При широком обсуждении этого доклада, подчеркнул Кардель, в котором участвовало полмиллиона жителей Югославии, нашлись элементы в деревне и в городе, которые хотели его использовать против партийного руководства, в связи с чем они были вынуждены принять некоторые «специальные меры» для того, чтобы не дать проявиться различным силам, оппозиционным правящему режиму.
Булганин, Кардель и Микоян в Москве, во время визита югославской делегации (снимок из газеты «Борба»)
Далее Кардель поделился своим видением ситуации в Чехословакии. Его, например, удивило, что на съезде писателей в Праге «были анархистские, антипартийные выступления типа выступлений Джиласа». На нем даже выступали рабочие делегации с сочувствием этой линии, а руководство чехословацкой компартии было в стороне, хотя оно, по его мнению, «должно было активно с этим бороться».
Кардель также отметил, что также Польше, и, «частично» в Венгрии, были «анархические выступления», однако местное партийное руководство «слабо» на это реагировало.
Микоян согласился, что в Польше оппозиционные выступления приняли «несколько большие размеры» и правящая там партия «с опозданием» вмешалась в происходившее. По его мнению, одной из причин стало то обстоятельство, что «серьезную роль сыграли некоторые сионистские элементы, в том числе арестовывавшиеся еще в свое время в Советском Союзе», но позднее ПОРП все же вмешалась, поскольку ее руководство было уверено в своих силах, и эта «дискуссия» пошла им на пользу[378].
Микоян не преминул также отметить, что на советское руководство произвел негативное впечатление характер освещения в центральной югославской прессе, в частности, в главном партийном органе – «Борбе», доклада Хрущева о культе личности, составленного на основе материалов «буржуазных» газет и в «сенсационном духе».
Микоян: Передача югославам закрытого доклада, сделанного только для делегатов съезда, была признаком большого доверия с нашей стороны к Союзу коммунистов Югославии. Мы считали, что это будет должным образом оценено, а вышло, что этот доклад был использован для сенсационных выступлений прессы – то, что не допускала наша пресса. В Югославии же все это сообщалось с некоторым даже злорадством против нашей партии, что, конечно, не могло не вызвать у нас неудовольствия[379].
Кардель: в целом согласился с этим утверждением, но оговорился, что это имело место не более 1–2 дней. Когда европейская буржуазная пресса стала опубликовывать некоторые детали доклада, югославские журналисты пришли в Агитпроп СКЮ[380] за разрешением опубликовать то, что пишут европейские газеты. Агитпроп им разрешил помещать в югославских газетах лишь то, что опубликовано в европейском прессе и только в той части, в какой опубликованное там при сверке с текстом доклада окажется соответствующим действительности, а не выдумкой.
Микоян: в то, что пишет западная пресса, никто не верит, а югославским газетам в данном вопросе поверят. Нельзя было этого делать, раз советская пресса этого не сделала.
Кардель: в ЦК СКЮ сразу это поняли в прекратили в прессе публиковать больше, чем публикует советская печать.
От себя Кардель также добавил, что он считает, что партия не должна брать на себя и решать спорные вопросы науки, если это не переходит в сферу политики.
Микоян: это правильно, что мы придерживаемся такой же точки зрения, что научные вопросы, специальные вопросы должны решаться дискуссией в среде научных работников, пока это не нарушает интересов партийной политики. Не случайно, что последние годы у нас нет подобных решений партии, хотя при Сталине были, например, о музыкальном творчестве или в области биологии.
Для доказательства своего утверждения Микоян привел пример с О. Б. Лепешинской[381], которую восхваляли за новые, творческие идеи и дали Сталинскую премию, а оказалось, как доказывают ученые, это преувеличение и теперь стали критиковать ее за то, что она нового по существу ничего не дала[382].
Кардель в ходе беседы рассказал, что на 2–3-й день после смерти Сталина в ближайшем окружении Тито говорили – теперь не может не измениться в лучшую сторону отношение Советского Союза к Югославии.
Микоян подтвердил, что в тот период в Кремле действительно стали думать о том, как добиться сближения с югославскими коммунистами. В связи с этим советское руководство обрадовал факт, что в беседе с Молотовым посол Видич коснулся сути развернувшегося в Белграде «дела Джиласа»[383].
Когда Молотов сообщил нам об услышанном, заявил Микоян, в советском руководстве восприняли это как попытку югославских коммунистов возобновить контакты по партийной линии. Обрадовавшись этому обстоятельству, сказал он собеседнику, советской руководство поручило Молотову еще раз встретиться с Видичем и сообщить, что в «деле Джиласа» они «целиком» на стороне Тито и что это дело «поможет нашему партийному сближению».
Однако во время новой встречи Видич разочаровал советское руководство, поскольку заявил, что в прошлый раз поднял тему Джиласа не по поручению югославского руководства, а «по собственной инициативе» и более этого он делать не намерен. Мы не могли понять оборота дела и некоторые из нас думали, не оттолкнул ли Видича Молотов своим «сухим обращением» и нам казалось – не мог Видич вести первую беседу, не имея на это поручения из Белграда[384].
Кардель заявил, что в первой беседе с Молотовым Видич его информировал о деле Джиласа «по поручению ЦК Союза коммунистов Югославии» и что тот имел поручение только информировать, без права вступать в обсуждение вопроса. О том, какая последует реакция, Видич должен был немедленно сообщить в Белград. Когда же Молотов заявил, что причины разрыва лежат с советской стороны в действиях Берия, а с югославской стороны – в действиях Джиласа и что оба эти лица якобы постарались нас «поссорить», в ЦК СКЮ не мог согласиться с этим.
Далее югославский политик в доказательство своих утверждений привел следующую аргументацию.
Во-первых, в отношении Джиласа это не соответствовало действительности, ибо он до самого разрыва был одним из самых ярых сторонников Сталина.
Во-вторых, получилось так, что ответственность за разрыв между нами и вами делилась поровну. Мы, сказал Кардель, считали это несправедливым. Югославские коммунисты не хотели разрыва и приняли все меры, чтобы его не произошло, разрыв был нам «навязан». