно связана с западными центрами Скандинавии и Скандобалтики, в следующем десятилетии проявляется связь этого поселения с местными культурами лесной зоны Восточной Европы («северных длинных курганов» и других носителей традиции украшений из оловянистых сплавов). После каких-то бурных событий и пожара ок. 780 г. в Ладоге появляются первые клады арабского серебра, одновременно начинает действовать стеклодельная мастерская, до рубежа 830–840-х гг., с одной стороны, использующая новую для скандобалтийского региона «средневосточную» технологию стеклоделия (и привозное сырье), а с другой, определенно ориентированная на сложившийся «цикл» экономического оборота, основанного на обмене стеклянных бус на пушнину и пушнины – на арабское серебро (Львова, 1970; 1977; Рябинин, 1997б; Кузьмин, 2000: 64). Схема: «1 буса = 1 мех = 1 дирхем», выработанная на этой, следующей за «начальной», фазе торгового оборота с Западом, в полном объеме обеспечивала и выход северных торговцев («ар-рус», «русов» арабских источников) на рынки Востока, при этом гарантируя на конечном отрезке достаточно высокую норму прибыли, достигавшей 1000 % и более (Херрманн, 1986а: 82).
Вместе с северными мехами (поставщиком которых, вполне самостоятельным, была и собственно Скандинавия, по крайней мере Средняя Швеция и более северные области) устойчивым спросом на Западе пользовались другие лесные товары. Воск, прежде всего для церковных (и бытовых) свечей, был обеспечен стабильным, емким, растущим рынком, как и сопутствующий ему дикий мед лесных пчел. Дань «медом, воском и скорою (шкурою, мехами)» неоднократно фиксирует древнерусская летопись. Арабский географ Ибн Хаукаль приводит список северных товаров, интересовавших мусульманский мир от Андалусии до Хорезма: «Вывозимые из их (хазар) страны в исламские страны мед, свечи и пушные товары ими (хазарами) ввозятся только из местностей руси и булгар. Так же обстоит дело и с вывозимыми по всему миру бобровыми мехами. Они (бобры) водятся только в этих северных реках в местностях булгар, руси и Krbanah. Те бобровые меха, что имеются в Андалусии, составляют лишь часть находящихся в реках Сакалиба (славян, в более широком собирательном значении – северян, обитателей северных стран). Они (меха) в вышеописанном морском заливе (Балтийское море), лежащем в земле Сакалиба, грузятся на корабли… Большая часть этих мехов, да почти все, добыты в стране русов, некоторые же из этих мехов, наивысшего качества, попадают из местности Гога и Магога (североскандинавских племен) на Русь, потому что она соседствует с этими Гогом и Магогом и ведет с ними торговлю; затем они (русы) перепродают их (меха) булгарам. Так было до 358 г. хиджры (965), потому что в тот год Русь разрушила города Булгара и Хазарана. И порою вывозились эти бобровые меха и другие дорогие пушные товары в Хорезм, потому что хорезмийцы часто приходят в страну булгар и Сакалиба, и потому что они также ведут священную войну (джихад, войну с неверными) против них, грабят их и обращают в рабство. Склад для торговли Руси – всегда Хазаран. Здесь товары, привозимые ими, облагаются десятинной податью (взимаемой хазарами)» (Validi Togan, 1939: 321; Херрманн, 1986а: 73).
Вскоре после основания первых факторий на Балтике, по крайней мере, появления фризского поселка в пределах Хайтабу и скандинавской «судоремонтной мастерской» в Ладоге, то есть на противоположных концах трансбалтийского морского пути середины VIII в., начинается движение ценностей и средств обмена в восточной части Европейского континента, по Волжскому пути. Уже в VIII в. арабское серебро из стран Переднего Востока и Средней Азии через Северный Кавказ по Волге распространяется далеко на север, достигая обских угров, а к рубежу VIII–IX. вв. – Волго-Окского междуречья и Ладоги (Янин, 1956: 86–100; Лещенко, 1971: 9, 19; Даркевич, 1976: 144–146; Носов, 1976). Складывается восточная ветвь трансъевропейской системы торговых связей.
Рис. 48. Молитва купца-«руса». Реконструкция по описанию Ибн-Фадлана, выполненная Б. Альмгреном
Формирование ее, очевидно, связано с прекращением арабо-хазарского военного противостояния в 760 г. и активной политикой багдадских халифов династии Аббасидов; за время правления первых пяти аббасидских халифов (750–809) исламская империя достигла небывалого расцвета. Экономический подъем проявился в бурном росте восточных городов, развитии внутренней торговли, коммутации ренты (перевода доходов феодалов из «натуральной» формы в денежную). Аббасиды начали массовую эмиссию медной и серебряной монеты, что создавало благоприятные условия для серебряного экспорта за рубеж (Фомин, 1982а: 18). Одновременно устойчивый спрос на Востоке устанавливается на северную пушнину: первые клады арабского, и особенно сасанидского, серебра за пределами исламского мира появились вскоре после мусульманского завоевания Месопотамии в VII в. (651 г. – гибель Йездигерда III, последнего персидского царя державы Сасанидов), сасанидские серебряные сосуды и монеты были вывезены купцами, в обмен на пушнину, далеко на север таежной зоны, в Прикамье, и достигли Северного Приуралья и Западной Сибири в низовьях Оби (Лещенко, 1971: 19). В начале IX в. волна сасанидской торевтики, вместе с арабскими дирхемами, охватывает Урал (где найдено в общей сложности 170 серебряных сосудов иранского, среднеазиатского и византийского происхождения), устанавливая пределы коммерческих интересов мусульманских купцов на дальнем Северо-Востоке.
Посредниками в торговле арабов с таежными северными землями были Хорезм, мусульманские города Южного Прикаспия, Хазарский каганат и Волжская Булгария; дальше Булгара, по сообщению арабского географа Ибн Хаукаля, мусульманские купцы не забирались. Волжская речная артерия, на которой располагались столицы Хазарии Итиль и Волжской Булгарии Булгар, играла главную роль в товарообмене Азии с Восточной и Северной Европой. Караванный путь через плато Устюрт соединял волжские города с Ургенчем – северо-западным форпостом Хорезма (Даркевич, 1976: 150, 152–153). Кроме Хорезма и иранских городов Каспийского побережья, откуда на Волгу попадали морским путем, поток арабского серебра со второй половины VIII в. поступал из западной части Халифата, с африканского побережья через Сирию в Закавказье, а оттуда – в пограничные города и столицу Хазарии. Ранние клады с примесью дирхемов африканской чеканки, поступавших из ал-Андалус (Испании) и с Сицилии, характеризуют «первый период обращения арабского серебра в Восточной и Северной Европе» (780-е – 833 гг.). Города Закавказья, в торгово-денежном обороте которых ближневосточное сирийское серебро в это время было вытеснено африканским, сыграли определенную роль в начальной фазе становления трансконтинентальной системы денежного обращения, где первоначально, по-видимому в качестве ведущего посредника с исламским миром, лидировал Хазарский каганат (Мельникова и др., 1984a: 38–41; Фомин, 1982).
Доминирование Хазарии очевидно проявляется и в составе, и в топографии ранних кладов, и в дополнительной информации монетного материала, которую предоставляют нанесенные в ходе обращения дирхемов граффити, нарезные рисунки, надписи и подобные начертания (Добровольский и др., 1991). Один из ранних кладов, так называемый «Петергофский клад» (809–825) на южном берегу Финского залива, сохранил граффити, где наряду со скандинавскими рунами представлены руны тюркские (хазарские) и даже греческий автограф византийского купца, что указывает на возможное партнерство византийцев с хазарами в становлении восточной торговли Севера (Лебедев, 2002а). Первоначальная направленность серебряного потока с низовьев Волги и из Предкавказья на северо-запад, к побережью Балтики убедительно документируется картографированием монетных находок верховьев Дона, Днепровского Левобережья, Средней Десны и Немана: Днепровско-Неманский путь выводил к Янтарному берегу Балтики, торговым центрам Трусо и Кауп в Самбии и в начале IX в., безусловно, начинался в Хазарии (Андрощук, Зоценко, 2002: 11).
Столь же бесспорно и раннее использование Великого Волжского пути, проходившего через Хазарию и Булгар, а затем расходившегося либо в подвластное булгарам Прикамье (и далее по Белой на Печору и крайний Северо-Восток), либо в низовья Оки. Реки Волго-Окского междуречья, Клязьма, Нерль, Которосль, озера и волоки между ними были вовлечены в систему водных торговых коммуникаций еще в дославянское время (судя по находкам на позднедьяковских городищах местной, дославянской культуры «ростовской мери» или ее ближайших предшественников), активным торговым партнером восточной и северной торговли с этого времени стало возникшее на местной основе Сарское городище на озере Неро, вероятно, племенной центр мери (Леонтьев, 1974: 68–73; 1981: 141–149; 1988а; 1988б; 1991: 15–21, 27–31; 1996). В начале IХ в. Сарское городище становится важным узлом связей с путями Балтийского бассейна, по рекам Приладожья и Приильменья достигающим Старой Ладоги, а затем и торговых центров Скандобалтики (Дубов, 1989: 128–130; Носов, 1976).
Арабские куфические монеты в качестве платежного средства с конца VIII в. достигают северных районов Европы; крупнейший из городов Закавказья VIII–X вв., Двин, входивший в состав провинции Армения аббасидского Халифата, выступал регулятором денежного обращения, направленного далеко за пределы мусульманского мира и к 800 г. затронувшего торговые центры южного побережья Балтики (междуречье Одера – Эльбы), равно как Ладогу на Балтийско-Волжском пути. В 810-е гг. арабское серебро продолжает поступать в Эльбо-Одерский регион, появляется в Нижнем Повисленье, на о. Готланд; клады 820-х гг. известны и на Готланде, и в долине озера Меларен (Фомин, 1982: 18–19).
С 810-х гг., таким образом, арабское серебро непосредственно вовлекается в обращение торгово-ремесленных центров в землях скандинавских викингов и быстро становится решающим фактором движения ценностей. Волхов, в низовьях которого находится Ладога, ближайший и наиболее ранний выход с морской трассы на речные пути Восточной Европы, обеспечивал продвижение на Балтийско-Волжский путь. Караваны верблюдов из Булгара в IX–X вв. за 20 дней доходили через днепровское лесостепное Левобережье до Киева на Днепре (Даркевич, 1976: 155), что открывало возможность дальнейшего речного движения из Среднего в Верхнее Поднепровье и на Двинско-Волховские речные трассы Балтийского бассейна. Однако значительная часть товарного и денежного оборота, достигавшая из Хазарии Среднего Поднепровья, шла в то время на Балтику Днепровско-Неманским путем. Очевидно, при вовлечении скандинавов в эти исламо-хазаро-византийские торговые отношения (отображенном рунами Петергофского клада) начинается поиск любого рода сокращенных и обходных путей, позволяющих сократить время транспортировки товаров с тех или иных баз, равно как смягчить жесткость «таможенного контроля» Хазарии. В первой трети IX в. (клад у д. Кислая в Днепро-Двинском междуречье, 825–833 гг., и другие находки) Волховско-Днепровская магистраль начинает использоваться как трасса для движения из Балтики в Черное море и византийско-исламское Средиземноморье, летописный Путь из варяг в греки (Лебедев, 2002а: 29; Lebedev, 1980: 90–101).
В конце VIII – начале IX в., со стабилизацией коммуникативно-транспортной функции Ладоги как выхода с основных восточноевропейских речных путей – в Балтийское море, западная и восточная ветви смыкаются на Балтике, образуя уникальный в своем роде «серебряный мост», перекинутый через североевропейский Barbaricum и связавший пространства от Британии на западе до Прикамья на востоке, от окраинных областей Норвегии на севере до причерноморско-каспийских степей, византийских, хазарских и мусульманских крепостей и портов на юге Европы.
Первые сто с лишним лет действия этой трансъевропейской системы путей движения арабского монетного серебра и встречного потока товаров наполнены разнообразными и динамичными событиями. Решающие из них происходили в течение следующего, X в. В 921–922 гг. багдадский халиф аль-Муктадир направил посольство во главе с Сусаном ар-Расси к булгарскому «царю славян» Алмушу, сыну Балтавара, принявшему ислам. В составе посольства, с особой миссией проверки деятельности мусульманского духовенства в Булгаре, находился Ахмед Ибн-Фадлан, оставивший замечательное по своей подробности описание этого путешествия (Ибн-Фадлан, 9–51, 87–182). Караван в 3000 лошадей и 5000 человек вышел из Джурдана (Ургенча) 3 марта и прибыл в Булгар 12 мая 922 г.: караванный путь в 2000 км, пройденный за два с лишним месяца, был вполне надежной и достаточно стабильной трассой (Херрманн, 1986а: 73). С установлением прямой субординации булгарского и багдадского престола, при нарастающем давлении киевских князей на хазар, доминирование в «восточной торговле» переходит к Булгару. По расчетам американского нумизмата Т. Нунена, в этот период торговый оборот по Волжскому пути достигал 1 млн 125 тыс. дирхемов ежегодно, что предполагает эквивалент в количестве 500 000 мехов, или 12 500 «сороков» пушных шкурок в год, поставляемых на восточные рынки (Noonаn, 2002: 206).
Безусловно, меха были существенной, но не единственной статьей северного экспорта. Около 985 г. арабский географ Мухаммед ал‑Мукаддаси отмечал: «Соболь, белка, горностай, чернобурая лиса, лисы, бобровые шкуры, пестрые зайцы, козьи шкуры, воск, стрелы, береста, шапки, китовый ус, рыбий зуб, бобровая струя, янтарь, выделанная кожа, мед, лесные орехи, ястребы, мечи, панцири, кленовая древесина, славянские рабы, мелкий скот и быки – все это из Булгара» (Херрманн, 1986: 103). В этом дробном перечне соединены: сырьевые ресурсы Северной и Восточной Европы – пушные меха, мед, воск, лесные орехи, бобровая струя, клен и береста сравнительно южных областей, равно как китовый ус и «рыбий зуб» с морских побережий Северной Атлантики, янтарь Южной Балтики; домашние животные – мелкий скот и быки; сельскохозяйственная продукция – козьи шкуры, выделанные кожи, шапки; и более высококвалифицированные ремесленные изделия, стрелы, панцири и мечи (очевидно, не один раз отмеченные арабами «каролингские мечи» франков и викингов). Особое место в ассортименте товаров занимают «рабы ас-сакалиба»: захват пленников в христианских странах викингами, равно как попутное пополнение фонда живого товара на речных путях Восточной Европы, составили новую, существенную и весьма прибыльную статью восточной торговли.
В сложении этой трансконтинентальной системы важную роль сыграли норманны и славяне. В начале IX в. фризские фактории в Скандинавии уступают место норманнским поселениям, таким как Скирингссаль-Каупанг в Норвегии, Хедебю и Рибе в Дании, Бирка в Швеции. На южном берегу Балтики, в землях славян и балтов к началу IX в. возникли свои центры – Ральсвик на Рюгене, Менцлин на Пеене, Колобжег и Волин в Поморье, Трузо (Эльблонг) в земле прусов, Себург (Гробини) в Курземе, Даугмале на Даугаве. Вместе с Ладогой они завершили оформление циркумбалтийских коммуникаций на раннем этапе. Все более активную роль играют речные пути. Немецкий Гамбург на Эльбе связывал Франкскую империю не только с фризами и норманнами, но и с глубинами западнославянского мира. Возрастает значение Одера, Вислы, Немана, Западной Двины, Невы. С подключением к этой водной системе Днепровской магистрали образуется новый канал международного общения – Путь из варяг в греки. Находившиеся на нем древнерусские города – Новгород, Полоцк, Смоленск, Киев – увеличивают прочность и жизнеспособность системы. Их партнерами со временем становятся североевропейские города нового поколения – Старый Любек, Старгард (Олденбург), Мехлин (Мекленбург), Росток, Шверин, Аркона, Щецин, Гданьск, Сигтуна, Лунд, Орхус, Нидарос, Берген, Осло, – те самые, на основе которых столетия спустя сформируется Ганза.
Северная торговля конца VIII – первой половины XI в. впервые представляла собой налаженное движение встречных потоков товаров, затрагивавшее так или иначе весь континент и выходившее за его пределы. Западные страны (в первую очередь Франкская империя) вывозили на север серебро и изделия высококвалифицированного ремесла (Arbman, 1937: 142–156; Jankuhn, 1963: 40–46; Stenberger, 1977: 468, 474). Структурно близкий ассортимент товаров экспортировал мусульманский Восток (Даркевич, 1976: 146–148; Stenberger, 1977: 471–473). С Севера экспортировалось главным образом сырье; определенное значение имел и транзит товаров. Важнейшей статьей вывоза была пушнина: соболь, горностай, чернобурая лисица, бобр – из Восточной Европы; меха куницы, белки – из Восточной Европы и Скандинавских стран; шкуры оленя, моржа, тюленя – из Скандинавии. Вывозили также мед, воск, лен, выделанные кожи, дерево, янтарь, мамонтовую и моржовую кость. Заметное место в экспорте занимала торговля рабами и рабынями (Даркевич, 1976: 146–148; Jankuhn, 1963: 180–209). В обмене между славянами и скандинавами зафиксирован вывоз на Север славянской гончарной керамики и ввоз скандинавских железных изделий, каменных сосудов, продукции ювелирного ремесла (Leciejewicz, 1979: 177–178).
В циркулировании этой массы материальных благ были свои особенности, заставляющие говорить о «торговле» лишь с известными оговорками. Основные товары северного экспорта могли поступать на рынки в результате неэкономической деятельности (как дани или военная добыча). Не случайно большое место в этом обращении занимает работорговля (Callmer, 1977: 174). Дань мехами («скорою») взимали не только древнерусские князья, но и норвежские хёвдинги (ПВЛ, 946 г.; King Allred’s Orosius, Periplus). Точно так же и встречный поток товаров мог достигать Севера не только в результате торговых сделок: первые партии арабского серебра поступили в Скандинавию, скорее всего, в качестве отмеченной русской летописью варяжской дани (Потин, 1970: 69). Военное вмешательство и морской разбой так же, как систематические грабежи торговых центров (они, в частности, привели к запустению Дорестада во второй половине IX в.) (Arbman, 1937: 14), существенно корректировали динамику обращения товаров. Рабы-христиане так же, как «датское серебро», составляли ощутимый вклад в «северную торговлю», при этом вовсе не зависевший от доброй воли западноевропейских партнеров-норманнов. Столь же значительным фактором было, видимо, практически непрерывное перераспределение ценностей в среде самих викингов, осуществлявшееся вооруженной рукой.
Эта торговля, сопровождавшаяся высокой военной активностью и еще лишенная твердой правовой основы, порождала своеобразные организационные формы. Временные объединения компаньонов («товарищей»), félagi, могли создаваться как для торговых поездок, так и для военных походов (Мельникова, 1979: 154). Структура отношений внутри военной дружины и купеческого товарищества если не совпадала, то была очень близкой. В первых десятилетиях X в. эта структура в Восточной Европе, безусловно, кристаллизовалась в объединениях, именовавшихся «русь», русы, ар-рус восточных источников. Отбор bastr, bryti и прочих «лучших в руси (ruth)» уппландских надписей Адельсё, начинавшийся в Бирке, ставил их во главе военно-торговых объединений, привычных на Волге для восточных купцов 920-х гг., воспринимавших этих «русов» как один из «разрядов ас-Сакалиба»; переводя это определение как «один из родов славян», исследователи Нового времени попадали в ту же ловушку, что и франкские дипломаты Людовика Благочестивого в 839 г. в Ингельгейме. Gens и в этом случае означал не просто «род» (др. – сев. ætt, kyn); будучи gentem… Rhos, можно было одновременно оставаться gentis sueonum, «рос» в данном случае – шведы, находящиеся на Востоке в торгово-военной поездке (Лебедев, 1978: 23; Лебедев, Станг, 1999: 146–149). Торговый характер такой поездки мог мгновенно трансформироваться в военный, и с Востока эти «русы» обрушиваются на Севилью через пять лет после «посольства Бертинских анналов» в 844 г., выступая для арабов и как «аль-маджус» (Гог-Магог) того же загадочного Севера, профильтрованного через Восток на Запад (Stang, 1996: 152–179; Станг, 2000: 27–38). Сорок, без малого, лет назад весьма критичный исследователь письменных и археологических источников Питер Сойер подчеркивал, что «деятельность викингов на Востоке была не просто романтическим и впечатляющим проявлением скандинавской предприимчивости, имевшим небольшое или вовсе нулевое значение для европейской истории: события в России предельно важны для какого бы то ни было понимания периода викингов, и их воздействием на Западную Европу нельзя пренебрегать… одной из причин того, что в конце Х в. скандинавы представляли собой столь опасных противников, являлись колоссальные богатства Балтийского региона, поощрявшие и питавшие организованное пиратство в невиданных для Северной Европы масштабах» (Sawyer, 1967: 12; Сойер, 2002: 14).
Сложным, внутренне противоречивым и переходным по своему характеру образованием были и центры этой социальной фильтрации, концентрации и перераспределения ценностей в процессе оборота и развития северной торговли – вики (Jankuhn, 1971; Klindt-Jensen, 1957). При всей зыбкости и нечеткости структуры, они стали местом кристаллизации качественно новых социально-экономических функций. Здесь концентрировалась торговля и зарождалось ремесло, здесь развивались формы городского самоуправления и права, формировались новые общественные группы – купцы, ремесленники, а на определенном этапе – и раннефеодальный дружинный слой (Булкин, Лебедев, 1974). И хотя семантическое соотношение wik – vikingr остается дискуссионным (Thorson, 1971: 101–102; Pritsak, 1981: 22; Vogel, 1969: 197–200, 236), историческая взаимосвязь этих явлений бесспорна: оба принадлежат переходной эпохе, воплотили ее генеральные тенденции развития.
Вики и структурно близкие им центры развивались, во многом отступая от классической схемы генезиса раннего города: рост земледельческой округи – подъем земледелия – разделение труда, отделение ремесла – развитие обмена, выделение торговли – концентрация ремесленно-торговых функций в неаграрных поселениях (Массон, 1976: 140–144). Межобластной обмен, связанный с различной хозяйственной специализацией разных районов Скандинавии, видимо, уже зарождался в вендельское время. В эпоху викингов на рынках виков бонды, конечно, охотно покупали местного производства железные изделия и горшки из жировика в обмен на свою сельскохозяйственную продукцию: а она, в свою очередь, пользовалась спросом у фризских, немецких и славянских купцов наряду с пушниной или корабельными канатами (Foote, Wilson, 1970: 191). На основе центров локальной торговли, местных рынков возникли многие города Скандинавии XII–XIV вв. (Snhünk, 1933: 15–17; Ковалевский, 1977: 60–61).
Однако трудно сказать, насколько эти локальные центры определяли динамику торговли в VIII–IX вв., так как археологически такие местные рынки, не связанные с внешней торговлей, не изучены. Рунические надписи, которые косвенным образом (упоминания о строительстве мостов, дорог, переправ) свидетельствуют о налаживании внутренних коммуникаций, появляются лишь в конце эпохи викингов (Stenberger, 1977: 501). Показательно и происхождение специальных терминов для обозначения местных торговых центров; они заимствованы либо из староанглийского (ceaping = köping), либо из славянского (torg) языков (Foote, Wilson, 1970: 194), то есть появились уже после расцвета международной «северной торговли», вероятно не ранее X–XI вв.
Основанная прежде всего на внешних связях торговая функция вика предшествовала его функциям как центра развития ремесла (Jankuhn, 1963: 161–261), и последнее в течение эпохи викингов так и не обрело законченной цеховой организации. Отсюда – отсутствие прямой преемственности между виками IX–XI вв. и собственно средневековыми городами Дании, Норвегии, Швеции.
Эти обстоятельства заставляют историков делать оговорки о частичном отделении ремесла, особом развитии международной торговли, выделении экономически мощного слоя без его точной историко-социологической атрибуции (Шаскольский, 1974б: 62–82). Но подобные оговорки не раскрывают сути явления. Она же заключается в том, что вики, как и северная торговля, были следствием не только непосредственно экономического развития. Для их расцвета огромное значение имело систематическое поступление на Север значительных материальных ценностей, добытых неэкономическим путем. В известной мере расцвет виков есть результат походов викингов; наряду с торговым оборотом, именно военная добыча составляла устойчивую гарантию процветания этих центров.
Суммируя все известные данные и характеристики северной торговли, общества эпохи викингов и его внешних контрагентов, можно выделить внутренние и внешние факторы, определившие динамику развития виков.
Внутренние факторы:
• подъем экономики Скандинавии в VI–XI вв.;
• вызванный этим подъемом рост могущества родоплеменной знати в VII–VIII вв., создание предпосылок для обмена, налаживание его путей и центров, монополизация внешней торговли родоплеменной знатью, что со временем ведет к обострению противоречия между знатью и свободными общинниками;
• экспансия викингов, как способ разрешения этого противоречия;
• дифференциация в ходе экспансии ее различных аспектов: а) колонизационного, связанного с общественным слоем бондов и реализованного во второй половине IX – первой половине X в. на Британских островах, в Исландии, в Нормандии; б) торгового, выразившегося в выделении слоя «торговых людей» и организации в XI в. первых купеческих объединений (Jankuhn, 1963: 177); в) военно-феодального, воплощенного в деятельности профессиональных военных дружин, вожди которых основывали новые владения или включались в сложившиеся феодальные структуры других государств; этот слой выступает в конечном счете основным потребителем в сфере северной торговли, а на определенном этапе (около середины X в.) стремится занять в ней господствующие позиции (ср. «торговлю русов», дружинников киевского князя середины X в., ежегодно сбывавших в Константинополе собранную дань (Константин Багрянородный, 1989: 45–51, Гл. 9; Рыбаков, 1982: 318–342).
Внешние факторы:
1) западные:
• перемещение ввиду арабской опасности в VII в. центра Франкской державы на север;
• подъем экономики Северо-Восточной Франции и Фрисландии;
• торговая активность фризов в VII – первой половине IX в.
2) восточные:
• поступление с конца VIII в. арабского серебра Халифата Аббасидов в Восточную Европу;
• формирование к началу IХ в. Волжско-Балтийского пути;
• включение в торговые связи славянских, финно-угорских, балтских племен.
Генеральная тенденция, определившая действие всех этих факторов, – формирование в Европе раннефеодального строя, с соответствующим перераспределением излишков общественного производства. В передовых обществах (Франкская империя, Византия, Арабские халифаты) этот процесс регламентировался раннефеодальным государством. На периферии феодального мира, в «варварских обществах» Северной и Восточной Европы, накопленные богатства циркулировали более свободно. Если в условиях застойной структуры племенного общества (норманны вендельского периода, саксы перед франкским завоеванием, прусы и пр.) поступавшие ценности монополизировались племенной знатью, то в условиях широкой экспансии, ослабления этой структуры у славян времен расселения в Средней и Восточной Европе и у скандинавов эпохи викингов приток новых средств стимулировал активность обширного «военно-демократического» дружинного слоя, а сами средства – многократно, нередко насильственным путем перераспределялись. Лишь постепенно, в ходе длительной конкурентной борьбы выделились наиболее организованные и сильные коллективы, объединившиеся вокруг могущественных и авторитетных вождей, первых князей и конунгов предфеодальных государственных объединений.
Центрами этого перераспределения ценностей, а проще говоря – местами дележа награбленной добычи, даней и выкупов, а также полученных в обмен на эти средства заморских товаров – драгоценностей, украшений, оружия, дорогих тканей, рабов, серебра и прочих атрибутов социального престижа, и стали древнесеверные вики – исторические предшественники городов Северной Европы. Ряд формальных характеристик объединяет все эти торговые места, или, по определению видного западногерманского археолога-медиевиста Г. Янкуна, «города старшего типа» (Jankuhn, 1975: 312).
Вики характеризуются системно связанными признаками:
• в отличие от городов-столиц областных или племенных территорий, они нередко расположены на «ничейной земле», на пограничье племен и народов (что обусловливало их свободу от юрисдикции местных властей);
• находясь на важных торговых магистралях, они, как правило, удалены от морского побережья на сравнительно безопасные места;
• по крайней мере на раннем этапе вики не имели укреплений, оборонительные валы сооружались по мере роста поселения (в Бирке и в Хедебю они появились лишь в Х в.); в качестве раннеурбанистических протогородов они выступают в виде открытых торгово-ремесленных поселений;
• вики отличались значительной площадью, в несколько раз превышавшей площадь современных им западноевропейских городов;
• численность населения была непостоянной, пульсирующей в зависимости от торговых сезонов;
• динамика застройки, на раннем этапе – свободная, с «пятнами селитьбы», постепенно уплотняющаяся, приобретающая регулярный характер с элементами городского благоустройства (мостовые, набережные, колодцы и пр.);
• вики окружены могильниками с разнообразными вариантами обряда: связанные в массе с чужеродным населением, пришлым, не располагавшим правами на землю в округе, эти могильники теснятся близ виков, накладываясь на территорию поселений;
• вещественный материал фиксирует сравнительно ранние следы торговой деятельности, местное ремесло организуется позднее, на определенном этапе существования торговых центров;
• расцвет виков ограничен VIII–X вв., в XI в. они исчезают, сменяясь основанными королевской властью «городами младшего типа», которые со временем перерастают в средневековый правовой город.
Сходство структуры объединяет фризские и скандинавские вики и ряд синхронных им западнославянских поселений (Ральсвик, Менцлин, ранний Волин). В Восточной Европе она представлена в так называемых открытых торгово-ремесленных поселениях (ОТРП): Ладога второй половины VIII – первой половины IX в., Гнездово под Смоленском, Тимерево под Ярославлем (Булкин и др., 1978: 139). Все они составляли единую систему центров и путей, двигаясь по которой арабское серебро достигало Британии, а изделия ирландских ювелиров – Верхней Волги (Arne, 1914: 14; Дубов, 1982: 170, 226).
5.2. Вики западного побережья Скандинавии. Рибе и Скирингссаль
Рибе, один из первых виков Скандинавии, возник близ западного побережья Ютландии как звено в североморской системе фризско-скандинавской торговли, не позднее начала VIII в. (Olsen, 1975: 225–268; Benсard, 1981–1988). Поселение открытого типа было связано водным путем с заливом Северного моря и поддерживало интенсивные контакты с Дорестадом и другими фризскими виками. В 705–710 гг. формируется единообразная застройка: «парцеллы», шириною 7 м, вдоль речного берега, заняты ремесленными мастерскими (нередко, как позднее и в других виках, служившими и для жилья), корабельными сараями (Bau, 1982). Ремесленники Рибе занимались изготовлением стеклянных бус, обработкой янтаря, производством резных костяных гребней с роговыми накладками, бронзовым литьем. Продукция, рассчитанная на скандинавских потребителей, дополнялась привозными товарами из Рейнской области, находки скейтов (sceatta) указывают и на связи с англо-саксонскими центрами 730–740-х гг. Очевидно, периодически, в определенные месяцы года сюда стягивалось значительное количество людей, слои коровьего навоза указывают и на участие в торговой деятельности обитателей сельской округи (поставлявшей на рынок скот).
Рис. 49. Северные вики, древнерусские открытые торгово-ремесленные поселения и торговые места балтийских славян.
Вики: а – Скирингссаль: 1 – поселение; 2 – могильник; б – Хедебю: 1 – поселение Х – ХІ вв. внутри полукруглого вала; 2 – поселение IX в. внутри полукруглого вала, на берегу ручья; 3 – поселение IX в. на берегу ручья южнее Хохбурга; 4 – фризское поселение VIII в. на берегу ручья южнее полукруглого вала; 5 – Хохбург (городище эпохи Великого переселения народов?); 6 – могильник южнее Хохбурга; 7 – могильник VIII–X вв. южнее полукруглого вала; 8 – могильник ІХ – ХІ вв. внутри полукруглого вала и могильник конца IX в. с камерами; 9 – ремесленный квартал X в.; 10 – полукруглый вал Х – ХІ вв.; в – Бирка: 1 – «Черная Земля»; 2 – курганное поле Хемланден; 3 – грунтовый могильник на «Черной Земле» и в северной части Хемландена; 4 – грунтовый могильник на «Черной Земле» и в южной части Хемландена; 5 – городище, Борг; 6 – курганный могильник юго-восточнее Борга; 7 – курганный могильник южнее Борга; 8 – грунтовый могильник севернее Борга; 9 – городской вал X в.
Открытые торгово-ремесленные поселения: г – Гнездово: 1 – Ольшанское городище; 2 – поселение на берегах р. Ольши; 3 – Ольшанская курганная группа; 4 – одиночные курганы; 5 – курганы на берегу старицы Днепра; 6 – Большое Гнездовское (Центральное) городище; 7 – Центральное Гнездовское селище; 8 – Центральная курганная группа; 9 – Лесная курганная группа; 10 – курганы на левом берегу Днепра; д – Ладога; е – Рюриково городище под Новгородом; ж – Тимерево под Ярославлем (штриховкой показаны места поселений, точками – могильников).
Торговые места: з – Волин (о. в устье р. Одер); и – Менцлин (устье р. Пены); к – Ральсвик (о. Рюген); Т – торговая площадь; П – порт; крестиками обозначены места святилищ, остальные обозначения те же, что на рис. а – ж
Расцвет Рибе относится к VIII столетию, то есть, строго говоря, предшествует эпохе викингов и характеризует начальный, фризский период становления северной торговли (Роэсдаль, 2001: 115; Jankuhn, 1963: 126); эталоны организации раннегородской деятельности, определившиеся здесь, однако, в IX в. распространились до противоположной окраины Балтики, проявляясь даже в застройке и вещественных материалах Ладоги (Kirpichnikov, Nazarenko, 1993: 20–21). Рибе сохранял значение и после образования ряда новых виков и городов. В 860 г. Ансгар построил здесь церковь, а с 948 г. в Рибе, как в Орхусе и Хедебю, был учрежден один из трех первых датских епископатов (Randsborg, 1991: 92). В середине X в. город был укреплен, в конце столетия здесь появляется королевский монетный двор; в начале XII в. город был перемещен на противоположный берег реки (Роэсдаль, 2001: 115).
Норвежский вик Скирингссаль (Каупанг), как и Рибе, был тесно связан с североморскими центрами. Поселение возникло у выхода из Ослофьорда в открытое море, близ современного города Ларвик на южной окраине ареала «королевских курганов» Вестфольда (см. рис. 35), у подножья скалистой гряды, вдоль берега удобной бухты, защищенной цепью островов (рис. 49а). С поселением связаны могильники Ламэйя и Бикьхольберг, где раскопано около двухсот погребений (Blindheim, Tollness, 1972). Наиболее ранние комплексы датируются началом эпохи викингов, могил позднее середины X в. нет.
Расцвет Скирингссаля относится к 870–890 гг. (когда он отмечен в «Орозии» короля Альфреда). Среди могил Каупанга – свыше 100 курганов с сожжениями (в трех из них ладейные заклепки, фиксирующие обряд типа В). Серия ингумаций в ладье типа Nt – одна из самых значительных в Норвегии (Müller-Wille, 1977b: 269). Грунтовые могилы с ингумациями в гробах принадлежат, видимо, иноземному населению: этот обряд в Норвегии эпохи викингов нигде, кроме Скирингссаля, не зафиксирован (Blindheim, 1974: 48). Сочетание разных вариантов обряда свидетельствует о сложном составе населения, объединявшем норвежцев, выходцев из Швеции, Дании (ингумации в гробах известны в Хедебю), Западной Европы.
Поселение, общей площадью до 40 тыс. кв. м, исследовано раскопом 1400 кв. м, в плотном и сравнительно тонком культурном слое слабо выражены следы застройки, но выявлены участки ремесленных мастерских, как и в погребениях, представлена импортная рейнская керамика, датская керамика, бронзовые изделия с Британских островов. Местный экспорт составляли стеатитовые сосуды (огнеупорный «жировик» из месторождений Норвегии всегда пользовался широким спросом), точильные бруски, железо, охотничья добыча, поступавшая с Севера пушнина. Скирингссаль функционировал лишь в период поступления арабского серебра (до последней четверти X в.); он был теснейшим образом связан не только с западными (фризскими и английскими), но и с другими скандинавскими центрами, контролировавшими морские пути на Балтике (Роэсдаль, 2001: 114).
Эти центры – Хедебю и Бирка – дают основной материал для характеристики северных виков. При этом Хедебю, где планомерными раскопками исследована территория поселения и ближайшие окрестности города (Jankuhn, 1963), позволяет представить динамику развития вика во времени. Бирка, благодаря сведениям о ней в «Vita Askarii» и систематичным исследованиям огромного могильника (Arbman, 1943), представляет важные данные для анализа социальной структуры древнесеверного торгового центра эпохи викингов (Leciejewicz, 1956: 141–159; Лебедев, 1977б; Gräslund, 1980: 77–86).
5.3. Хайтабу
Хедебю (в датском произношении; в местном шлезвигском, немецком – Haithabu, др. – сев. – Heiðabœr/Heiðabýr) называли также «вик на Шлей», Sliasvich (Шлезвиг). Торговый центр эпохи викингов, предшественник средневекового Шлезвига, располагался на южном, противоположном городу, берегу морского залива в самой узкой, южной части Ютландского полуострова, там, где в сушу с востока врезается фьорд Шлей (рис. 49б, 50). Речная система Эйдер – Треене связывала его с Ходлингстедом на берегу Северного моря и позволяла пересечь «ютландский засов» кратчайшим путем между Балтийским морем и Северным. Поселение на Шлей, на берегу бухты Хеддебюер Hoop, возникло в начале VIII в. (может быть, на исходе VII в.) как фризская торгово-ремесленная фактория. Ее следы – небольшое неукрепленное поселение и грунтовый могильник на правом берегу ручья, протекающего южнее «полукруглого вала» Хедебю. Исследованы сожжения в урнах (яйцевидные горшки, типичные для северо-восточного побережья Фрисландии), а также ингумации с южной ориентировкой, которые Янкун датировал VIII в. (они перекрыты могилами с западной ориентировкой и наборами овальных фибул IX в.); в пределах этого раннего поселения найдены англосаксонские sceatta, первые монеты 740–770 гг. (Jankuhn, 1963: 126–128, Callmer, 1984: 29, 37, 45).
Рис. 50. Застройка, укрепления и погребальные сооружения в Хедебю (Ютландия): а – древнейшее поселение; б – квартал ремесленников; в-е – кладбища периода викингов; ж – укрепления на холме; з, и – древние погребальные курганы; к – погребение VIII в.; л – погребение в ладье
Это поселение уступило место в начале IX в. новому, быстро приобретающему упорядоченный план и динамично растущему. Ось застройки образовывал ручей (русло его было выпрямлено и укреплено деревянной набережной с мостками), перпендикулярно ему располагались улицы, разделенные на прямоугольные огражденные участки, застроенные сравнительно единообразными прямоугольными домами. Размеры построек от 3 × 3 до 17,5 × 7 м; они сменяют друг друга на одних и тех же местах. Стабильность застройки свидетельствует о частной собственности на земельные участки в городе (при этом некоторые дома, по наблюдению Янкуна, использовались лишь для сезонного пребывания). Набережные, мостовые и другие элементы городского благоустройства дают основания для вывода об определенной кооперации сил обитателей Хедебю для производства этих работ (Jankuhn, 1963: 118–122; Schietzel, 1963).
В общей сложности, раскопками с 1900 по 1980 г. исследовано 5 % площади поселения в пределах полукруглого вала (24 га) и 1 % акватории первоначальной гавани (11 га): после первичной обработки и консервации находки экспонируются в открытом с 1985 г. Музее викингов Хайтабу (Elsner, 1985: 20).
Домашнее хозяйство обитателей «вика на Шлей» не отличалось от сельского уклада скандинавских «бу» и «гардов». Центром его был домашний очаг в середине «большого дома», округлый или овальный, на каменной вымостке, перекрытой слоем глины и обложенной крупными камнями. Он давал и тепло и свет; освещение усиливали слабые жировые или сальные глиняные светильники. Основную обстановку дома составляли плоские земляные лежанки вдоль стен, служившие и сиденьями, и спальными местами (вероятно, прикрытые шкурами, мехами или войлоками). Собственно мебелью служили сундуки, табуреты и навесные полки, ящики, бадьи, бочонки для хранения продуктов и утвари. Ручная мельница, корыто и ткацкий станок дополняли хозяйство женщины – владычицы дома (ключи на поясе – типичный атрибут женских погребений эпохи викингов). Нередко принадлежностью дома была сводчатая хлебная печь, куполовидная, из глины на плетеной основе. Посудой служила керамика или поделки из дерева (в том числе изготовленные на токарном станке). Из дерева изготавливалась разнообразная столовая и прочая домашняя утварь.
Исключительно деревянной была и застройка Хайтабу. От деревенской она отличалась прежде всего высокой плотностью: на вскрытой площади (в целом ок. 1,2 га) выявлены остатки более чем 80 построек, нередко – перекрывавших (и разрушавших) одна другую; единовременно стоявшие дома ставились плотно друг к другу, проулки и проходы между участками выстланы деревянными мостовыми, обнаружено около 20 колодцев («сладкая вода», особенно в ручье и в грунтовых водоносных горизонтах, отличается от гнилой воды Шлей). В качестве строительного материала широко использовался дуб (62 % жилых построек, мостки и набережная ручья, колодцы). Техника домостроительства – та же, что в сельских поселениях, однако в Хайтабу представлены различные приемы и типы застройки, от классической техники «штаббау» до большого дома с плетневыми стенами. Полностью отсутствуют помещения для скота, обычные в «больших домах» сельских поселений. В целом в сфере строительства в Хайтабу развивался тот тип отношений, который вполне соответствует современному понятию «коммунальное строительство» (Elsner, 1985: 29).
Полукруглый вал Хедебю, сооруженный одновременно с реконструкцией Даневирке при Харальде Синезубом после 968 г., достигает в длину 1310 м, первоначальная высота не превышала 2 м, ширина основания – 4 м, но в течение шести последовательных перестроек вал достиг высоты 7 м; фронтальная часть была защищена деревянным ограждением, по гребню вала устроен боевой ход, ворота находились на севере и на юге (в юго-западной части есть также «пролом конунга Свейна», появившийся при одном из штурмов города). Уникальным для Севера сооружением был деревянный мол, защищавший гавань Хедебю на расстоянии 40 м от береговой линии и охватывавший акваторию площадью 11 га.
Арабский купец Ибрагим ибн Якуб ат-Тартуши, испанский еврей из Тортозы, совершил в 965 г. длительную и многоцелевую поездку из Кордовы в Прагу, Магдебург, Волин, Хедебю; он внимательно исследовал рынки этих центров, прежде всего работорговли (интересовался, правда, и лошадьми в земле ободритов), а о Хедебю оставил следующие впечатлетия: «Шлезвиг – очень большой город на внешней оконечности Мирового океана. Его обитатели – поклонники Сириуса, кроме небольшого числа, которые являются христианами и имеют там церковь». Рассказывает ат-Тартуши: «Они справляют некое празднество, на которое все собираются, чтобы почтить бога и вдоволь поесть и попьянствовать. Тот, кто закалывает жертвенное животное, сооружает у дверей своего жилища столбы и укладывает на них жертвенное животное, будь то бык, или баран, или козел, или свинья, чтобы люди ведали, что он это жертвует в честь своего бога. Город беден добром и жизненными благами. Основное пропитание его жителей составляет рыба, потому что она здесь в изобилии. Если у кого-нибудь из них рождаются дети, то он бросает их в море, чтобы уберечь себя от расходов. Далее рассказывает он, что право развода у них принадлежит женам: женщина разводится, если она этого пожелает. Также имеются у них искусно приготовленные притирания: если они их применяют, то красота никогда не убывает у них, как у женщин, так и у мужчин. Также сказал он: никогда не слышал я пения более отвратительного, нежели пение шлезвигцев, и то рычание, что исходит из их гортаней, подобно лаю собак» (Славяне и скандинавы, 1986: 74–75).
Артефакты, остатки ткани, кожаных изделий позволяют детально представить одежду и обувь, вооружение, образ жизни и основные занятия горожан. В Хайтабу ткали льняное полотно, шерстяные сукна, войлок, для отделки парадных одежд и уборов использовали златотканую парчу, известен был шелк; архаичный домашний вертикальный ткацкий станок, традиционный для скандинавов, уступает место педальному стану сложной конструкции, за которым ткач работал сидя. Если на вертикальном станке за час изготавливали 5 см ткани шириною 120 см среднего качества, то на педальном – 40 см такой же ткани шириною 60–70 см, производительность возрастала на 400 % (Elsner, 1985: 54).
Много находок, связанных с местным ремеслом: остатки стеклодельной печи (стекло шло на изготовление бус), обильные железные шлаки, литейные формы и матрицы. Ремесленники Хедебю владели техникой литья в односторонней форме, с утраченной формой, филиграни и грануляции. Найдены также полуфабрикаты костяных гребней разных стадий изготовления, янтарные изделия и заготовки, а с начала Х в. в Хедебю производилась и гончарная керамика. Концентрация всех этих находок на сравнительно небольшом участке позволяет сделать вывод о выделении в X в. особого ремесленного квартала (Jankuhn, 1963: 165–174, 251).
Мастера-ремесленники, однако, составляли лишь часть населения этого города. Многочисленные находки, связанные с торговлей, и прежде всего гирьки и монеты, позволяют судить о формировании в среде скандинавского населения Хедебю еще одной новой социальной группы – купцов. По наблюдениям Янкуна, в Хедебю кроме гирек, соответствующих северным мерам веса – марке (204,6 г), двойному эре (49,9 г), эре (24,3 г), эртогу (8,6 г), есть веса 7,8 г, 5,09 г, 2,2 г, 0,2 г, равные или кратные весу найденных в Хедебю монет. В округе известны клады арабского серебра (как правило, резаного для взвешивания), не позднее 825 г. в Хедебю начинается чеканка первых северных монет (Malmer, 1966: 195, 202). Ареал этих ранних «полубрактеатов Хайтабу» (с изображением увешанного щитами корабля викингов) охватывает Данию и Южную Скандинавию, остров Готланд, одна находка известна в Днепро-Двинском междуречье на Пути из варяг в греки (клад у д. Кислая). Полубрактеаты X в., распространяясь в том же ареале, широко проникают в западнославянские земли, от Поморья вверх к среднему течению Вислы, известны на побережье Эстонии. Мы вправе видеть в торговых людях Хедебю творцов денежной системы европейского Севера, инициаторов денежного обращения (рис. 51).
В самых ранних культурных слоях широко представлены импорты, вплоть до рейнской и западнославянской керамики (Hübener, 1959). Моржовая кость с Северного моря, жировик и цветной сланец (шифер) из Норвегии, железо из Швеции, рейнское стекло, базальтовые жернова из Германии и с Пиренейского полуострова, хрустальные и сердоликовые бусы из Причерноморья, смола из балтийских лесных пространств, металлические украшения из Ирландии, Готланда, Прибалтики, свинцовая булла из Константинополя определяют размах торговых связей. «Пакет» из 25 бронзовых слитков, найденный в гавани, документирует поставки ремесленного сырья. Важнейшее место в товарообороте занимала работорговля. Меха, ткани, соль, мед, воск, вино, соленая и вяленая сельдь, как и другие предметы жизнеобеспечения и продовольствия из ближней округи, стабилизировали состав и обеспечивали рост оборота, а вместе с тем – размеров, численности обитателей и масштаба значения шлезвигского вика (Elsner, 1985: 95–98).
В середине IX в. поселение занимало площадь около 5 га, с запада к нему примыкал могильник, насчитывавший не менее 1000 погребений типа D1 (Schäfer, 1963; Capelle, 1968). К югу от него открыто небольшое обособленное кладбище из 10 камерных могил типа D2, первой половины Х в. (Aner, 1952). Шведский обряд позволяет связать этот памятник с известиями письменных источников о шведском викинге Олаве, захватившем Хедебю. Его сыновьями были Хноба (Кнуб, Chnuba – известен конунг на Шлей с таким именем) и Гюрд, последним из этого рода был Сигтрюг. В окрестностях Хедебю есть два рунических камня, на которых шведско-норвежским письмом вырезаны надписи: «Асфрид поставила сей памятник по Сигтрюгу, сыну своему и Кнуба» и «Асфрид, дочь Одинкара, поставила сей камень по конунгу Сигтрюгу, сыну своему и Кнуба. Горм вырезал руны» (Jankuhn, 1963: 87–93). Кнуб, Гюрд, Сигтрюг, Одинкар, Асфрид, Горм – это имена членов династии, восходящей к викингу Олаву (и связанных с нею людей), в первой половине X в. правившей в городе. К ней же относится, несомненно, и такой памятник, как ладейно-камерная могила (см. рис. 40), исследованная в 1908 г. Ф. Кнорром, с погребальной камерой, мужскими захоронениями с оружием (вождя и сопровождавших его соратников) и установленной над «жилищем мертвых» ладьей для посмертного путешествия, перекрытой курганной насыпью (под нею же в отдельной могильной яме были уложены верховые кони). Памятник высшего ранга социального статуса иерархии камерных могил, единственный в своем роде, свидетельствует о динамичном формировании внутренней социальной структуры «группы людей камерных могил», в Хайтабу первой половины X в. добившейся, видимо, наибольшего политического успеха (Berichte über die Ausgrabungen in Haithabu, 1969–1977; Elsner, 1985: 73–75).
Шведское господство в Хедебю, однако, было недолгим. Во второй половине X в. кладбище с камерными могилами захлестывается городской застройкой, достигшей площади 24 га и окруженной «полукруглым валом» (Jankuhn, 1963: 81–82). В этом состоянии город пережил свой расцвет и встретил упадок (рис. 52).
Могильники Хедебю, несмотря на сложность их изучения при нивелировке, как застройкой вика, так и сельскохозяйственной деятельностью последующих столетий, тем не менее методично изучались, параллельно с раскопками и систематизацией материалов городского поселения. В целом они позволяют представить динамику формирования и этнический состав населения вика на Шлей (Steuer, 1984: 209).
Первоначальными обитателями были местные жители ближней округи, саксы и северные фризы ближайшей к Шлезвигу области, Северной Фрисландии (Nordfriesland, занимающая западное побережье Ютландского полуострова). До начала IX в. этим населением был создан ряд небольших могильников в различных местах; наряду с яйцевидными урнами переселенцев с запада, это – ингумации с западной ориентировкой (характерной для христиан), но боевым мечом-саксом (давшем племенное имя саксам), невысокие курганы с урновыми сожжениями. Одновременно в этой же местности проживало датское население, представленное ямными кремациями с типично ютландской керамикой, отдельными ладьевидными кладками и т. д. По подсчетам X. Стойера, из 600 могил VIII в. 500 оставлены саксами и 100 – датчанами (данами).
Около 800 г., во времена конунга Готтрика (Готфрида) саксонское население представлено могильником с захоронением по обряду ингумации с северо-южной (меридиональной, противоречившей христианским нормам) ориентировкой, развернутым к югу от поселения, как основное городское кладбище. Датчане хоронят своих мертвых на кладбище у ручья (в дальнейшем – в центральной части поселения), а на старинном городище Хохбург, на господствующей высоте севернее поселения, появляется славянский могильник из нескольких десятков маленьких (от 3 м диаметром) курганов с сожжениями на кострище в основании насыпи. Параллели с курганным обрядом славянских обитателей острова Рюген позволяют связать эти курганы с известием о переселении конунгом Готтреком славянских купцов из ободритского города Рёрик – в Хайтабу. Продолжает действовать и южное кладбище, где появляются ингумации с западной ориентировкой, но скандинавским убором. Здесь же возникает еще один славянский могильник, из квадратных в плане курганов с деревянными оградами или четырьмя небольшими ровиками, ограничивающими основание насыпи, и урной с останками сожжения, поставленной на вершину насыпи или установленный рядом с нею столб. Этот обряд, засвидетельствованный также на Рюгене и в других западнославянских землях, поразительно точно соотвествует описанию «Повести временных лет», согласно которой славяне-язычники хоронили мертвых «собравше кости вложаху в судину малу и поставляху на столпя на путехъ» (ПСРЛ, 1926: Т. 1, Лаврентьевская летопись, стб. 14, л. 5–5 об.). По расчетам Стойера, из 2500 могил этого времени 1000 принадлежит саксам, 1000 – данам и 500 – славянам.
Рис. 51. Датские монеты эпохи викингов (по К. Рандсборгу): 1 – монеты Хедебю первой половины IX в.; 2 – полубрактеат Хедебю первой половины Х в.; 3 – крестовый тип, около 975 г.; 4 – монета конунга Свейна Вилобородого (ок. 987–1014); 5 – монеты Кнуда Могучего (1018[1014]–1035), чеканка в Лунде, Роскилле и, возможно, Хедебю
В первой половине X столетия устанавливается шведское господство в Хайтабу. Документируют его камерные погребения в городе, равно как в его окрестностях и других местностях Ютландии, прежде всего – к югу от Лимфьорда, по обоим берегам Шлей, а также на южных датских островах. X. Стойер связывает этот обряд «шведских захватчиков» с камерными могилами Бирки, где они в свою очередь «были переняты, может быть, в далекой России» и распространились из Средней Швеции в Данию. Камерные могилы Дании, в течение X в. отчетливо проступающие как статусный признак формирующейся элиты, отмечены некоторым своеобразием (погребения в кузовах повозок: отделенные от основного захоронения лошадей), однако структура ритуала, набор инвентаря (пиршественные сервизы, игральные доски и пр.), парадный женский убор и мужское вооружение датских камер X. Стойер связывает прежде всего с погребальным обрядом камерных могил Бирки, правда, оговаривая и их особое положение в шведском вике, и возможную принадлежность «особой группе вооруженных купцов дальней торговли» (что не противоречит условной атрибуции «русов Бирки»). Эта группа «играла также определенную роль в Хедебю и в остальной Дании», что и проявилось в появлении, в общей сложности, 150 датских камерных могил этого времени (Steuer, 1984: 203; ср.: Михайлов, 2002: 64).
Рис. 52. Панорама Хедебю в эпоху викингов. Реконструкция Б. Альмгрена по данным раскопок Г. Янкуна
Собственно к периоду шведского владычества Стойер относит в общей сложности 3000 погребений, из них 1000 – саксонских, 1000 – датских, 500 – славянских и 500 – шведских. В городе, по его расчетам, в это время (ок. 950 г.) одновременно жили примерно 350 саксов, 350 данов, 150 славян и 150 шведов (Steuer, 1984: 209).
Рис. 53. Аксонометрическая реконструкция дома в Хедебю
С 934 г. контроль над Хайтабу устанавливает германский кайзер Генрих I. Конунг Хнуба (швед) крестился и признал себя имперским вассалом. Немецкое господство проявилось в появлении в городе новых поселенцев саксонско-фризского происхождения; они принесли вполне языческий обряд – курганы с округлыми ровиками и частоколом оградок, сожжениями или ингумациями под низкой насыпью. Продолжали свои курганы насыпать и славяне, по крайней мере до середины X в. Из 6000 могил этого времени 500 принадлежали «новым саксам», 500 – славянам и 5000 – «хайтабусцам» (Haithabu-Leuten). Интенсивное христианское влияние вело к нарастающей нивелировке обряда, а немногочисленные «сопровождающие вещи» делают все более проблематичной «этническую диагностику» ингумаций второй половины X–XI вв. «С конца X столетия возникает единое население Хайтабу, где различное происхождение опознать уже невозможно» (Steuer, 1984: 209).
Датские конунги Горм Старый и Харальд Гормсон, признав условный вассилитет германским кайзерам, стремились установить все более прочный контроль над Хедебю. В 948 г. здесь был учрежден епископат. В 965 г. Харальд Синезубый крестился и начал реконструкцию Датского вала (с 968 г.). Однако в 973 г. войска кайзера Отто II прорвали Даневерк, на границе была построена немецкая крепость, и до 983 г. немецкое господство над Данией сохранялось. Восстание западных славян, объединившихся с датчанами против немцев, позволило Харальду Синезубому лишь в последние годы его жизни добиться полного суверенитета (983–987). Преемник его Свейн Вилобородый (987–1014) укрепил эту независимость и превратил Данию в самое мощное из скандинавских государств «эпохи викингов» (Elsner, 1985: 14).
С представителями датской королевской администрации, возможно, связаны богатые погребения в курганах близ Хедебю. Один из них стоял севернее вала (здесь в разное время найдены оружие, золотые и позолоченные вещи X в.). Возле другого, с погребением конца X в., стоит рунический камень с надписью: «Конунг Свейн поставил сей камень по Скарду, дружиннику своему, который ездил на Запад, но умер ныне при Хедебю». Второй камень, в память félagi и stýrimaðr’а Эйрика, поставлен Торольвом – дружинником Свейна. Конунг Свейн обеих надписей – либо Свейн Вилобородый (987–1014), либо Свейн Эстридссен (1047–1075) (Jankuhn, 1963: 91–93).
В борьбе со Свейном Эстридссеном норвежский конунг Харальд Суровый около 1050 г. напал на Хедебю и разрушил город.
Из края в край пылал Хейдабьор
в ярости битвы. Крепко
грозное это деянье
Свейна грустить заставит.
Ярое пламя ввысь вздымалось,
крыши круша хоромин.
Я созерцал его ночь напролет,
попирая града забрало, —
так воспел скальд Харальда гибель датского торжища. Судьбу виков в конечном счете решили конунги.
После разгрома 1050 г. Хедебю уже не оправился; его упадок заметен еще в конце X в., а последний удар вику на Шлей нанесли славяне в 1066 г. Во второй половине XI в. функции торгового и административного центра взял на себя возникший к северу от Хедебю Шлезвиг (Vogel, 1975: 101–113).
Основные этапы развития Хедебю отразили судьбы северных виков в целом. В VIII в. – фризская фактория, в 740–770 гг. контролировавшая выход на Балтику, на первом этапе экспансии викингов (793–833) Хедебю превращается в скандинавский вик, с пестрым, но культурно однородным населением. В конце IX в. шведские викинги, захватив город, утверждают здесь собственную династию, удерживавшую власть примерно полстолетия. Затем господство над Хедебю оспаривают друг у друга датские конунги и германские кайзеры. Город растет, благоустраивается, обносится укреплениями, организуется, становится центром христианской религии. Наконец он гибнет – достигнув статуса королевского владения, но не выдерживая конкуренции с новыми городами, основанными конунгом и состоящими под его защитой.
5.4. Бирка
Бирка, «старейший торговый город Швеции» (Arbman, 1939), прошла путь развития, во многом близкий Хедебю. Вик на озере Меларен возник еще в пору расцвета старинного торгово-ремесленного центра вендельского периода на о. Хельгё, поблизости от него, на о. Бьёрко (см. рис. 49 «в»). В северной части острова, над глубоко врезанной бухтой, высится обрывистая скала. На ней находилось городище Borg, окруженное валом с тремя воротами. К северо-востоку от Борга расположены еще две бухты. Название одной из них, Kugghamn, от фризского kugg – корабль, видимо, связано с торговой активностью фризов. Вторая, Крестовая гавань, Korshamn, возможно, напоминает о христианской миссии Анскария в 830 и 852 гг.
От Куггхамна и Корсхамна до Борга, вдоль береговой линии протяженностью 600 м, лежит знаменитая «Черная Земля», Svarta Jorden, или Bystan – поселение (площадь в 12 га, занятая культурным слоем). С востока она ограничена земляным валом с шестью воротными проемами (южная часть насыпи не сохранилась), проходящим по гребню моренной возвышенности, полого опускающейся к воде акватории Меларен и довольно круто обрывающейся с напольной стороны к равнинной части острова. За валом – крупнейший курганный могильник Швеции, Hemlanden (отчина, родина), насчитывающий 1600 курганов и каменных кладок. Близ северной и южной части вала, на границе Хемландена с «Черной Землей», раскопками открыты два грунтовых кладбища, сливающихся с курганным могильником (некоторые курганы в древности были перекрыты насыпью вала, в которую, в свою очередь, были впущены грунтовые захоронения (Arbman, 1943: XIX).
Подобный же грунтовый могильник располагался к северу от Борга. Рядом с ним в поздний период существования Бирки на искусственной укрепленной террасе были выстроены жилища, вероятно, для военного гарнизона города: расположенные над гаванью, они позволяли контролировать одно из самых уязвимых мест в системе обороны вика (Arbman, 1943: XX).
Кладбища к югу от Борга – еще два курганных могильника, с ладьевидными оградками и обычными насыпями. Несколько небольших кладбищ, расположенных на о. Бьёрко к юго-востоку от основного скопления памятников Бирки, связаны с более поздними поселениями XI–XV вв. и представляют собою грунтовые могильники с ингумациями, иногда в каменных оградках низких могильных насыпей, напоминающих новгородские жальники.
Борг, несомненно, был изначально значимой и доминирующей частью топографического ансамбля Бирки. Скала служит естественным навигационным ориентиром, и воздвигнутый в 1824 г. «Крест Ансгара» в Новое время закрепил сакрализацию этой базовой функции топохрона. Усеянная валунами поверхность скалы вряд ли когда-либо использовалась для застройки; однако некоторые из огромных гранитных блоков, расположенных на видных местах, могли служить естественными «алтарями», трибунами и т. п. (вплоть до «камня для возведения конунга»), а последовательно опускающиеся к востоку широкие ступени скалы Борга – местами для собраний большого количества людей, составлявших platicum, тинг Бирки, на котором решались основные вопросы деятельности городской общины и всего населения острова. Ладьевидные кладки, сосредоточенные к югу от Борга и ориентированные «штевнями» на скалу, подкрепляют это ее сакрально-магическое значение. Ранние погребения (в том числе курганы с сожжениями в ладье) сосредоточены на этом «кладбище к югу от Борга», которое было, очевидно, первоначальным языческим могильником Бирки; небольшой участок с ранними погребениями, синхронными этому кладбищу, занимает среднюю часть Хемландена (Ambrosiani, 1992: 19).
