На самой конференции известный русский писатель-фронтовик Юрий Бондарев с высоты своих 65 лет с потрясающей откровенностью бросил в зал вызов тем, кто почти в экстазе требовал немедленного отказа от всего того, чем располагало к тому времени наше общество:
«Можно ли сравнить нашу перестройку с самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка? – спросил он. И далее пояснил: – Нам нет смысла разрушать старый мир до основания, нам не нужно вытаптывать просо, которое кто-то сеял, поливая поле своим потом, нам не надо при могучей помощи современных бульдозеров разрушать фундамент еще не построенного дворца, забыв о главной цели – о перепланировке этажей. Нам не нужно, чтобы мы, разрушая свое прошлое, тем самым добивали бы свое будущее…
Человеку противопоказано быть подопытным кроликом, смиренно лежащим под лабораторным скальпелем истории, – предостерег зал бывший фронтовик, хорошо знавший грань между жизнью и смертью. – Мы, начав перестройку, хотим, чтобы нам открылась еще непознанная прелесть природы, всего мира, событий, вещей, и хотим спасти народную культуру любой нации от несправедливого суда. Но мы против того, чтобы наше общество стало толпой одиноких людей, добровольным узником коммерческой потребительской ловушки, обещающей роскошную жизнь чужой всепроникающей рекламой».
Сегодня, спустя почти 30 лет после этой речи, можно констатировать, что Юрий Васильевич тогда как в воду глядел, во многом предугадывая ход дальнейших событий. Но при всем при том главным в его выступлении был брошенный им упрек либералам в том, что они бездумно и безоглядно поддержали так называемую перестройку, не определив заранее цель своей деятельности.
Ответил тогда Бондареву в этом же зале не менее известный в СССР человек, генеральный директор научно-технического комплекса «Микрохирургия глаза», романтически настроенный Святослав Федоров: «Когда товарищ Бондарев говорил, что мы взлетели и не знаем, куда сесть, то он, может быть, и не знает, куда сесть. Он – писатель. А я, например, знаю. Я знаю, что мы сядем в развитое общество, развернем свою страну в нужное направление, поднимем людей на работу… Будем классно работать, будем свою страну беречь, заниматься экологией и чем угодно. У нас цели ясны. И мы должны посадить свой самолет на прекрасный аэродром. Продвинуться вперед».
Выступление Святослава Федорова партийная конференция встретила бурными овациями, всем присутствующим очень уж хотелось немедленно, если не сегодня, то уж по крайней мере завтра, оказаться в нарисованном оратором «прекрасном будущем». Но как потом выяснилось, прав оказался не врач, а писатель, потому что целей грядущих изменений не знал в этом зале никто: ни Святослав Федоров, ни либеральное крыло КПСС во главе с А.Н. Яковлевым, к тому моменту уже ставшим идеологическим соратником М.С. Горбачева и членом политбюро ЦК КПСС, ни все вершители судеб советского народа – высшие партийные руководители.
Однако «крот истории», по образному выражению К. Маркса, уже делал свое дело. Михаил Горбачев стремительно ковал себе характеристики исторической личности, доразваливая Советский Союз и приближаясь к присуждению ему Нобелевской премии мира и к получению неофициального звания «лучшего немца всех эпох», а Борис Ельцин, столь же стремительно, по историческим меркам, хоть и бессознательно, безвольно, подчиняясь выстраивающимся помимо него историческим обстоятельствам, «плыл» к Беловежским соглашениям 8 декабря 1991 года. И в итоге тоже вошел в пантеон исторических личностей.
Кого на царство?
У греческого поэта Констинаса Кавафиса (1863–1933) есть небольшое стихотворение «Срок Нерона», которое может служить иллюстрацией к упомянутому в первой главе словосочетанию «сила вещей», которым как исторической категорией любили пользоваться Пушкин и Толстой (Лев).
Канва этого стихотворения состоит в том, что безмерно любящему плотские наслаждения знаменитому римскому императору Нерону (I век н. э.) дельфийские пифии нагадали, что ему следует опасаться семидесяти трех лет. Успокоенный этим пророчеством, Нерон, которому было всего-то лишь тридцать, беззаботно предавался радостям жизни, не зная о том, что на краю империи, в испанской провинции римский консул Гальба, «старик семидесяти трех годов, в глубокой тайне войско собирает». Он и сверг Нерона.
Эта древняя история очень напоминает ситуацию, когда во второй половине 1980-х годов Советский
Союз доживал свой последний срок, а в это время в далеком германском городе Дрездене директор Дома дружбы СССР – ГДР В.В. Путин беззаботно наслаждался жизнью.
Подполковник Службы внешней разведки, таким тогда было воинское звание у директора Дома дружбы, даже и не помышлял о политике и вел вполне себе гражданский образ жизни. Его жена позже вспоминала: «В Германии муж значительно поправился… пиво и размеренный образ жизни начали сказываться… В семь вечера Володя заканчивал работу и приходил домой. Затем полтора часа медленно и неспешно ужинал перед телевизором. В то время одежда у него была 52—54-го размера»[21].
То есть история Российского государства складывалась сама по себе, а история судьбы будущего главы государства – сама по себе, и они никак не должны были пересечься. Тем более можно с уверенностью констатировать, что, в отличие от всех остальных претендентов на высшую власть в России, В. Путин никогда не рассматривал себя как политического или крупного государственного деятеля и уж тем более не стремился стать главой государства. Мы имеем сегодня до полудесятка его личных признаний на этот счет и наблюдения людей, близко его знавших. Даже в конце 1999 года, когда Путин уже занимал должность премьер-министра, он сам в беседах с друзьями с долей некоторого удивления отмечал отсутствие у себя политических амбиций. Оценивая свой петербургский шестилетний период жизни в 1990–1996 годах, когда он выполнял огромный объем работы по управлению городом и имел, по его собственной оценке, «очень хорошие отношения» с городскими структурами управления Питера, а потом и Москвы, с силовыми структурами и армией, он тем не менее ухитрялся, и вполне успешно, обходить стороной политическую жизнь. «Я, – рассказывал он позже, – принципиально не ввязывался в политику»[22].
Но переезд в Москву вверг Путина в такой обвал событий, какой не мог предугадать ни он сам, ни люди, близко его знавшие.
Знающий много лет Путина лично историк с огромным диссидентским стажем Рой Медведев в 2007 году писал: «Столь быстрого и притом одобряемого страной выдвижения политического лидера, какое мы наблюдали недавно в России, не знала не только история нашей страны в XX веке, но и история западных демократий, если не считать времен великих революций 1789 и 1917 годов. Во всех странах возвышение национального лидера происходило, как правило, в результате сложной и длительной политической борьбы, которая в условиях тоталитаризма могла принимать и кровавый характер»[23].
И действительно, карьерный рост Путина с 1997 года удивил многих, и самого Путина в том числе.
Уникальное стечение обстоятельств, то есть «сила вещей», конечно же имело место. Кроме как игрой Провидения карьерный рост Путина объяснить невозможно. Нанизывание одна на другую случайностей в жизни Путина формировалось под воздействием не зависящих от него закономерностей в жизни России. Сам он тоже, как выясняется, много думал над этим и объяснял так.
«Мне представляется, – говорил он в декабре 1999 года, – что мои назначения конечно же на самом деле происходили в условиях сильного кадрового голода. Я не постесняюсь сказать, что московская политическая элита истребила друг друга за последние шесть – девять лет в постоянной непрекращающейся борьбе друг с другом. И выбор-то был невелик. Это первое.
И второе: хочу надеяться, что все-таки первый президент России, когда познакомился со мной, почувствовал, что… я буду примерно в таком же направлении действовать… Я имею в виду в целом, генерально, с точки зрения развития различных институтов, институтов демократии»[24].
Вернемся, однако, к основной канве событий лета 1999 года.
Первый президент России, объясняя свой выбор в пользу Путина, не раз возвращался в своих мемуарах к оценке поведения Путина в его беседах с главой государства и всякий раз отмечал полное равнодушие своего избранника к чинам и званиям. Назначив его главой ФСБ, Ельцин спустя некоторое время предложил ему генеральское звание. Ответ был неожиданным, но президенту понравился. «А зачем? – ответил Путин. – Я уволился из органов 20 августа 1991 года. Я гражданский человек. Важно, чтобы силовое ведомство возглавил именно гражданский. Если позволите, останусь полковником запаса»[25]. Немного позже, возвращаясь к этому вопросу, Путин уточнил свою позицию, сказав, что он не из тех людей, кто дважды входит в одну и ту же реку.
Стоит обратить внимание на дату, названную Путиным. Он порвал с КГБ окончательно и бесповоротно в дни путча ГКЧП. Но к решению этому он начал продвигаться много раньше.
В декабре 1989 года, во время работы Путина в Дрездене, в то время, когда падала так называемая Берлинская стена, антисоветски настроенные разъяренные толпы немцев взяли в осаду резидентуру советской разведки в этом городе. Путин случайно оказался старшим в здании штаба. Его непосредственный начальник, оценив обстановку, вышел на час из здания и больше не вернулся, сбежал. Командующий советской танковой армией в Дрездене в ответ на просьбу Путина о помощи отказал, сославшись на то, что он запросил Москву, но Москва молчит. Тогда Путин по своим каналам сам запросил Москву, но молчала и Лубянка. Растерянное начальство в Москве, зная, что Горбачев сдал Вашингтону все международные позиции СССР, растерялось и оставило своих подчиненных в Дрездене (и не только) на растерзание толпе. Генералы в Москве не знали,