Севернее Борга, на широком уступе, выдвинутом к гавани, разместилось второе раннее кладбище с ингумациями в гробах или в камерах (типа D1, D2), датированными IX в. или ранней ступенью Бирки, РСБ (ABS, Altere Birka-Stufe) по относительной хронологии, предложенной Гретой Арвидссон (Arwidsson, 1984: 275). Христианский обряд могил этого кладбища указывает на возможный источник конфликта, разрешением которого, вполне вероятно, и стало появление вала Борга с тремя воротными проемами, оградившего языческие святыни Борга, как и появившаяся затем застройка террасы гарнизона (по Арбману).
Основной ареной деятельности в Бирке, однако, естественно стал Бюстан – территория поселения, протянувшегося от мысов гаваней Корсхамн и Куггхамн вдоль плавной береговой линии «основной гавани». Судя по данным фосфатного анализа, площадь поселения IX в. была несколько больше территории в 12 га, огороженной в X в. валом, и достигала 16 га (Ambrosiani, 1977: 27). Обильный материал из культурного слоя, на площади 1400 кв. м исследованного в 1990-е гг. (Ambrosiani, 1992: 89), свидетельствует об оживленной ремесленной деятельности: сотни фрагментов гребней, полуфабрикаты и отходы документируют косторезное ремесло. Обработка стекла, заготовка бус – стеклянных, сердоликовых, из горного хрусталя и янтаря – связаны с производством, основанным как на местном, так и на привозном сырье. Развиты были обработка камня (сосуды из жировика, точильные бруски), литье бронзы, обработка благородных металлов, ткачество, кожевенное дело. Технический уровень характеризуют приемы филиграни по золоту и серебру или простейшие способы дамасцировки – в кузнечном ремесле (Ambrosiani et al., 1973: 13–19; Arrhenius, 1968, 1977). Обработка железа, поступавшего из металлургических центров в горных округах на северо-западе Средней Швеции, так же, как и массовое производство на рынок других видов ремесленных изделий, свидетельствуют о тесных взаимосвязях Бирки с округой в пределах ближайшей акватории и архипелагов озера Меларен (Ambrosiani, 1975).
Рис. 54. Бирка, внутренний вид форта с городом (в поясе «Черной Земли»)
По существу, те же выводы обосновывает и анализ массового материала могил Бирки. Исследованные в основном в 1871–1877 гг. и вплоть до 1895 г. Яльмаром Стольпе (1841–1905), они были опубликованы в двухтомной монографии X. Арбмана (Arbman, 1943), положившей начало многотомной серии публикаций материалов Бирки, с 1980 г. возобновленной под редакцией Греты Арвидссон (Birka, II–V ff., 1980, 1984, 1986, 1989) и представляющей собою коллективный труд большой группы шведских исследователей. С 1990 г. выполняется также коллективный проект изучения поселения Бирки, руководимый Бьорном Амброзиани (Ambrosiani, 1992: 83–90, 128–134). Инвентарь погребений документирует торговые связи Бирки: наборные пояса восточного (степного, круга салтово-маяцкой культуры Хазарского каганата, и древнерусского) происхождения, арабские монеты, появляющиеся с «первого периода обращения дирхема» (786–833), а также постсасанидские украшения, поясные накладки, подвески и пр., каролингские монеты и стеклянные кубки с Запада, подобные же артефакты (накладки с акантовым орнаментом, украшения, бронзовые сосуды) англо-ирландского производства характеризуют Бирку как транзитную гавань в системе связей востока и запада Европы, где арабское серебро было важнейшим из средств и стимулов товарно-денежного обращения (Ambrosiani, 1977: 25).
Рис. 55. Монеты, имевшие хождение среди купцов Балтийского региона в период расцвета скандинавской транзитной торговли
Материалы эти изучаются в течение полувека систематично, по категориям. Хольгер Арбман специально исследовал все импорты, относящиеся к связям Бирки с каролингской державой (Arbman, 1937), Агнес Гейер в томе «Віrка. III» опубликовала фундаментальное исследование текстиля из могил, систематично изучила материалы, относящиеся к видам и отделке одежды, наборам украшений, выделив, в частности, находки восточной и византийской парчи с золотым шитьем, а также местные (вплоть до саамских, с оловянными нитями) подражания этой текстильной технике (Gejer, 1938).
Рис. 56. Дом эпохи викингов: вверху – вид снаружи; внизу – вид изнутри (реконструкция Б. Альмгрена)
Дагмар Селлинг исследовала керамику Бирки, где наряду с архаичными местными формами представлены импортная западноевропейская и большое количество гончарной западнославянской посуды, а также лепная керамика славянских форм, в том числе близких керамике «смоленских длинных курганов», староладожским керамическим формам и другим восточноевропейским аналогам (Selling, 1955). Систематическим анализом могильных находок (Birka, II: 1, 2, 3) охвачены все категории оружия (Arwidsson, Thalin-Bergman, Wegraeus) поясной гарнитуры (Jansson), снаряжения всадника и коня (Nylen, Forsaker), весы и гирьки «купеческих наборов» (Arwidsson, Kyhlberg), все виды металлических украшений (Duczko, Callmer, Thunmark-Nylen, Arrhenius, Graham-Campbell, Jansson, Arwidsson, Gräslund), бытового обихода и убранства (Arwidsson, Lindeberg, Ulfhielm), разновидности погребального обряда (Gräslund, 1980). Исчерпывающий по охвату материала, этот анализ сам по себе стал монументальным научным предприятием, где силы шведских археологов и их зарубежных коллег, видимо, вполне адекватны тому международному сообществу, которое в древности обеспечило становление, подъем и расцвет Бирки эпохи викингов. В индексе литературы (Birka, IV) нашлось место и для работ российских, польских и других восточноевропейских ученых (Avdusin, Bulkin, Davidan, Dedjuchina, Dubov, Ginters, Filipowiak, Kirpicnikov, Kulakov, Lebedev, Leciejewicz, Malm, Mugurevic, Ryndina, Volkaite-Kuliskauskene, Zak, Zoll-Adamikova) – исследований, построенных в ряде случаев как непосредственно на материалах Бирки, так и на восточноевропейских аналогах или первоисточниках этих материалов.
Рис. 57. Город Бирка в X в. (реконструкция Б. Альмгрена)
Застройка города большими домами, выявленная раскопками последних лет, создает картину, аналогичную Хайтабу. Наряду с изученным слоем поселения, на рубеже 1960–1970-х гг. были исследованы конструкции причала (из срубов, заполненных камнем и опущенных в воду) и подводный частокол, защищавший гавань Бирки; уровень воды в эпоху викингов здесь был на 5 м ниже современного, и в качестве основной городской гавани служила береговая линия, образующая западный фронт «Черной Земли» (Ambrosiani, 1993: 66–68; 1992: 71–82). Вал Бюстана, сохранившийся лишь частично (в северной своей половине), с шестью воротными проемами, видимо, заключенными в деревянные башни, с бревенчатым «боевым ходом» по гребню (Роэсдаль, 2001: 113), в значительной части своей прошел по более ранним курганам, включая их насыпи в состав земляной фортификации или уничтожая значительную часть хемландского могильника (как и сокращая при этом площадь поселения). Сравнительно доступный и невысокий с внешней стороны, обращенной в курганное поле, вал монументально поднимается над территорией поселения, демонстрируя, очевидно, не столько его защиту, сколько контроль над ним. Сквозная линия фортификации словно стабилизирует разнообразные функции и проявления активности вика и, видимо, связана с консолидацией городской общины, вероятное всего, на исходе существования Бирки, в значительной мере подчинившейся королевской власти, которая и была способна осуществить столь масштабные городские преобразования в этом главном «порте королевства», portus regni шведов эпохи викингов.
Труднее судить о других функциях Бирки. Здесь, безусловно, находились не только дома и склады купцов, пристани и корабельные сараи, мастерские ремесленников и жилища обслуживающего все эти отрасли деятельности люда. Судя по близости королевской усадьбы Адельсё (на соседнем острове, в виду города), Бирка играла важную административную роль в домене свейских конунгов (Stenberger, 1977: 463). Конунг бывал здесь, что подчеркивает ее административно-политические функции. Неслучайно Бирка была избрана и центром новых идеологических функций, здесь началась первая проповедь христианства в Швеции.
Для восстановления структуры вика на озере Меларен как политико-административного и культового центра надежных данных пока нет. Не ясен характер укрепленного Борга (хотя здесь открыты ранние погребения по обряду сожжения, с богатым инвентарем) (Arbman, 1943: 127–131). Обособленный, возможно дружинный, квартал известен с X в. Столь же неясна структура церковной организации. Правда, в северной части Хемландена зафиксирован каменный фундамент постройки размером 30 × 15 м; подобная же кладка 30 × 12 м есть в южной части Хемландена (обе – на территории, защищенной валом X в.). Первую из них еще в XX в. народная молва называла «Kyrkan» – «Церковь» (Arbman, 1943, XXI). Именно вокруг этих неисследованных построек располагаются два грунтовых могильника с массовыми ингумациями: возможно, это – христианские кладбища возле церквей, основанных Анскарием (Лебедев, 1977б: 155).
Подробности миссии Анскария (Ансгара) в Бирке известны благодаря его жизнеописанию, составленному Римбертом около 875–888 гг. (Vita Anskarii, 10–27). Бенедиктинские монахи Ансгар и Витмар были посланы на Север императором Людовиком Благочестивым и архиепископом Реймсским Эбо, который был назначен папским легатом в северных странах после крещения датского конунга Харальда Ворона (в Майнце в 826 г.). Миссионеры (по дороге ограбленные викингами) прибыли в Бирку в 829 или 830 г. Они были приветливо встречены конунгом Бьёрном и «префектом вика» Хертейгром, построившим сразу после прибытия бенедиктинцев первую в Швеции церковь. Проповедь христианства, разрешенная королевским советом, на первых порах шла успешно. Примерно десять лет в Бирке действовали епископ Гаутберт и священник Нитхард, подчинявшиеся архиепископу Реймсскому. Ансгар стал архиепископом Гамбургским.
Языческая реакция наступила в середине IX в. и связана, видимо, с возросшим размахом экспансии викингов на ее втором этапе (834–863). В 845 г. викинги разграбили Гамбург. Одновременно вспыхнуло языческое восстание в Бирке (Ljungberg, 1965).
Нитхард был убит, Гаутберт – изгнан. Лишь около 852 г. Ансгар снова посетил Бирку и смог добиться поддержки нового конунга, Олава, а также тинга Бирки, которые разрешили построить церкви и содержать при них священников. Языческая партия, однако, сохранила сильные позиции. Епископы Эримберт, Ансфрид и Римберт (тезка биографа) не смогли добиться больших успехов. Последние известия об активности христианской церкви в Бирке относятся к 936 г., когда здесь умер прибывший с новой миссией архиепископ Гамбургско-Бременский Унно. Судя по динамике развития языческих погребальных обрядов, по появлению богатых камерных могил с захоронениями знатных воинов в сопровождении наложницы и верхового коня (под курганом), языческая реакция в Бирке X в. одержала верх (Лебедев, 1977б: 153–157).
Житие Ансгара донесло до нас сведения не только об идеологической борьбе в вике IX в., но и о его социально-политической структуре. Европейские священники воспринимали Бирку как главный порт шведского королевства, роrtus regni, vicus. Верховной властью над городом располагал reх, король, конунг свеев. В Бирке упоминается конунг Бьёрн (Bern) (Vita Anskarii, 10), правивший в 830 г.; затем – изгнанный свеями конунг Анунд (Anondus) (Vita Anskarii, 16); правивший ранее описываемых событий конунг Эйрик (Ericus) (Vita Anskarii, 23) и в 850-х гг. – конунг Олав (Oleph) (Vita Anskarii, 22). Конунги, судя по этим известиям, бывали в Бирке наездами и пользовались ограниченной властью. Городом управлял praefectus vici (Vita Anskarii, 1884: 11), опиравшийся на неких «могущественных», «знатных», «первых», «верных» (конунгу) – potentes, principes, primores, fidelibus (Vita Anskariі, 10, 16, 24). Они составляли совет при короле, congregatio, consilium. Особо важные вопросы или конфликтные ситуации совет выносил на platicim, народное собрание (так было в 852 г.). Наряду с primores, выносившими на обсуждение вопрос о разрешении христианской проповеди, народное собрание составляли populi, среди которых Римберт особо выделил multi negotiatores (Vita Anskarii, 16, 24).
Primores, negotiatores, populi – знать, купцы, народ; попытки выявить отражение общественной структуры в археологическом материале предпринимались неоднократно. Для характеристики Бирки как целого важна прежде всего неоднородность кладбищ, составляющих ее некрополь (Лебедев, 1977б; Jansson, 1985: 138–151) (см. рис. 35).
Рис. 58. Реконструкция улицы и домов в Хедебю (по Б. Альмгрену)
Хронологическое членение могил Бирки, основанное на анализе сочетаемости различных типов вещей в составе погребального инвентаря, осуществила Г. Арвидссон. Выделены две хронологические группы: старшая ступень Бирки (ABS) характеризуется набором взаимосвязанных в комплексах вещей, сочетающихся с мечами типов ЯП H/I, E/D в мужских погребениях и скорлупообразными (овальными, черепаховидными) фибулами типов ЯП 27, 37 (с разновидностями), ЯП 15; «младшая ступень Бирки» (JBS) – комплексы с мечами типов ЯП H/I, М, V, X, Y и фибулами ЯП 51 (с разновидностями), ЯП 52, 42 (Arwidsson, 1984: 275–276, Tab. 36: 1, 2, 3). Границы абсолютной датировки ступеней определены в исследовании И. Янссона: начало старшей ступени, по датам комплексов наиболее ранних могил, относится ко времени «до 800 года» (по монетным датировкам – с 740-х гг.), хронологическая граница между ABS/JBS в абсолютных датах локализуется во временном интервале 890–900 гг., завершение младшей ступени относится ко времени в интервале 965–990, вероятнее всего до 980 г. (Jansson, 1985: 176–186).
Топография датированных могил (Jansson, 1985: 139–149) позволяет выделить, как наиболее ранние, немногочисленные сожжения в Борге, кладбище с «ладьевидными кладками» к югу от Борга, и кладбище севернее Борга с ранним доминированием ингумаций (в гробах и камерах). Погребения старшей ступени представлены и в южной части курганного поля Хемланден (где они перекрыты насыпью вала), и, видимо, в отдельных участках средней части того же курганного поля (Ambrosiani, 1992: 18–20). По-видимому, здесь первоначально кладбище формировалось из изолированных «гнезд» погребений (семейных групп), позднее образовавших общее курганное поле.
Рис. 59. Реконструкция дверных замков
Наиболее ранние погребения Бирки (например, № 349) относятся к VIII в. Связь первоначальных кладбищ с Боргом подкрепляет заключение о его изначально сакральном характере культово-политического центра, организовывавшего жизнедеятельность пришлых и местных групп населения. Наиболее представительное ядро городского кладбища составило, однако, курганное поле Хемланден, где сосредоточено большинство погребений типа А, урновых сожжений.
Рис. 60. Погребение воина из Бирки (реконструкция по Б. Альмгрену)
Среди обычных для Средней Швеции невысоких полусферических курганов с сожжениями можно обнаружить и высокие, стройных пропорций, насыпи (до 3 м и более), близкие по структуре и облику сельским курганам «одальбондов» – старейшин и вождей и весьма сходные с «могилами превысокими» – сопками Новгородской земли IX–X вв.; восточноевропейские параллели (прежде всего в Гнездовском курганном могильнике) можно обнаружить и для представленных в Хемландене Бирки округлых курганов с плоской вершиной и ровиком по основанию, типичных для шведской эпохи викингов и появляющихся в ранних варяжских кладбищах Древней Руси (Плакун под Ладогой, Новоселки под Смоленском, Лесная группа Гнездовского могильника и др.). Наряду с курганами, возле некоторых насыпей были установлены грубые гранитные стелы – bautastenar, имеются треугольные и квадратные кладки (не обязательно погребального, но несомненно ритуального назначения), «поклонные камни» с крупными чашечными углублениями. В сочетании с появляющимися в северной части курганного поля и вала Бюстана ингумациями (в гробах и в камерах развитых типов Е и F), относящимися к «младшей ступени Бирки» (в южной части Хемландена подобные погребения появляются несколько раньше), Хемланден дает весь спектр вариантов обряда и стоявших за ними социальных групп населения Бирки. Этот «общинный могильник» функционировал на протяжении всего времени существования Бирки и связан с IX в., видимо, с основной частью ее населения, в которой прежде всего можно видеть populi Римберта. Некоторые богатые сожжения типа С (с гирьками, монетами, остатками ларцов, стеклянными бокалами) (Steuer, 1969), возможно, отразили статус и жизненный уклад какой-то части negoсiatores.
Рис. 61. Женское камерное погребение из Бирки (реконструкция по Б. Альмгрену)
Кладбище севернее Борга, относящееся главным образом к «старшей ступени» ABS, по составу вариантов обряда резко отлично от курганного поля Хемланден. Здесь раскопано около 200 бескурганных ингумаций в гробах или в деревянных камерах простейшей конструкции (тип D). Севернее Борга сосредоточены и самые ранние камерные могилы Бирки. Среди них немало женских погребений с христианскими атрибутами; инвентарь мужских сравнительно скромный, хотя, как правило, включает оружие, пиршественную утварь, украшения. В обряде камерных могил здесь в наибольшей степени прослеживается христианское влияние. Могильник севернее Борга можно рассматривать как первое христианское кладбище Бирки, возникшее, может быть, сразу после проповеди Ансгара. Если вспомнить, что миссионеров поддержал praefectus vici, вслед за ним – и другие primores, а в Бирке к тому времени уже жили знатные христиане (из Фризии), то камерные могилы севернее Борга можно отождествить именно с общественным слоем, скрывающимся под термином principes. Аналогичную интерпретацию камерных могил в Хедебю, шведский обряд которых, как и господствующее положение стоящей за ним социальной группы, сейчас не вызывают сомнений, предложил в свое время Янкун (Jankuhn, 1958). Ингумации в гробах на кладбище севернее Борга Бирки могли быть могилами крещеных populi, а с большей вероятностью – иноземных negoсiatores.
Рис. 62. Стеклянные фишки для игры. Девять изготовлены из темно-зеленого стекла и семнадцать – из светлого сине-зеленого стекла, с центральной фигурой «короля» с темносиним рисунком на лице, «короной» и декоративной резьбой по «туловищу». Найдены в Бирке, возможно, восточного происхождения. Диаметр 2,5–2,7 см. IX в. Государственный исторический музей, Стокгольм
Кладбища южнее Борга действовали и в IX, и в X в. (число могил ABS и JBS вполне сопоставимо – см. Jansson, 1985: 139), основным обрядом здесь (наиболее высокие курганы, сложный ритуал, богатый инвентарь) выступает обычай сожжения в ладье (тип В), специфический для эпохи викингов, возможно связанный непосредственно с дружинами викингов как особой формой социальной организации. Обособленный характер кладбищ викингов в Бирке не противоречит такому отождествлению (Лебедев, 1974: 85).
Рис. 63. Бронзовая фибула из Бирки.
Длина 9,2 см
В X в. все описанные кладбища продолжают функционировать, но наиболее многочисленные и богатые могилы сосредоточиваются на двух новых местах, в Хемландене, близ южной и северной оконечности вала Бюстана, возможно – близ основанных миссионерами церквей. Возникнув как христианские кладбища, с большим количеством ингумаций в гробах, они затем приобретают очень сложную структуру: здесь представлены практически все варианты обряда, известные в Бирке, а ведущее положение занимают богатые камеры типа F – погребения воина с наложницей и конем. Полтора десятка таких погребений образуют высшую ступень военно-дружинной иерархии primores, в X в. – языческих дружинников языческих конунгов, fidelibus (верных конунгу), сосредоточивших в своих руках большую политическую, военную, административную власть, контролирующих торговлю и, судя по ритуалу нового типа, активно ищущих новых идеологических ценностей. Языческая реакция, в виде которой шли эти поиски, инициаторов новых отношений во всех сферах деятельности, предполагаемых «русов Бирки», вполне закономерна; подобным же образом отвергал христианство воинственный киевский князь Святослав: «дружина моя сему смеятися начнуть» (ПСРЛ, 1926: Т. 1, Лаврентьевская летопись, стб. 63, л. 18 об.). В пору активной и успешной экспансии, направленной главным образом против христианских стран, вожди и силы, направлявшие эту экспансию, до конца X в. (а в Швеции и в XI в.) пытались мобилизовать, обновить, реформировать старые языческие верования.
Рис. 64. Берестяное ведро, найденное в Бирке.
Ведро покрыто тонким бронзовым листом и украшено выгравированными птицами, деревьями и завитками. Привезено из Нортумбрии или Шотландии. VIII в. или начало IX в. Высота 18,3 см. Государственный исторический музей, Стокгольм
Социальная топография могильника Бирки неадекватна описанию общественной структуры у Римберта; однако она позволяет археологически атрибутировать ведущую военно-дружинную организацию, видимо, подчиненную (непосредственно или через своих предводителей – «префектов вика») конунгу, составлявшую не более 10 % от общей численности населения Бирки (раскопано около сотни камерных погребений) и поставившую под свой контроль важнейшие функции города, прежде всего торговую (в камерах сосредоточены наиболее многочисленные и богатые импорты). Время расцвета этой общественной структуры, рубеж ІХ – Х – первая половина Х в., не противоречит атрибуции ведущего общественного слоя, в широком понимании, как «русов» (ар-рус арабских источников, rhos Бертинских анналов) в переходном состоянии трансформации изначальных военно-морских ополчений ruþ – в дружинно-торговую корпорацию, достаточно тесно, может быть теснее, чем кто бы то ни было, связанную с князем (конунгом), но и достаточно самостоятельную по отношению к нему; самостоятельность эта основывалась на ведущем положении группы людей камерных могил в Бирке как торговом центре, а следовательно, в первую очередь на масштабах и эффективности ее «восточной торговли», важнейшего компонента северной торговли эпохи викингов.
Могильник Бирки дал основной материал для характеристики поселения на Меларен как торгового центра. В 1175 погребениях, раскопанных с 1874 по 1934 г., сосредоточена крупнейшая коллекция древностей эпохи викингов, отразившая связи с Востоком (арабское и сасанидское серебро, стекло, глазурованная керамика – «люстр», ткани) и Западом (серебро, стекло, керамика, оружие, ювелирные изделия, резная кость, ткани) (Arbman, 1937: 145–167; 1955: 140–143; Arrhenius, 1973: 130–132; Gejer, 1938; Selling, 1955; Kivikoski, 1937; Raudonikas, 1930: 132–140). Судя по исходным ареалам восточноевропейских импортов, также представленных в Бирке, ее связи с исламским миром осуществлялись по Волжскому пути и прекратились не позже 970-х гг. (Malmer, 1966: 221). Для западных связей большое значение имели отношения с Хедебю, Дорестадом и другими североморскими центрами.
Хронология и динамика этих связей сейчас уточнена по соотношению материалов могильника и поселения: начало торговой активности, судя по серии англосаксонских монет (697–749) на несколько десятилетий предшествует «первой волне арабского серебра» с 780 по 833 г. Сопоставление с дендродатами Старой Ладоги (753) позволяет современным исследователям отнести «археологическое начало» эпохи викингов не к 793 г. (нападения на Линдисфарн), а к 750-м гг., рубежу между эпохой викингов и вендельским периодом (Jansson, 1985: 178). Первые арабские дирхемы в «Черной Земле» Бюстана Бирки открывают монетную серию (749–833), массово представленную в могилах Бирки; единичные монеты в верхних горизонтах культурного слоя документируют и монетные серии следующих «волн серебра» в могилах начала и первой половины X в. (ок. 912 г., 914–940-е гг.); «младшие монеты» в культурном слое и погребениях Бирки – не позднее середины 950-х гг. (Jansson, 1985: 179, Fig. 130).
Эти данные корреспондируют с распределением арабского и раннего западноевропейского серебра в кладах Швеции: «пики» в начале 700-х гг. и ок. 750 г. документируют начало связей с Западом (фризский период балтийской торговли), с 780-х гг. поступает арабский дирхем – основная валюта Севера с тремя максимумами ок. 810-х, 850-х, 910-х гг.; резкий спад поступления арабского серебра начинается после 940-х гг. и завершается в 960-х. Клады серебра и золота в «Черной Земле», найденные в 1872, 1873 и 1874 гг., дополняют эту картину (Zachrisson, 1992).
Клад 1872 г. состоял из 89 целых и 360 фрагментированных дирхемов, 15 витых серебряных браслетов и включал также витую серебряную шейную гривну, ряд других украшений, общим весом 2 кг 160,98 г.; младшие монеты клада, Хаманида Мансура бен-Нух (961–977) чеканены в 965 (967?) г.; старшая из монет, Умайядов, выпущена в 718 г. В кладе имеются также фрагменты сасанидских монет и византийская Константина VII и Романа (948–959).
Клад 1873 г. состоял из 24 целых и 83 фрагментированных дирхемов, византийской монеты Константина X и Романа II, фрагментов браслетов и других вещей, общим весом 277,2 г; младшая из восточных монет выпущена в Бухаре в 957/58 г. (старшая – 893 г.).
Клад золота, известный как клад Грёнсё (Grönsö), был найден в 1874 г. в южной части острова Бьёрко; он состоял из двух массивных гладких браслетов, перехваченных куском витой золотой проволоки (на один из браслетов надето золотое завязанное кольцо). Общий вес сокровища – 528,57 г. Это – самый крупный клад золота в Швеции эпохи викингов (Stenberger, 1964: 772).
Датировки кладов, как и отдельных монетных находок, свидетельствуют, что Бирка прекратила функционировать ко времени появления «Данегельда» и ввода в обращение монет Этельреда II (968–1016). Время ее становления и расцвета, до середины X в., определяется в первую очередь движением арабского серебра и сложением трансбалтийской системы торговых путей и центров IX – первой половины X в. Упадок Бирки вполне определенно можно связывать с походами киевского князя Святослава и его дружин в 964–967 гг. на Волжскую Булгарию и Хазарию, с разгромом Булгара, Итиля на Волге и захватом Саркела на Дону (Лебедев, 1985: 256–257). Вслед за этими и дальнейшими походами Святослава происходит глубокая переориентация торговых потоков, с Волжского пути – на Днепровско-Волховский, а одновременно – быстрое вытеснение деградировавшего дирхема – более легким, но высококачественным германским денарием из серебра Раммельсбергских рудников (с 964 г.). Возможно, «рекогносцировочная поездка» испанского коммерсанта Ибн-Якуба через города Средней Европы на Балтику, в Хайтабу, была определенным образом связана с подготовкой такого рода масштабной переориентации международных торговых центров и товарно-денежных потоков середины – второй половины X в.
Роль Бирки в этой системе торговых городов была, видимо, значительной: с нею связывают зарождение городского права, норм средневековой юрисдикции, известных позднее как Bjärköarett. Высказывалось предположение, что «право Бирки» объединяло несколько центров, носивших одно и то же название – Birka на Меларен, Bjorkö на Аландах, Berkerøn – на месте будущего Бергена, остров Bjarkøy в Северной Норвегии, Bjerke – за Выборгским заливом Финского залива (в проливе Бьеркезунд) и др. (Wadstein, 1925).
Реконструкция системы торговых центров эпохи викингов на Севере во многом – дело будущего. Не все они выявлены: лишь в 1970-х гг. началось изучение вика на Готланде – открытого поселения в бухте Повикен (Paviken), существовавшего с начала VIII до начала XI в., то есть несколько дольше Бирки (что соответствует уже сложившимся представлениям о соотношении Бирки и Готланда в балтийской торговле) (Lundström, 1975). В материалах Повикена немало общего и с Биркой, и с другими северными виками VIII–X вв. Датируется его деятельность интервалом 700–1000 гг. Поселение в устье протоки Идон, соединяющей озеро Викмюр с замкнутой и безопасной бухтой Повикен, на подходе к ней, со стороны моря защищал прибрежный «полукруглый вал» Vastergarns vallen; позднее здесь была воздвигнута каменная оборонительная башня (kastal), входившая в систему из десятка подобных каменных укреплений, обеспечивавших безопасность каждого из округов Готланда в эпоху Средневековья (Ambrosiani, 1993: 67).
Мост из Бирки через Готланд – «на Восток», прежде всего в Восточную Европу Древней Руси, со всей очевидностью определял основные моменты и факторы становления, жизнедеятельности, расцвета и упадка этого шведского города викингов. Ни один другой центр Скандинавии не дает такой концентрации «восточных», и в том числе восточноевропейских, импортов и аналогий. В свою очередь, именно в Бирке и ее ближней округе сосредоточено наибольшее количество погребальных памятников (в том числе специфичных для этого центра, как камерные могилы), обнаруживающих параллели в древнерусских дружинных могильниках с безусловным варяжским компонентом; более того, есть основания полагать, что воздействие этого центра проявилось не только в обряде дружинных кладбищ основных, узловых торговых пунктов на Восточном пути – Волжско-Балтийском и Волховско-Днепровском Пути из варяг в греки. Одиночные монументальные насыпи, как и поздние каменные оградки (жальники), да и грунтовые ингумации со специфически североевропейским убором обнаруживаются в широком ареале расселения «словен новгородских» Х – ХІ вв. Эти связи еще предстоит исследовать, но существование их несомненно. Так же несомненна и глубокая зависимость Бирки от событий и процессов, развертывавшихся на противоположном берегу Балтийского моря и дальних пространствах Русской равнины, берегах Волги и Оки, Днепра и Волхова. Представление о масштабах северной торговли и месте в ее развитии – скандинавских центров будет неполным без краткого обзора ситуации вдоль противоположного скандинавскому, южного и юго-восточного побережья Балтийского моря.
5.5. Веонодланд
«Вульфстан сказал, что он вышел из Хэтума (Хайтабу), что он был в Трусо (Эльбинг в эстуарии Вислы) через семь дней и ночей, что корабль весь путь шел под парусами. Справа по борту был Веонодланд», – писал король Альфред Великий ок. 890 г. в своем «Дополнении Орозия» (Матузова, 1979: 25). При попутном ветре, не останавливаясь, корабли викингов за неделю могли пройти вдоль славянского побережья Балтики, но на этом пути, как и в устьях Рейна и Эльбы на Северном море, приморские портовые центры открывали дорогу по рекам Средней Европы в глубину славянских земель, тесно связанных с Франкской, а затем и Германской империей, и с Византией.
Веонодланд, Страна вендов, простиралась от Голштейна вдоль Поморья до низовьев Вислы; славянские племена вышли к южному побережью Балтики (от Кильской бухты до устья Одера) не позднее конца VI в. В VII–VIII вв. происходит обособление прилегающей к побережью Балтики историко-культурной зоны поморских славян, характеризующейся керамикой фельдбергского типа и связанной с освоением техники гончарного круга, носителями общеславянской традиции лепной керамики пражского и производного от него суковского типа VI–VII вв. Ареал фельдбергских памятников охватывает современный Мекленбург, нижнее течение Одера, Поморье до водораздела Вислы и о. Рюген (Leciejewicz, 1989: 54–55).
Руяне – ругины, рюгенские славяне – впервые появляются в источниках VII в. в связи с попытками англосаксонских миссионеров распространить христианство на Балтике (Херрманн, 1986: 338). В 738 г. во время похода короля франков Карла Мартелла противниками его выступили вильцы (в X в. известные также как лютичи); новый поход против них через полвека совершил Карл Великий в 789 г., его войска дошли до крепости князя вильцев Драговита; союзником Карла в войне против саксов, данов и вильцев стало третье из славянских племен Балтийского побережья, ободриты, часто воевавшие с вильцами-лютичами «из закоренелой вражды», как отмечают франкские анналы под 808 г. (Quellen zur Geschichte, 1955: 88).
Столицей ободритов был Велиград (под этим именем его знает Ибн-Якуб в 965 г.), саксы его называли Michelenburg (в 995 г.), Адам Бременский – Magnopolis; и латинское, и германское названия – калька со славянского: «великий город». Датчане его называли также Рерик, от др. – исл. reyrr – тростник, по расположению в старой озерной котловине с густыми тростниковыми зарослями; по ним же и обитателей называли «ререги», именно этих славян конунг Готтрек в 810 г. переселил в Шлезвиг/Хайтабу (Herrmann, 1968: 19).
«Баварский географ» в середине IX в. насчитывает у ободритов в четырех «малых племенах» – 53 городских общины или укрепления, civitates, у лютичей, также представлявших союз четырех племен – 95 «цивитатес», у сорбов, живших южнее в междуречье Одера – Эльбы, – 50, у лужичан – 30, всего же около 300 объединений, центрами которых были укрепленные городища (обычно – с предградьем), управлявшие округой из 5–20 поселений. Эти грады славян были местом народных собраний, которыми руководили жупаны-старейшины, здесь обитали князья и жрецы племенных храмов.
В раннеславянское время между Эльбой и Одером известны лишь небольшие городища (круглые или мысовые), от 30–40 м до 80 м диаметром. Многие из них, с мощными валами и пустым пространством внутри (для скота), служили укрытиями, убежищами; при городищах располагались неукрепленные предградья, в некоторых случаях, как в Торнове, за круглым валом находилась усадьба старейшины – жупана. Со временем предградья получают укрепления, град становится княжеской племенной столицей, как Стариград/Ольденбург, Шверин, Старый Любек в конце X–XI вв. Кроме них в XI в. появились небольшие, хорошо укрепленные городища-резиденции мелких князей, такие как Берен-Любшин, Тетеров.
Ободриты, по-видимому, появились в прибалтийских землях после вторжения в Придунавье аваров в 568 г.; первоначальная их территория находилась в области современного Белграда. После переселения к Балтийскому морю и были выстроены первые укрепленные центры. Ранняя фортификация мекленбургского городища Велиграда представляла собой внушительный дерево-земляной вал высотой 5 м при ширине основания 12 м. Основу конструкции составляли деревянные брусья, поставленные вертикально по фронтальной и тыльной сторонам укрепления и забранные плахами и досками; такая столбово-панцирная конструкция, заполненная землей, отлична и от решетчатых оснований валов польских городищ, и от срубной конструкции восточнославянских укреплений. От ободритов она была усвоена славянами междуречья Эльбы-Заале, Чехии, Моравии. При наличии достаточного количества камня панцирные кладки сооружали полностью из плитняка (Херрманн, 1986б: 340). Открытые в 1997–2002 гг. укрепления мысового городища Любша в низовьях Волхова (вниз по течению и напротив Старой Ладоги), выстроенные в этой панцирной технике в середине (возможно, в начале) VIII в., свидетельствуют о том, что «здесь осела популяция, связанная по происхождению с западными славянами»; эта крепость была разрушена в середине IX в., видимо, в связи с событиями в Ладоге 850–860-х гг. (Рябинин, Дубашинский, 2002: 202–203).
Лютичи, восточные соседи ободритов, прибыли из Предкарпатья на земли, уже осваиваемые славянами, и большими компактными группами расселялись в общинных «народных замках» (Volksburgen), плотно застроенных рядами домов, таких как Фельдберг (эпонимный памятник для фельдбергской керамики). Площадь, защищенная валами, достигает 4 га. По периферии лютичского ареала появляются более поздние городища (без фельдбергской керамики VII–VIII вв.), нередко двухчастные, с последовательно растущими поясами укреплений (Деммин). В больших городищах вместе с князем жили свободные общинники, у лютичей долго сохранялись важнейшие элементы военно-демократического строя.
Племена, однако, возглавлялись князьями: у сорбов в 631 г. известен «дук» Дерван, в 806 г. – Милидух, в 856 г. – Пшибор; у лютичей сто лет правила княжеская династия, в 738 г. – Драговит, затем Люб, его сыновья Милегост и Келадраг. У ободритов известен Витзан (ум. 795), Дражко (809), сын его Славомир, Щедрог, Густимусл (844; тезка Гостомысла «Иоакимовской летописи»?), Добемысл. С 844 по 929 г. ободриты успешно сдерживали натиск франков, а затем германских королей, в 983 г. вместе с вильцами сбросили немецкое господство и создали державу князя Мстивоя; дочь его вышла замуж за датского конунга Харальда Синезубого; преемник Мстивоя князь Готтшалк участвовал в походах Кнуда Могучего в Англию, а в 1043 г., женившись на датской принцессе, вернулся на родину с датским вспомогательным войском и возглавил Ободритское государство; он погиб в 1066 г. при Ленце на Эльбе, подавляя народное восстание, но сын его Генрих в 1090 г. вновь подчинил мятежную ободритскую землю и расширил пределы Державы ободритов до Одера и Среднего Хафеля; столицей его стал Старый Любек (Херрманн, 1986: 341–343).
Первые столетия славянского заселения Южной Балтики принесли важные хозяйственные достижения: славяне возделывали рожь, разводили лошадей (используя их и для пахоты), широко освоили железную металлургию болотных руд. Стабильное расселение сопровождалось устойчивым ростом населения. Восточнее вдоль побережья Балтики, в Польском Поморье, примитивные мысовые городища VII–VIII вв. сменяются укреплениями с подковообразным, а затем и дополнительным (поперечным) валом, затем – укреплениями по всему периметру площадки и городищами с укрепленным предградьем, составляющими 15 % от общего числа городищ (Łosiński, 1982: 96–112). Поморские земли объединяют несколько племенных областей, наиболее мощным из поморян был племенной союз велетов (Łosiński, 1982: 198).
Городища с предградьем, как резиденция князя с дружиной и обслуживающего его люда, становятся ведущей формой социальной организации у поморян и ободритов в X–XI вв. Языческие храмы и святилища находились обычно вне града, как и позднее, при немцах, церкви для покоренного населения строили вне замков. Святилища ободритов были отведены языческим божествам Прове, Триглаву, Подаге.
Совершенно иной уклад сложился на острове Рюген. Города здесь были прежде всего культовыми центрами, верховному богу Святовиту посвящена Аркона, столица острова. В Гарце поклонялись Ругавиту, Поревиту и Поренуту. Руяне строили большие городища-убежища с обширным внутренним пространством, богатство страны сосредоточивалось в храмах у жрецов, островитяне промышляли торговлей и грабительскими походами, и рюгенский «вик» Ральсвик стал одним из наиболее ранних и активных центров северной торговли с первого периода обращения арабского серебра.
Зарождение торговых центров на южном прибрежье Балтики было вызвано к жизни тесными славяно-скандинавскими контактами. Менцлин в устье Пеене (впадающей в эстуарий Одера и выходящей из эстуария в море одним из трех рукавов – Пеене, Свине и Дзивна). Волин на Дзивне – левом рукаве этого эстуария, Колобжег на морском побережье, отмечены ранними скандинавскими находками и погребениями, в том числе женскими (как с наборами парных овальных фибул ранних форм в Свелюбье возле Колобжега), свидетельствующими о зарождении международных портовых центров (Leciejewicz, 1989: 131–132). Менцлин в VIII–IX вв. представлял собою открытое поселение на склоне дюны, площадью около 10 га, с небольшим могильником из курганов скандинавского облика и ладьевидных кладок; поселение не пережило X в.
Ральсвик на Рюгене, площадью также 10 га, располагался на островке, отгораживавшем портовую бухту; пролив к ней фланкировало языческое святилище на возвышенности, а берег бухты, отгороженный от акватории длинной дюной, был прорезан полутора десятком «гаванцев» для судов. В Волине первоначальное открытое поселение, как и сопутствовавшая ему более поздняя застройка вдоль речного берега, располагалась под возвышенностью «Взгужи висельникув» (Горы Висельников) с языческим могильником и, вероятно, святилищем, относящимся к культу скандинавского Одина – бога Повешенных; это раннее ядро поселения позднее было включено в застройку, охваченную городскими укреплениями (Leciejewicz, 1989: 140–142). Политический центр, которому подчинялся Ральсвик, мог находиться в городище Ругард на Рюгене. В Ральсвике с конца VIII или начала IX в. оседали торговцы и ремесленники, тесно связанные с северной торговлей Скандобалтики: на это указывают находки многочисленных скандинавских вещей в могилах, а также захоронение в ладье (Warnke, 1981).
В Ральсвике исследованы лишь некоторые части поселения. При этом выявлены остатки мастерских, в которых изготавливали резные гребни, обрабатывали янтарь, ковали железо, шили обувь, работали по серебру. Особое значение имеет клад из свыше 2000 арабских дирхемов и фрагментов монет (младшая дата – 842 г.). Находка была погребена под развалинами, когда поселение было разрушено во втором периоде его существования. Клад относится к наиболее ранним и крупным кладам арабского серебра на Балтике, и поступило оно, видимо, с Волжско-Балтийского пути, через Старую Ладогу. О восточноевропейских связях свидетельствует и браслет пермского типа, так же как прибалтийско-финские кольцевые фибулы, найденные в Ральсвике. В ближней округе, в Сагарде найдена бронзовая финская выпуклая фибула. Из Скандинавии поступали сосуды из жировика, железные котлы, гребни, многогранные бронзовые гирьки и свинцовые слитки. Руническая надпись на кости, найденная на месте стоянки судов, свидетельствует о пребывании скандинавов в гавани Ральсвика. Под святилищем над входом в пролив при подводных работах 1966 и 1980 гг. были обнаружены остатки затонувших судов (Херрманн, 1986: 352–353).
Аркона, храмовый центр руян, находилась на севере о. Рюген, на высоком мысу (непрерывно разрушаемом волнами моря). Полукруглый вал длиной 200 м и высотой 10 м (первоначально, возможно, доходившей до 20–25 м) дополнял с внутренней стороны – ров, образовавшийся от вынутой земли. Оборонительные сооружения, собственно, представляли собою стену из деревянных клетей, заполненных землей, ворота были защищены высокой деревянной башней. Эти укрепления в 1168 г. были взяты и разрушены датским войском, уничтожившим храм Свентовита, верховного бога руян, вместе с городом.
Волин на Дзивне, в земле племени волынян (велунзани «Баварского географа») возник в районе концентрации городищ как главный город племени, с обширной округой и многочисленным населением (до 5 тыс. человек). Впервые он упомянут в IX в. (кроме «Баварского географа», в «Житии Ансгария»), в 965 г. его посетил Ибрагим ибн Якуб, в XI в. город описывал Титмар Мерзебургский, Адам Бременский, в XII в. – Житие Оттона Бамбергского. С начала XI в. город был объектом датских набегов: в 1019–1022 гг. – Кнуд Могучий, в 1043 г. – Магнус Добрый, в 1098 г. – Эрик I стремились захватить или разграбить этот торговый город. В начале XII в. роль морского центра здесь переходит к Щецину, и в 1124 г. Волин становится владением польского короля Болеслава III.
Более полувека Волин исследует польский археолог В. Филиповяк (Filipowiak, 1962, 1974). Город возник на берегу суживающегося устья Дзивны, на переправе и перекрестке путей, среди болот, на невысоких холмах. В северной части зоны градообразования – городище Сребрне Взгуже, с укреплениями середины X в. Между ним и городом, окруженным с напольной стороны валом – Млынувка, грунтовый могильник с кремациями и ингумациями. Город вдоль берега реки первоначально состоял из торга и улиц, с юга к поселению примыкало капище, окруженное валом. Городские земляные валы, полукольцом охватившие город и гавань, были сооружены в IX в., в X столетии появились более мощные укрепления с решетчатой конструкцией в основании. С юга над городом высится Взгужа Висельникув с курганным могильником.
Застройка Волина документирована для X–XI вв. как плотная, типично городская, с бревенчатыми мостовыми и сменяющими друг друга постройками – срубами, частоколами и плетнями, сохраняющими в течение веков неизменную планировку участков. Берег был укреплен деревянной набережной. Ранние горизонты застройки относятся к началу IX в., перепланировки происходили в течение IX–X вв., к середине XII в. образовалось 12 строительных горизонтов. В древнейшем слое – раннегончарная славянская керамика фрезендорфского типа, известная в Колобжеге, Щецине, Любеке, Хайтабу, Бирке. В начале X в. появляются уличные настилы, дома столбовой конструкции или в технике «штаббау», биконическая керамика (судя по концентрации разнородных западнославянских форм, в Волин стягиваются ремесленники из различных областей Поморья). Большой дом столбовой конструкции открыт в «горизонте XV» (пятом снизу), в это время гончарная посуда составляет более 50 % находок, есть формы, широко представленные в Дании и Южной Швеции. Полное господство гончарной посуды устанавливается к концу XI в., когда город достиг наивысшего расцвета.
Колобжег возник в своеобразных топографических условиях, разветвленном устье небольшой реки Парсенты, прорезающем пустынное и слабозаселенное побережье. О беспокойном характере этого района свидетельствуют клады, зарытые в V в. Славяне вышли на морское побережье не раньше VIII столетия: в конце VIII – начале IX в. между реками Регой и Парсентой формируется сеть городищ, на реках вокруг них размещаются селища; в IX в. на побережье известны клады арабского серебра (с 830-х гг.) и находки отдельных монет; количество их резко возрастает в 860–910 гг. С середины X столетия в обращение входит западное, немецкое и английское серебро, количество монетных кладов и отдельных находок этого времени превышает более ранние на два порядка (Leciejewicz, 1989: 134–136).
Самое раннее городище в районе Колобжега, Кендржино, возникло на рубеже VIII–IX вв. и погибло в конце IX в. В первой половине IX столетия в 4 км от устья Парсенты у склона морены, отделенного озером, а с другой стороны – рекой, был поставлен «грод» напротив «Соляного острова» (Wyspa solna) с соляными варницами, также обнесенными укреплением. Городская крепость Колобжега обеспечивала защиту речной гавани, первоначальные дерево-земляные укрепления были обновлены в середине X в. и расширены в середине XI столетия. Помимо соляного промысла, среди населения были кузнецы, в IX–X вв. овладевшие технологией изготовления стали и «трехслойного пакета», засвидетельствована и обработка цветных металлов, янтаря, рога и кости, в том числе производство гребней, где на основе фризской технологии и конструктивных типов с рубежа IX–X вв. начинается развитие локальной поморской традиции односторонних составных гребней с геометрическим орнаментом.
Щецин на левобережье Одера, в вершине одерского эстуария, по динамике становления и типу развития относится к следующему этапу урбанизации Скандобалтики. Менцлин и Ральсвик, Волин и Колобжег рядом особенностей, как и Бирка с Хедебю, связанные с ними общностью торгового оборота, представляют собою «города старшего типа». Щецин на Замковой горе (Горе Триглава, еще одного славянского языческого божества) возникает в конце IX в. и развивается до середины XII в. как город с изначально плотной и устойчивой застройкой: срубы 2,7 × 3,3 м с очагом в углу или центре жилища, глиняным полом, типичные для славянского домостроительства, сменяют друг друга на городских участках, замкнутых городским валом. Располагая удобной гаванью и обеспечивая вооруженный контроль над навигацией (в гавани при рыбной ловле был найден меч вместе с ланцетовидным копьем и человеческим черепом, оружие датируется концом X – началом XI в.), Щецин в конце эпохи викингов оттеснил на второй план – Волин (который эпическая традиция связала с легедарной дружиной йомсвикингов, военной вольницей укрепленного порта) (Щавелев, 2002: 258–264).
Гданьск, впервые упомянутый в 997 г. как город, основанный польским королем Болеславом Хоробрым, представляет собою, как и Щецин, «город младшего типа» в эстуарии Вислы, над левым ее рукавом Мотлавой, в 5 км от Гданьского залива. Первоначальное городище было поставлено на островке, обнесено мощными укреплениями с деревянной решетчатой основой и с укрепленным предградьем; отделенный узким речным рукавом, на открытом предполье, обращенном к речной гавани, расположился посад, в западной части его находился торг. Эта структура была преобразована в 1224–1266 гг., когда городская цитадель с собором была выстроена южнее от старой, вверх и в стороне от Мотлавы (Гензель, 1986: 322–323).
Польский археолог Ян Жак сорок лет назад систематизировал «скандинавские импорты» на поморских польских землях (Zak, 1967). Прежде всего их следует различать по происхождению: «внеэкономическими факторами» объясняются такие находки, как женские фибулы из погребений Свелюбья, в Путтгардене, фибула из Менцлина, гривна с «молоточками Тора» из Волина, кость с рунической надписью в Любеке. Главными поставщиками такого рода импорта были скандинавские женщины, поселявшиеся в торговых центрах (вероятно, вместе с мужьями), и эти отношения характеризуют раннюю, I фазу поступления скандинавского импорта. Во II фазе более отчетливо проявляются следы купцов и воинов-скандинавов, ярче всего – в Волине. После разрушения Волина датчанами в 1043 г. прослеживается продвижение импорта в глубину ободритских земель, связанное с династическими контактами славянской и датской знати. От фазы к фазе нарастает значение морского разбоя как основного источника поступления ценностей, своя «эпоха викингов» у поморских славян наступает позднее, чем у скандинавов, но и длится дольше. Значительная часть западного серебра – скорее всего, военная добыча, так, датские монеты в кладе Малкендорф – вероятный след нападения ободритов на Ютландию в 1042 г., когда славянское войско прошло по Дании от Хедебю до Рибе.
Фазы развития торговых связей западнославянских центров Я. Жак делит, в свою очередь, на «ступени», различающиеся и по времени, и по направленности основных контактов (Zak, 1967: 76).
• Фаза I, 1 (800–890), Уппланд, Борнхольм.
• Фаза I, 2 (890–970), Уппланд, Хедебю.
• Фаза II, 1 (970–1043), Ютландия, Готланд, Сконе, Уппланд, Зеландия, Борнхольм.
• Фаза II, 2 (1043–1100), Сконе, Зеландия, Готланд, Борнхольм, Ютландия.
Центры развития связей также меняются: на первой фазе ведущую роль играют Старгард, Волин, Колобжег; на второй – Гданьск, Аркона, Уседом, Росток, Старый Любек. Вики и королевские города, как и «приморские торговые места» и княжеские «грады», последовательно сменяют друг друга по мере развития северной торговли Скандобалтики.
Границу фаз торговых связей поморских славян со скандинавами отмечает одна из самых ярких и загадочных археологических находок Балтики. В ночь с 12 на 13 ноября 1872 г. осенним штормом на берег о. Хиддензее близ Рюгена было вынесено, то ли из обломков затонувшего корабля, то ли из укрытия, сооруженного 1000 лет назад, золотое ожерелье весом 596,20 г и набор других роскошных вещей.
Золото Хиддензее – это ожерелье (состоявшее из 16 звеньев), крупная плетеная шейная гривна, круглая фибула из тонкой золотой и двух серебряных пластин, украшенных звериным орнаментом в технике филиграни и грануляции (в центре фибулы – крестообразная композиция в перегородчатой технике, инкрустированная альмандином или стеклом); ожерелье составляли десять крестовидных подвесок, каждая из которых увенчана птичьей головой с мощным клювом, сквозь которые продевался шнур, скреплявший ожерелье; четыре маленьких подвески, служившие промежуточными звеьями ожерелья. Крестовидные подвески представляют собой яркий образец синтеза христианской символики с языческой орнаментикой, их форма рассматривается рядом исследователей как переработка языческих серебряных «молоточков Тора». Украшения и их орнаментация выполнены в позднем еллингском стиле, относящемся в Дании к концу X в. Клад датируется 970–980 гг., королевский свадебный дар или добыча викингов, он попал на Рюген, вероятно, вследствие кораблекрушения (Херрманн, 1986б: 354).
5.6. Эстланд
«Эстланд очень велик и там очень много городов, и в каждом городе есть король», – описывал Вульфстан Альфреду Великому земли, лежащие за Вислой – границей Веонодланда (Матузова, 1979: 26). Эстланд – «Восточная страна» – со времен Тацита для германцев начиналась за Вислой. Правда, еще в начале IX столетия «Баварский географ» отмечает, впервые для этой земли, племенное имя ее обитателей – пруссов. Около 990 г. «область пруссов» отмечена в кодексе Dagome Judex; после гибели в Самбии миссионера св. Войцеха-Адальберта (997) контакты между христианами и обитателями этих земель осложнились, но и у Адама Бременского (1073) и у Галла Анонима (до 1117 г.) содержится немало ценных сведений об обитателях древней Пруссии, между Вислой и Неманом (Кулаков, 1994: 11).
Соседями пруссов на Немане были сальвы, родственные куршам – следующему из прибрежных племен Восточной Балтики; с востока к ним примыкали земли судинов (ятвягов); все эти племена относились к западнобалтийской группе летто-литовских народов, предков современных литовцев и латышей. Собственно территория пруссов охватывала Самбийский полуостров и левобережье низовьев Вислы; в Самбии выявлено свыше 170 поселений и 60 могильников (раскопано 1693 погребения) VIII–XIII вв. (Кулаков, 1990).
Пространство Эстланда как ареала балтоязычных народов простиралось от Вислы до Даугавы (низовья которой занимали прибалтийско-финские ливы). Приморскую часть его, от Вислы до побережья Рижского залива, занимали пруссы и курши. Специфика юго-восточного побережья Балтики заключается в том, что береговую линию отсекает от морской акватории Neringa, Куршская коса, отделяющая от моря устья рек Преголи и Немана и прорезанная узкими проливами. Самбийский полуостров почти посредине разделяет это своеобразное гидрологическое образование.
Обитатели Эстланда (в его первичном, антично-германском значении) развивали в VIII–X вв. племенные культуры, восходящие к культуре западнобалтийских курганов раннего железного века и производным от нее культурам римского времени. В середине – второй половине I тыс. у пруссов появляется характерный обряд кремации в округлых ямах, ориентированных с северо-запада на юго-восток, с захоронением в урне (глиняной или из органических материалов) под каменной кладкой или рассеянным в слое кострища; с западной стороны от погребения устраивали захоронения коней, головами на юг, в полной сбруе. Те же черты обряда – и в могилах с ингумациями. Погребения сопровождаются посудой, оружием (одно– и двулезвийные мечи, копья, топоры), фибулами местных типов (арбалетообразной схемы в Х – ХIII вв. сменяются подковообразными), поясами; конская сбруя состоит из узды с удилами, стремян и шпор, накладок конского оголовья. В могильнике Ирзекапинис относительная и абсолютная хронология 118 погребений позволяет сделать вывод о последовательном и поступательном развитии погребального ритуала пруссов с 175 г. по 1025 г. (условно), а в сочетании с данными соседних могильников – с IV по XIV в. (Кулаков, 1987).
Культура куршей характеризуется грунтовыми могильниками с каменными венцами, развивающаяся (как и культура Самбии на рубеже эр) под воздействием оксывской и пшеворской культур Нижнего Повисленья римского времени и распространяющаяся в низовья Немана (по траверсу вдоль Куршской косы) до Курземского полуострова Латвии; в VII в. на смену этим памятникам приходят «древности куршского типа» (по В. А. Ушинскасу): грунтовые могильники без каменных венцов, с биритуальными погребениями. В VIII–X вв. преобладает ингумация, позднее – кремация; в погребениях встречаются мечи, боевые ножи, пояса, с конца X в. – весы и гирьки, много украшений характерных местных типов (Ушинскас, 1988: 13).
Многочисленные городища Восточной Прибалтики (их учтено свыше 1100) с хорошо сохранившимися укреплениями служат надежной основой для классификации этой группы поселений (Мооrа, 1968). Свыше 170 поселений Самбии позволяют проследить эволюцию укреплений, одноплощадочных (123) – к двуплощадочным замкового типа (Суворов, 1984); в первой группе можно выявить усложнение фортификации, появление концентрических валов, до двух-трех, расположенных спирально и обеспечивающих дополнительную безопасность обитателей (Кулаков, 1994: 21).
Внешние связи обитателей «Эстланда» от Вислы до Даугавы обеспечивали речные пути с выходами в акваторию Балтийского моря и морские пути Балтики, замыкавшиеся на сравнительно немногочисленные портовые центры. Наиболее ранний из них, отмеченный Вульфстаном, – Трусо – находился на территории города Эльбинга (Эльблонга), на берегу озера Дружно (Ehrlich, 1938). Трусо аккумулировал значительную часть прусской дружинной элиты, население города оставило в конце VIII – первой трети IX в. большое количество кладов дирхемов. С начала IX в., однако, значение Трусо снижается, и основным торговым центром Самбии становится Кауп, просуществовавший до разрушения в XI в. (Кулаков, 1989: 90–100). Поселение, окруженное прусскими святилищами, обладало, как полагает В. А. Кулаков, определенной экстерриториальностью, что объясняется присутствием здесь самостоятельной скандинавской дружины. «Норманский могильник у дер. Вишнёво» (совр. поселок Вишневое Калининградской обл.), насчитывавший до 500 курганов, исследовался с 1873 г. до конца XX в. (Гуревич, 1963). Небольшие (до 6 м в диаметре) невысокие курганы, иногда сопровождавшиеся каменными кладками (прямоугольными или округлыми), содержали остатки сожжений с согнутым и сломанным оружием (не исключая великолепный меч типа Е, по типологии Петерсена, IX в.), ланцетовидные копья с врезным орнаментом, умбоны щитов, женские украшения (фрагменты фибул). Как и установленные на курганах могильные стелы – bautastenar, инвентарь и обряд свидетельствует о преимущественно скандинавской принадлежности этого памятника.
Торгово-ремесленные центры куршского побережья, Паланга, Пришманчай, Кяулейкяй, Гиркаляй, Ладзиникай, обеспечивали поступление импортов в низовья Немана, отделенные от моря косой Неринги, и проникновение в глубь Литвы, где в среднем течении Немана в IX–X вв. формируется первый из центров ранней литовской государственности. Памятники Среднего Понеманья (могильник Пакальнишкяй и др.) отличаются высокой концентрацией дружинных захоронений в сопровождении лощадей (иногда в соотношении 1: 10 кремаций воинов к конским захоронениями). Богатая сбруя укомплектована импортными деталями, поступавшими из Дании, Скандинавии, равно как из Восточной Пруссии, Польши, Чехии, Венгрии (Ушинскас, Лухтан, 1988: 89–104). Основным центром связей Восточной Балтики со Скандинавией с 650-х гг. становится Гробини (Себург) в юго-западной части полуострова Курземе (Petrenko, Urtans, 1995). Открытое поселение сопровождали курганные и грунтовый могильники; первые связаны со шведскими переселенцами, но первоначальными колонистами в Курземе были готландцы; именно готландские параллели обнаруживают и погребальный обряд грунтовых сожжений, и женские украшения ранних типов вендельского периода, круглые и кнопочная фибула, фибула «медвежья голова», брактеат. Раскопками 1980-х гг. была открыта и единственная на восточном берегу Балтики готландская стела, небольшой картинный камень (bildsten) с солярными знаками и изображением беспарусной ладьи (начальная «русь» на восточном берегу Балтийского моря). Стела обнаружена в насыпи более позднего кургана IX в., а типологически относится к наиболее ранней группе картинных камней. Движение готландцев через Балтику, безусловно, более чем за сто лет до начала эпохи викингов (даже по уточненным археологическим датировкам – 750-е гг.) привело к появлению первых факторий, а в IX в. Гробин-Себург становится предметом острой конкурентной борьбы готландцев, шведов и датчан, что и ведет в конечном счете к гибели этого раннего торгового центра под нарастающими ударами куршей.
Низовья Даугавы, занятые ливами, как и среднее течение реки в землях земгалов и латгалов, сравнительно поздно включились в активное обращение ценностей северной торговли и, видимо, длительное время служили транзитной зоной. Из 121 куфических дирхемов, известных на территории Латвии, большинство найдено в памятниках XI в. (в качестве подвесок в убранстве погребений) и лишь небольшая группа – в памятниках X и рубежа X–XI вв. Единственная находка сасанидской драхмы Хосрова I (531–579) из могильника Саласпилс Лаукскола должна была поступить в течение «первого периода обращения арабского серебра», но дирхемы как этого, так и последующих периодов были депонированы лишь после длительного обращения и, как правило, во вторичном использовании. Один из трех латвийских кладов монетного серебра найден на городище Даугмале в среднем течении Даугавы, где вообще обнаружено наибольшее количество монет (148 экземпляров) в культурном слое поселения; однако дирхемы на латвийской территории обращались, видимо, одновременно с византийскими милиарисиями Василия III и Константина VIII (976–1025) (известно 10 экземпляров) и денариями англо-датской чеканки, среди которых преобладают монеты Этельреда II (978–1016) и Свена Эстридссена (1047–1075). Первой половиной XI в. датируются германские денарии, поступившие в Латвию. Серебро, как арабское, так и западноевропейское, попадало в балтские и ливские земли по Даугаве в результате своего рода повторного обращения, поступая сначала – с востока по даугавскому ответвлению Волжско-Балтийского пути (в период обращения дирхема, да и в дальнейшем, когда в Новгородской земле получил распространение западноевропейский денарий); при этом в «транзитной зоне» оседала для длительного бытования сравнительно малая часть серебра, а большая часть через Готланд уходила в Скандинавию. Оттуда основное количество монетного серебра, уже в составе смешанных потоков, где с германскими денариями могли соседствовать аббасидские дирхемы, привозилось с Готланда на Даугаву в результате «внутрибалтийских операций» готландских и бактских купцов (Берга, 1980: 23).
5.7. Финланд
Эстония, собственно Эстланд германоязычных скандинавов, по мере того как они все теснее знакомились с «эстиями» – байтами – и усваивали их племенные имена (одновременное бытование этнонимов «эстии» и «пруссы» для обитателей Самбии демонстрирует именно этот процесс), в эпоху викингов примерно соотносилась уже не с Юго-Восточной Прибалтикой, как в античные времена, а с современной территорией Эстонского государства, и территория эта, как и низовья Даугавы, была занята прибалтийско-финским населением; балтская экспансия к северу от Даугавы привела лишь к незначительному смещению древней этнической границы (История Эстонии, 1997: 23; Основания регионалистики, 1999: 293).
Обитатели этих земель, в глазах скандинавов, были первоначально «финны» в языковом отношении (как шведы для эстонцев – rootsi = финск. ruotsi). Эстонско-финские археологические культуры с начала железного века, если не более раннего времени, составляют единую историко-культурную зону вокруг Финского залива (служившего для нее своего рода малым «внутренним морем»), и очевидно для маркировки этого единства можно на определенном этапе исторического становления рассматривать ее под условным именем, общим для Эстонии и Финляндии вместе с Карелией и Ингерманландией, в первоначальных, исходных исторических границах заселенных и аккультурованных территорий Финланда I тыс. (Очерки исторической географии, 2001: 35–37).
Финско-скандинавские контакты здесь прослеживаются с глубокой древности. Восточное побережье Балтики скандинавские мореплаватели посещали еще в эпоху бронзы, в условиях допарусного мореплавания, как об этом можно судить по каменным курганам, кладкам и могильным насыпям эстонского побережья и характерным артефактам, таким как бронзовая бритва с гравированным изображением ладьи из Вяо (Löugas, 1981: 391). В железном веке морские контакты и переселения на острова архипелагов Аланд и Моонзунда, как и на побережьях Финляндии и Эстонии, носили достаточно регулярный характер, судя по появлению ладьевидных кладок и курганных могильников на Аландах (где и зарождается обряд сожжения в ладье), юго-западном побережье Финляндии (Müller-Wille, 1974а: 194–196), на Сааремаа, и в Тюрсель и далее на юг, по крайней мере в семи пунктах латвийского побережья (Capelle, 1986: 55–57). Скандинавское воздействие проявилось и в материалах каменных могильников, таких как Прооза под Таллинном, где сожжения с ювелирными изделиями северного облика, в том числе золочеными украшениями V–VI вв., обнаружены в курганах с каменными ящиками в каменных оградках, представляющими типичные местные «таранды» (Deemant, 1979; 1980; 1981: 394–395). Подобный же переход прослеживается по материалам могильника Сырве, где ладьевидная кладка сожжения входит в единый контекст с оградками и плоскими насыпями, перекрывающими прямоугольные каменные ящики (Eesti esiajalugu, 1982: 150).
Городище Иру в долине Пириты, в округе Таллинна, с эпохи бронзы до конца эпохи викингов было одним из устойчивых центров этих контактов. Укрепление с тремя поперечными валами на высокой и узкой озовой гряде представляет собой усложненный вариант так называемого «Ложа Калевипоэга» (Kalevipoja sang), типичной формы развитых эстонских городищ. Валы делят площадку на две неравные части площадью 1000 кв. м (северная) и 4000 кв. м (южная). Стратиграфия и состав находок, в сочетании с данными погребальных памятников, позволяют проследить, как с периодичностью в 200–300 лет с эпохи бронзы до конца железного века (эпохи викингов и начала Крестовых походов) группы скандинавских мигрантов оседали в местной среде, принося с собою новые особенности погребального ритуала, типы вещей и т. п., а затем в течение двух-трех поколений эти черты преобразовывались, превращаясь в особенности местной культуры и свидетельствуя о постепенном растворении мигрантов, ассимилируемых в качестве «адстрата» прибалтийско-финского населения побережья (Löugas, 1985).
Финляндским центром такого же рода, по-видимому, было сравнительно недавно изученное городище Хямеенлинна, племенной центр еми (hame, тавастов). На мысу напротив шведского замка Тавастгус (совр. Хяменлинна), на сравнительно низкой площадке озерного полуострова, во второй половине 1980-х гг. были раскрыты горизонты плотной деревянной застройки укрепленного приозерного поселения, существовавшего с 600 г. и пережившего уверенный расцвет в 800–900 гг., когда в каменных могилах еми, с сожжением и оружием, появляется особо большое количество высококачественных предметов вооружения (по два и более меча, несколько наконечников копий, топоров – на погребение). «Стольный город» еми продолжал существовать и в эпоху Крестовых походов шведов, он известен как Ваная («град Ванай» новгородских летописей) и был разрушен новгородцами в 1311 г. (Schulz E.-L., Schulz H.-P., 1989; Juva E., Juva M., 1964: 151; Шаскольский, 1987: 73–77).
Ваная в Хяме, на скальной возвышенности Центральной Финляндии, вдоль шхерного, негостеприимного и опасного для мореплавателей берега, контролировал сухопутные трассы от морского побережья в глубинные районы страны. Прибрежные торговые центры, возможно, возникали на низменном юго-западном побережье, в эстуарии Ауры с многочисленными островами, островками и удобными бухтами. В Рюиссала под Турку, возле могильника с сожжениями обычного для западных финнов – суоми (сумь) – обряда, где в низких каменных кладках вместе с кальцинированными останками найдены, в составе инвентаря, скандинавские предметы вооружения (ланцетовидное копье, обломок меча и пр.), весовая гирька, бусы, западнославянская гончарная керамика, обнаружены также при подводных работах в гавани четыре целых западнославянских сосуда, возможно попавшие на дно при кораблекрушении. Финские круглые бронзовые выпуклые фибулы найдены на Аландских островах, в Бирке, на Готланде, на о. Рюген. Korois, городище Старого Або, как и собственнно финский топоним Turku, от слав. торг, показатель последовательного участия суоми в трансбалтийских связях славян и скандинавов (Эря-Эско, 1986).
Карельский перешеек, первоначально – исходная и основная племенная территория карелов, отделенных от земли еми (хяме) обширным озерным массивом «Лопарского края» Лаппеенранта, с началом эпохи викингов втягивается в события, определившие ускоренное развитие Приладожской Карелии по сравнению с родственным населением Восточной Финляндии. Удобные водные пути с выходами из Ладожского озера на Волховский и Великий Волжский путь, сравнительно плодородные земли (осваивавшиеся первыми земледельцами в VI–VIII вв.), а главное – выгодная таежная промысловая пушная охота ведут к появлению памятников с одиночными погребениями «хорошо вооруженных воинов в сопровождении мечей, наконечников копий и топоров лучших европейских образцов» (Сакса, 2001: 266).
Эти могилы – на о-ве Эссаари у Выборга в заливе, Уосуккала и Юля-Кууса на Вуоксе, Лопотти и Мянтсинсаари на побережье Ладожского озера – по обряду (остатки сожжения на каменной вымостке) близки синхронным погребениям эпохи викингов Западной Финляндии. Сопровождающие некоторые из этих захоронений многообразные женские украшения западнофинского, скандинавского и прибалтийского происхождения указывают на то, что вооруженные пришельцы постепенно адаптируются к местной среде и обрядности. В следующих столетиях эта тенденция усиливается и ведет к стабилизации местных центров, остававшихся центрами расселения в XII–XIV вв. и последующие столетия. Складывающаяся в итоге система расселения, безусловно, тождественна Корельской земле письменных источников по истории Великого Новгорода. В материальной культуре и традициях этого населения, однако, вплоть до Нового времени прослеживаются особенности, обособляющие Приладожскую Карелию от карельского же населения Ладожско-Онежского межозерья и современной Республики Карелия.
Морской путь вдоль южного побережья Финляндии и Карелии, посреди акватории Финского залива достигал небольшого архипелага, включающего острова Гогланд, Большой и Малый Тютерсы, Соммерс, Лавенсаари, Сескар. Архипелаг, расположенный в наиболее широкой части Финского залива, сопоставимой с акваторией собственно Балтийского моря, открывал пути на север – к Выборскому заливу и островам Бьеркёзунда, на Вуоксу и в глубь Карельского перешейка к Ладожскому озеру; на юг – к устьям Нарвы и Луги, водным путям системы Чудского-Псковского озер и Приильменья; на восток, строго следуя цепочке островов до Котлина, к устью Невы и в Ладожское озеро, с выходами на Волхов к Ильменю и на Свирь в Онегу.
Остров Гогланд, протяженностью 10 км и высотой до 200 м, служил превосходным водным ориентиром; ближайшие к нему острова Тютерсы располагают небольшими уютными гаванями. С 1896 г. известна случайная находка великолепной серебряной равноплечной фибулы, декорированной в скандинавском зверином стиле I (по Салину) и датирующейся VI в. (после 500 г.), а исследованиями 1910–1980-х гг. на Большом Тютерсе уточнен контекст этой находки: она была обнаружена (после шторма) на галечнике небольшой гавани восточного берега острова, отграниченной высокой песчаной дюной Каунисмяки. Близ северного края дюны исследован небольшой могильник из каменных и каменно-земляных курганов с сожжениями; в развеянном дюнном слое найдена штрихованная керамика (типичная для поселений Финляндии и Эстонии раннего железного века до середины I тыс.).
Большой Тютерс, таким образом, сохранил следы корабельной стоянки, относящейся к начальной стадии парусного мореплавания скандинавов. Предшествующему этапу принадлежат, вероятно, каменные насыпи, известные на о. Малый Тютерс, Лаваансаари, а также, предположительно, обнаруженные на Гогланде в 2001 г. экспедицией центра «Петроскандика» (под руководством автора этих строк) каменные насыпи в бухте Мустакюркан, на постледниковой «каменной реке» посредине береговой линии восточного края острова; в северной гогландской бухте Сюркюлялахти на мысу Каппельниеми теми же работами 2001 г. выявлена поставленная в Средние века на высеченном в скале основании небольшая церковь в технике «ставкирки», может быть, сооруженная во время Крестовых походов шведов (1293 г.?). Архипелаг восточной части Финского залива, судя по этим отрывочным данным, мог использоваться при допарусном мореплавании эпохи бронзы и в раннем железном веке, как и парусном – вендельского периода и эпохи викингов, с теми же по существу функциями, что и при навигации XVII–XVIII вв., засвидетельствованными Адамом Олеарием в 1636 г. и событиями Северной войны 1700–1721 гг. (Hackman, 1910; Лебедев, Жвиташвили, 2000: 18, 41, 102–104; Конькова, 2001: 195; Шмелев, 2002).
Археологические данные, полученные в последние годы, позволяют наметить пути сравнительно ранних контактов в германо-финском пограничье на крайнем востоке Скандобалтики (см. рис. 5). Серия импортов IV–VI вв., в основном из случайных находок, а иногда – разрушенных погребений (фибула с о. Тютерс, стеклянная и бронзовая посуда римского времени из разрушенного погребения по обряду сожжения [?] в Курголово, боевой топор с орнаментом сёздальского стиля из болота в Глумицах, вестготско-римский однолезвийный меч из «длинного кургана» в Турово), очерчивает трассу от островов Архипелага восточной части Финского залива (Гoгланд, Тютерсы и др.) в Лужскую губу, устье Луги и вверх по реке, в Верхнее Полужье и к Западному Приильменью и, таким образом, предполагает достаточно раннее вовлечение в трансбалтийские связи – местного прибалтийско-финского населения южного побережья восточной части Финского залива (Лебедев, 2001б: 38).
Ингерманландская историко-культурная зона, расположенная вдоль этого побережья от низовьев Нарвы и Луги и до бассейна Невы и Волхова (Конькова, 2001), составляет юго-восточную часть «первоначального Финланда» и при этом – западную часть обширной территории начального славяно-финского взаимодействия VIII–IX вв. Финские этносы – ижора, водь и карелы, в течение тысячелетия IX–XIX вв. весьма в различной степени адаптировались, сохраняя этнокультурную самостоятельность, в общую историко-культурную и этноязыковую действительность Древней Руси, Московского государства и России Нового времени. Чем ближе к ведущим центрам русской государственности – Ладоге VIII–XII вв., Новгороду X–XVII вв., Санкт-Петербургу XVIII–XX вв., – тем глубже проявилось славяно-русское воздействие на различные стороны жизни, хозяйственного уклада, культуры и языка финских народов. Это выразилось, например, в усвоении ижорским языком – не только обширного пласта русской лексики, но и целых речевых оборотов (припевок) в ижорском песенном фольклоре (сохраняющем, в частности, самостоятельные сюжеты и темы карело-финского эпоса «Калевала»). Ижоры, в этноязыковом отношении предельно близкие карелам, – речные и морские прибрежные рыбаки, лесные пастухи, сельские ремесленники, с XIII по XVIII в., если не ранее, активно входили в административно-хозяйственную деятельность славяно-русских городов Северо-Запада, осваивая широкий круг функций, от пограничной охраны морских берегов и Невского устья в Средневековье до регулярного продовольственного обеспечения имперской столицы. Соответственно, в ижорской культуре укоренялись черты, происхождением своим обязанные культуре этих городских центров. Водь, родственная восточным эстонцам и более отдаленная от древнерусских и русских центров, специализировалась на морском рыболовстве (и в целом мореплавании) и одновременно – местной железоделательной металлургии, образуя сравнительно обособленный хозяйственный механизм, способный взаимодействовать как с русскими, так и с зарубежными городскими центрами, тяготея к Нарве в Эстонии не в меньшей мере, чем к русскому Ивангороду или Ямгороду (Ямбургу) XV–XVII вв. Карелы Юго-Западной Карелии (Карельского перешейка), в отличие от двух предыдущих народов известные, как и западные их соседи квены – финны Приботтнии, скандинавским сагам в контесте событий эпохи викингов IX–XI вв., испытывали, по сравнению с родственной им ижорой, наряду с древнерусским и русским – западнофинское и распространявшееся вместе с ним, с начала эпохи викингов и Крестовых походов, скандинавское (шведское) влияние; его наличием и проявлениями определяются, в частности, и локальные различия в культуре и языке фракций карелов – ливвиков и людиков, карелов Приладожья и Обонежья – тяготеющих более к этнокультурным зонам Беломорского бассейна и Русского Севера (Рябинин, 1997б; Очерки исторической географии, 2001: 257–409).
Обобщая эту картину тысячелетнего славяно-финского взаимодействия на северо-западе Европейской России, нельзя не обратить внимание на устойчивое присутствие скандинавского фактора, в различной мере, но равно значимого для обеих других составляющих – славянской и финской. Постепенное и волнообразное распространение славян в зону обитания прибалтийско-финских народов, летописной «чуди», со сколь угодно раннего времени (определенно, с рубежа VII–VIII вв.) идет на фоне и «под аккомпанемент» резких и прерывистых импульсов с северо-западного побережья Балтики, со Скандинавского полуострова (Кальмер, 1999). В соседней Эстонии эти импульсы с определенной периодичностью (раз в 300 лет) прослеживаются от эпохи средней бронзы (рубеж II – начало I тыс. до н. э., условно – X–VIII вв. до н. э.) фактически до Крестовых походов Средневековья (XII–XIV вв. в Скандобалтике), причем раз за разом, особенно на ранних этапах, нордический импульс постепенно растворяется в местной культуре, при этом воздействуя на нее и определяя ее своеобразие (Löugas, 1985; Laul, 2001). Территории к востоку от р. Нарвы, видимо, также должны были испытывать воздействие этих импульсов. Материалы исследований последних лет позволяют как будто бы наметить их воздействие в первой половине I тыс. (IV–VI вв.), когда единичные находки в бассейне р. Луги, от о. Тютерс до курганов Турова на Оредежи, можно интерперитровать как своего рода готский импульс.
Важно при этом, что освоение мореплавания в Архипелаге восточной части Финского залива – Большой и Малый Тютерсы, Гогланд, Лавенсаари (Мощный) и др. – определенно относится к периоду допарусного мореплавания скандинавов, предшествующему эпохе викингов. Парусные суда появляются, судя по изобразительному материалу готландских стел, картинных камней, не ранее VII в.н. э. Допарусное мореплавание гребных судов, ограниченное этим хронологическим рубежом, начинается на Севере в эпоху бронзы (с XII в. до н. э.), и во всем этом хронологическом интервале (XII в. до н. э. – VI в. н. э.) теоретически возможна языковая трансформация древнесеверного слова ruth – гребцы в прибалтийско-финское ruotsi – шведы.
Вероятно, эта трансформация уже состоялась, когда наступила эпоха парусного мореплавания викингов и Восточная Европа испытала очередной, новый импульс вторжений скандинавов на морские и речные пути Северо-Запада – собственно варяжский импульс VIII–XI вв. Действие его, особенно в X в., определялось значением развернувшейся международной пушной торговли с Востоком, основными контрагентами которой наряду со славянами и скандинавами выступали прибалтийско-финские, волжско-финские и тюркские народы Поволжья. Товарно-денежный оборот Волжской Булгарии с мусульманскими государствами Средней Азии, в X в. достигавший 1 млн дирхемов в год, в значительной части осуществлялся в Ладоге и оттуда по трассам и стоянкам акватории Финского залива направлялся в Скандинавию (Noonаn, 2001: 206–211).
Инициатива в пушной и иной торговле на речных путях Восточной Европы IX–XI вв. в конечном счете от скандинавов и финнов перешла к славянам (русским), а пушнина Севера оставалась устойчивым и значимым компонентом экономики Русского государства до конца XVII в. Драматичными перипетиями «этнического состязания» в ключевой развилке международных речных путей, Ладоге и Новгороде прежде всего, определилось, по-видимому, и освоение слова ruth в славянской речи IX–X вв., где оно приобрело форму «русь» в первоначальном значении «княжеская дружина» и в ходе становления древнерусской государственности превратилось в название народа и страны, Русь, Россия (Мельникова, Петрухин, 1989). Именно в ходе этих событий славянское население достигло прибрежья Финского залива Балтийского моря и в IX–XI вв. установило определенную степень контроля над устьем Невы и обоими берегами Финского залива. Процесс этот сопровождался, видимо, и определенной консолидацией и перегруппировкой финноязычной «чуди», в частности его результатами можно считать оформление этносов ижоров и карелов, вошедших в XI–XIII вв. в качестве союзников-федератов в состав Новгородского государства.
Третий импульс из средневековой Скандинавии, «импульс Крестовых походов» XII–XIV вв., ярче всего проявился в основании Выборга в 1293 г. Последовавшая через тридцать лет стабилизация границы России и Швеции по условиям Ореховецкого мира 1323 г. на многие века вперед определила этнополитическую ситуацию в регионе, равно как и судьбу сложившихся в нем этносов.
5.8. Бьярмаланд, Кюльфингаланд, Гардар
Beormas, бьярмы – собирательное, достаточно неопределенное и в то же время определенно относящееся к крайнему Северо-Востоку Европы название народа, которое впервые в европейскую литературу Альфред Великий ввел со слов норвежского хёвдинга Оттара (Матузова, 1979: 20, 24, 31–33). Обогнув Нордкап, Оттар по правому борту имел почти необитаемую землю терфиннов (саамов). Следуя береговой линии под северным ветром, он вошел в устье большой реки, отделявшей густо населенную землю бьярмов – Бьярмаланд.
С конца IX в., времен Оттара и Альфреда, и до исландских географических сочинений XIV в. представление о положении, протяженности и границах «страны бьярмов» становилось все более обширным и неопределенным. В XX столетии исследователи по-прежнему искали эту terra incognita от Кандалакши до Перми и от прибрежья Ледовитого океана до Волго-Окского междуречья (Рабинович, 2000: 305–365). Несомненны, во‑первых, принадлежность Бьярмии финским народам (восточнофинским, пермским языкам принадлежит и наиболее прозрачная этимология beormas/пермь), во‑вторых, северо-восточное по отношению ко всем остальным известным в Скандобалтике «финнам» географическое положение; в‑третьих, безусловная включенность в процессы и связи Скандобалтики эпохи викингов, притом, что археологические данные на сей день далеко не соответствуют разрозненным, но разнообразным показаниям письменных источников (Мельникова, 1986: 197–200).
Если рассматривать «полярный рейд» Оттара как одну из первых попыток проложить пути на дальний северо-восток Евразии «к северу от этого необитаемого пространства» и принять во внимание, что эстафету норвежских викингов (проникавших в Бьярмию достаточно регулярно в X–XIII вв.) переняли сначала, по-видимому, ладожане (если «Железные ворота», цель похода Улеба, сына Рагнвальда, в 1030-х гг., локализовать на северо-востоке), а вместе и вслед за ними – новгородцы, соратники Улеба и позднейшие ушкуйники; если рассматривать это движение «в Бьярмаланд» с последовательно смещающихся исходных точек: Тромсё (родина Оттара) – Ладога – Устюг (новгородская колония и родина Семена Ивановича Дежнёва (1605–1673), в 1648 г. обогнувшего крайний северо-восточный мыс Евро-Азиатского материка), то, может быть, в исследованиях последних лет обнаружатся некоторые ключи к пониманию «загадки Бьярмии».
Во всяком случае, представляет несомненный интерес выявленная в последние годы картина развития «предгосударственных отношений» у финно-угорских (угорских) народов Западной Сибири, ограничивающих на крайнем северо-востоке таинственный Бьярмаланд. Византийское серебро в сокровищницах югорских князей, укрепления дофеодальной знати, ополчения и дружины вогулов (манси) в XIV–XVI вв. развивают, по существу, модели тех же отношений, что тремя-пятью столетиями раньше реализовывались в пространстве Скандобалтики и на ее северо-восточных окраинах, от Трёндалага до Бьярмаланда (Фёдорова, 2002; Зыков, Кокшаров, 2002: 2–6; Богданов, 2002).
Столь же загадочна область, локализующаяся между землями финнов (квенов, финских обитателей Приботтнии?), бьярмов и карелов, – «страна кюльфингов (колбягов)» Кюльфингаланд (Мельникова, 1986: 34, 45, 131, 134–136, 138, 209–210).
«Сага об Эгиле» (точнее, «Сага о Торольве, сыне Квельдульва», которую можно выделить в ее составе) (Сага об Олаве Святом, V–XXVII) позволяет достаточно детализированно рассмотреть механизм отношений норманнов и квенов с карелами и колбягами (Лебедев, 1985: 59–61). Территориальная локализация «земли колбягов» и отождествление этой этносоциальной группы kylfingr убедительно обоснована в работе Д. А. Мачинского: «колбяги» «Русской Правды», византийских, арабских и скандинавских источников соотносятся «гибридным» финно-скандинавским этносом, археологически представленным «приладожской курганной культурой» IX–XII вв. (Мачинский, 1988).
Финское население Южного и Юго-Восточного Приладожья и Обонежья (Прионежья и Заонежья), то есть территорий к востоку от р. Волхов, составивших в XV в. Обонежскую пятину Великого Новгорода, развивалось на близкой исходной этноязыковой основе и в сходных начальных условиях, но под длительным, стабильным и нарастающим новгородским славяно-русским взаимодействием (Назаренко, Селин, 2001; Муллонен, 2001). Наиболее древний доприбалтийско-финский пласт топонимии Приладожья связывается с саамским населением, причем сравнительно рано в Южном Приладожье выявляется распространение речных названий (гидронимов) на – га-, прибалтийско-финского происхождения (Андега, Воронега, Лидега, Чалдога, Кондега, Сязнега). Весьма продуктивна в Южном Приладожье топонимическая модель на – la-, причем основной ареал этой – l-овой ойконимии размещается вокруг Финского залива, так что Южное Приладожье составляет юго-восточную окраину этого обширного ареала. Внутренние лингвистические и этнокультурные границы выделяют в Приладожье ареалы вепсов (от рек Ояти и Капши далее на восток) и карелов: севернее р. Свири – карелов-людиков, далее на север вдоль восточного побережья Ладожского озера – карелов-ливвиков (Муллонен, 2001: 248).
Юго-Восточное Приладожье в бассейнах рек Сяси, Паши, Сязнеги, Тихвинки составляет особый субрегион, отличный от ареалов вепсов и карелов. Эпицентр его заселения образован, по-видимому, сгустком поселений, родовых и общинных курганных могильников на р. Сязнега и до ручья Вихмесь – на притоках и в среднем течении р. Паши. Укрепленным центром региона в IX–X вв. было городище у с. Городище на р. Сясь, вполне вероятный «Алаборг» исландских «саг о древних временах» (Мачинский, Панкратова, 1996). Судя по археологическим данным, как и на Карельском перешейке Приладожской Карелии, в Южном Приладожье сравнительно рано появляются вооруженные «торговцы пушниной» скандинавского и западнофинского происхождения. В исходном для них районе Ладоги, с ее «традицией сопок», норманнскими курганами могильника Плакун и пр., они практиковали курганный обряд погребения, который в сочетании с местной приладожской традицией «домиков мертвых» стал основой ритуала своеобразной приладожской курганной культуры конца IX–XI вв. (курганы с ритуальными очагами, разделением на мужскую и женскую половины, парными кремациями или ингумациями, большим количеством оружия – мечей, копий, боевых топоров; железные котлы и другая очажная утварь, наборы фибул, скандинавские и финские женские украшения). Культуру эту наиболее обоснованно отождествляют с «колбягами» русских источников (kylfingr скандинавских саг), фигурирующих на этой территории одновременно с первыми скандинавскими упоминаниями карелов, очевидно как их южные и юго-восточные соседи (Сага об Эгиле). Колбяги, по-видимому, представляли собою локальный скандо-финский этнос, противопоставленный как населению собственно Ладоги, так и вепсам Приладожья, жившим далее на востоке за Оятью, вероятным потомкам летописной «веси».
Расцвет приладожской курганной культуры происходит в X–XI вв., а прекращается ее развитие в первой половине XII в., после похода Мстислава Владимировича Мономаха в 1105 г. «в Ладогу на воину». В 1114 г. в Ладоге строится каменная крепость, что «должно было демонстрировать аборигентам Приладожья мощь государства» (Назаренко, Селин, 2001: 237). В 1164 г. крепость выдержала осаду шведов, рассчитывавших на военную поддержку приладожских обитателей и потерпевших окончательное поражение на р. Воронеге, западной окраине ареала приладожской курганной культуры. Приписка к Уставной грамоте князя Святослава Ольговича 1137 г. фиксирует появление в Приладожье не позднее начала XIII в. новгородских погостов, пунктов сбора дани, поступавшей новгородскому владыке – архиепископу, причем, судя по именам, власть в этих погостах сосредоточивалась в руках местного старейшины. На рубеже XII–XIII вв. в Приладожье на озере Дымно (бассейн р. Тихвинки) основан первый из новгородских «лесных» монастырей прп. Антония Дымского. Весьма резонно предположение, что массовое крещение карелов в 1227 г. князем Ярославом Всеволодовичем (отцом Александра Невского) коснулось и Южного Приладожья, с этим событием В. А. Назаренко связывает истоки местного праздника в Обонежье «День Святого крещения» (Назаренко, Селин, 2001: 238). В XV в. приладожские погосты – Воскресенский на Масельге, Богоявленский, Рождественский, Никольский на Сяси – входят в церковно-территориальный округ новгородского владыки, получавшего подать с христианизированного населения, которое доминировало здесь уже во второй половине XIII в. (Мусин, 1988).
Церковно-монастырская колонизация была важным фактором славяно-русского освоения Южного Приладожья, предшествуя и прокладывая пути продвижению крестьянского православно-русского населения. Если около 1200 г. появляется первый, Антониево-Дымский, монастырь в Южном Приладожье, то сто с небольшим лет спустя, в 1329 г., крупнейшим центром православия стал Валаамский монастырь, а в 1393 г. был основан также островной Коневецкий монастырь на Ладожском озере (Сиилин, 2001). В 1381 г. состоялось явление Тихвинской иконы Божией Матери в Пречистенском погосте на р. Тихвинке, где был основан Успенский Тихвинский монастырь владыкой Алексием при московском митрополите Пимене и великом князе Дмитрии Донском. С этого времени Тихвин становится основным новгородским административным центром, направляющим крестьянское расселение и освоение Южного Приладожья, Обонежья и Заволочья.
Вепсы Приладожья – Обонежья в языковом отношении занимают своеобразное промежуточное положение между волжско-финскими и прибалтийско-финскими народами, в целом относясь, как и карелы, к последней из названных групп (Муллонен, 2001: 250). Вероятно, это отражает изначальный статус летописной «веси», в VI–X вв. игравшей в жизни северных территорий Восточной Европы гораздо более заметную и значимую роль, особенно в международной пушной торговле с Волжской Булгарией и исламским Востоком по Великому Волжскому пути (Станг, 1999). Локализация современного финноязычного населения Приладожья и Обонежья и комплексное изучение выделенных регионов мультидисциплинарными средствами (от археологии до этномузыкологии) позволяет дифференцировать устойчивые этнокультурные регионы этих современных этносов, вепсов, людиков, ливвиков и собственно карелов (Спиридонов, 2001; Винокурова, 2001; Дмитриева, 2001; Герд, 2001; Логинов, 2001; Орфинский, Гришина, 2001; Краснопольская, 2001).
Обособление и консолидация локальных этнических групп происходили в условиях нарастающего становления, распространения и укрепления русской государственности и неразрывно с нею связанной в Средневековье православной церковной культуры как в новгородское время, так и в период Московского государства и Российской империи. Начало этого процесса совпадает с начальными этапами формирования Древнерусского государства в IХ – Х вв. Соответственно, в восприятии скандинавов, вероятно еще в течение эпохи викингов (и позднее, в «саговой традиции»), происходит отождествление и замещение понятий «Земля Колбягов» и «Русь, Гардарики, Гарды», Kylfingаland – Garðar (Мельникова, 1986: 131).
«Гарды» замыкали циркумбалтийское пространство Скандобалтики, открывая «Путь на Восток», Austr í Gördum (Джаксон, 1976: 164–170) и отождествляясь с этим путем. Топонимия Восточной Европы, особенно севера и северо-запада, известная скандинавам, значительно превышает западноевропейскую топонимию скандинавских источников: только в исландских географических сочинениях содержится 43 восточноевропейских топонима, в то время как западноевропейских – 21, при всей интенсивности и глубине рейдов викингов в Западную Европу (Мельникова, 1986: 41).
Имя «Гарды» основано на специфической восточноевропейской модели образования скандинавских топонимов: X + garðr, в этой форме использованной лишь для обозначения трех важнейших городов Восточного пути: Новгород – Hólmgarðr, Киев – Kænugarðr и Константинополь – Miklagarðr, в значении «Великий город». Первоначальная и исходная форма собирательного названия Garðar (в рунических надписях) относилось, по-видимому, «к местности, игравшей особенно важную роль в эпоху начальных русско-скандинавских контактов. Здесь кончался прямой (без волоков) водный путь (Финский залив – Нева – Ладожское озеро – Волхов) и находилось большое число поселений…» (Мельникова, 1986: 48). С этой точки зрения «первичные Гарды» составляли неотъемлемую часть скандобалтийского приморского пространства.
Ладога – первое из поселений «в Гардах», конечная цель морского пути и начало речного «Пути на Восток» занимала уникальную позицию и сыграла определяющую роль в сложении системы северных виков. Поселение, возникшее в середине VIII в. как приморский порт, во второй половине столетия становится главным узлом «трансконтинентальных» торговых связей и основным источником и регулятором денежного обращения. В середине IX в. Ладога – арена сложных политических событий, открывающих становление Руси. С распространением власти варяжских князей, возглавивших союз славянских и финских племен, на всю трассу Волховско-Днепровского Пути из варяг в греки и переносом княжеского стола в «Матерь городов русских» (греч. митрополия), Киев, Ладога в X–XI вв. сохраняет значение великокняжеского владения и в силу этого становится центром христианизации (культ св. Климента) и политической организации «Прибалтийского края» Руси. Это обстоятельство позволило ей не разделять судьбу многих других виков (таких, как Бирка, наиболее тесно связанная именно с Ладогой), а приобрести структуру средневекового города, преемственно и последовательно развивавшегося в XII–XVII вв. (Лебедев, 1985: 203–217; 1999а: 323–331; Кирпичникови др., 1986: 190–198; Кирпичников, Сарабьянов, 1996).
5.9. Вики Балтики как общественно-экономическое явление
Для всех изученных крупных центров эпохи викингов, от Дорестада до Ладоги, характерна единообразная структура товарооборота и организации торговли. Она базировалась на использовании общей валюты: на раннем этапе (конец VIII – первая половина X в.) – арабского, позднее – немецкого, а с начала XI в. – английского серебра (поступавшего в качестве Данегельда). Ритм распространения всех этих явлений в денежном обращении был единым не только для скандинавских виков, но и для значительно более обширного ареала, охватывавшего все заселенные области Скандинавии, земли балтийских славян, Польшу, Прибалтику, Финляндию, Древнюю Русь (Потин, 1968: 39).
Рис. 65. Клад арабского серебра второй половины IX в., найденный на Тимеревском поселении
В товарообороте виков представлены одни и те же категории импортов как западных (рейнское стекло, керамика, ювелирные изделия, оружие, сукна), так и восточных (драгоценные ткани, произведения стеклоделов, глазурованная посуда – «люстр», драгоценности, ювелирные изделия). Несомненно, реальная структура товарооборота была значительно более сложной, чем можно судить по археологическим материалам.
Ремесло виков прошло важный этап развития – от традиционного, общинного, основанного на местном сырье, к городскому, базирующемуся на заимствованной технологии и привозном сырье (Давидан, 1977: 103–104). В то же время процесс этот, во многом стимулированный специфической конъюнктурой виков, остался незавершенным. Развитие ряда производств (судя по их позднейшему сокращению) несколько опережало собственные внутренние потребности скандинавского общества.
Общественная структура виков характеризуется тенденцией к социальной стратификации. На раннем этапе преобладает общинное, военно-демократическое начало. К рубежу IX–X вв. вырастает новый господствующий слой, сооружаются городские укрепления, появляются военно-дружинные кварталы и кладбища. К середине X в. крупнейшие вики стали опорными пунктами христианской религии, позиции которой, правда, оставались еще очень слабыми. Возрастает роль конунгов в жизни виков. Сменяются эти поселения «городами младшего типа», основанными королевской властью (Шлезвиг в Дании, Сигтуна в Швеции, Берген в Норвегии). Во второй половине X – начале XI в. вики, с их самоуправляющейся военно-демократической структурой (в рамках которой, видимо, определенное место находили и дружины викингов), уже не соответствовали социальным требованиям раннефеодального общества, достигшего определенной степени стратификации и государственной централизации. В то же время питательная среда виков, свободная община бондов, в этих условиях во многом исчерпала свой потенциал, что отразилось как в упадке движения викингов, так и в замирании северной торговли.
Рис. 66. Типажи варяжских торговцев (реконструкция по Б. Альмгрену).
Слева – торговец мехами; в центре – весы и гирьки – обязательный атрибут купцов на Балтике в X–XI вв.; справа – торговец тканями
Однако в IX–X вв. вики выступали как экономические центры наиболее развитых областей, ставших ядром государственных территорий. В то же время новые социально-экономические функции виков объединили в них местное и пришлое население – чрезвычайно разнородное и по социальному статусу, и по этническому происхождению. Бонды и ремесленники, купцы и воины, домочадцы и слуги из разных скандинавских областей (свей, гауты, норвежцы, датчане) жили бок о бок с рабами и рабынями, захваченными на Западе или купленными на Востоке; волей или неволей здесь селились искусные мастера-ювелиры и косторезы – фризы, англосаксы, гончары-славяне и денежники-франки, купцы из Фрисландии, Англии, славянских стран. В разноэтнической, в своем роде интернациональной, среде виков формировалась качественно новая раннегородская культура.
5.10. Скандобалтийская морская цивилизация викингов
Городская культура виков близка во многих своих проявлениях на пространстве от Британии до Волги, так как едины интернациональные факторы, ее породившие, она пронизана общими стимулами и импульсами (Lebedev, 1982: 236–239). Единая валютная система, пути сообщения, средства морского, речного и сухопутного транспорта создают достаточно стабильную сеть для распространения общебалтийских идей, образов, типов. Общие градостроительные принципы проявились в планировке поселений, связи с водными коммуникациями, системе укреплений. В городах «Балтийского культурного сообщества» распространились близкие приемы строительной техники, городского благоустройства (деревянные мостовые, причалы, набережные, колодцы). Бытовали общие типы кухонной, тарной и столовой посуды, обуви, одежды, предметов личного туалета, украшений, оружия. В далеких друг от друга центрах зафиксированы и некоторые выработанные в виках типы погребального обряда, а следовательно, и связанные с ними идеологические представления.
Воплощая в конкретно-вещественных формах такие новые общественные явления, как денежное обращение, стабильный и многосторонний обмен, дифференцированное ремесло, классовая стратификация, вики в Скандинавии были генеральной линией своего рода городской революции. В городской культуре Балтики были найдены впервые новые культурные нормы и формы, позднее в разных странах развивавшиеся различными, часто несхожими, путями. В то же время ни в одном из случаев «городская культура Балтики» не стала доминирующей, не вытеснила местных традиций, а лишь обогатила и стимулировала их. Внутренние факторы развития каждой из скандинавских, славянских и остальных стран Скандобалтики в сочетании с воздействием факторов общеевропейских (таких, как христианизация и ее формы) привели от начального – к следующему этапу урбанизации, переходу от «городов старшего типа» к «городам младшего типа», от виков и структурно близких им поселений – к средневековому городу.
Общность урбанизационного процесса определялась прежде всего общностью историко-географического пространства. Скандобалтика – субконтинент Европы в бассейне Балтийского и Северного и Норвежского морей, прежде всего – на примыкающих к ним приморских равнинных местностях, отграниченных от остальной части континента цепью возвышенностей и водоразделов рек Балтийского бассейна. Близость природных условий, общая система коммуникаций, направленность процесса разложения племенного строя, социальной стратификации, общественного разделения труда с середины I тыс. стали фактором нарастающей интеграции социальных процессов у германцев, славян, балтов и финских народов. Уровень этой интеграции, достигнутый в начале IX в., удерживавшийся и развивавшийся на протяжении всего X и большей части XI столетия, позволяет определить сложившуюся общность как общность цивилизационную – в VIII–XI вв. складывается вполне сопоставимая с другими ранними цивилизациями Скандобалтийская цивилизация эпохи викингов.
Представление об этой локальной, полиэтничной, языческой североевропейской цивилизации в течение последних десятилетий находит достаточно компетентную поддержку (Лихачёв, 1986; Хлевов, 2002). Модель, предложенная десять лет назад (Lebedev, 1994: 93, fig. 6; Герд, Лебедев, 1999: 79, табл. 4; Лебедев, Жвиташвили, 2000: 53), позволяет определить состав и взаимосвязи участников и их функции в цивилизационном процессе.
Скандобалтийская цивилизация – плод взаимодействия скандинавов и славян, финнов и балтов на различных уровнях культуры – материальном, семантическом, социальном, духовном. Каждый из уровней заполняют процессы, развернувшиеся в VIII–XI вв.
Материальный уровень: аграрная революция (вызванная становлением крестьянского хозяйства в его оптимальных региональных формах), обмен, торговля, денежное обращение.
Семантический уровень: создание знаковых систем (ритуалов, символики, письменности), кодифицирующих правовые нормы урбанизованного общества.
Социальный уровень: стратификация общества, подготовившая его переход к феодальному строю Средневековья.
Духовный уровень: смена племенного политеизма монотеистическим христианством, включившим северные народы в культурный контекст христианской Европы.
Все рассмотренные и еще подлежащие рассмотрению аспекты истории скандинавов, славян и других участников скандобалтийского процесса могут и должны быть дифференцированы и исследованы по выделенным уровням и процессам. Их характеристика как процессов цивилизационных основана на установлении базовых параметров. В сфере материальной это, очевидно, денежное обращение, впервые в таком объеме реализованное на Балтике. Анализ монетных кладов (Лебедев, 1985: 140–145) позволяет определить суммарный объем денежных средств, поступивших в Скандобалтику, как эквивалентный современным 5 млрд долларов США. Для сравнения, в XVI в. Европа получила в результате разграбления конкистадорами мезоамериканских цивилизаций средства, эквивалентные 50 млрд долларов США; они обеспечили революцию цен, промышленную революцию, становление протестантской этики, то есть переход от феодального Средневековья к следующей цивилизационной ступени, определившей индустриальный этап или капиталистическую формацию мировой цивилизации (Лебедев, 1995а: 32–33; Лебедев, Жвиташвили, 2000: 49).
В сфере духовной итогом развития Скандобалтийской цивилизации стало принятие христианства в качестве государственной религии основными странами-участницами, что позволило им войти на исходе эпохи викингов в сообщество народов средневековой Европы.
Названные условия определяют и хронологические границы Скандобалтийской цивилизации: последние десятилетия VIII в. (начало движения арабского серебра) – 1030 г. (появление первого «национального святого» Скандинавских стран).
Типологически Скандобалтийская цивилизация симметрична Средиземноморской цивилизации в период становления, как ее основных компонентов, локальных морских цивилизаций: ахейской, финикийской, эллинской. Процессы аграрной революции, урбанизации, колонизации, военно-грабительских экспедиций и пр. протекают в обоих макрорегионах порой в тождественных формах.
Хронологически их разделяет почти два тысячелетия: X–VIII вв. до н. э. – в Средиземноморье, VIII–XI вв. – в Скандобалтике.
Только по завершении этой симметрии Европа стала Европой. Видимо, именно в этом – подлинное значение Северной эпохи викингов.
Констатация цивилизационного характера основных процессов, протекавших в эту эпоху, заставляет последовательно рассмотреть динамику их проявления во всех доступных изучению сферах материальной и духовной культуры скандинавов эпохи викингов.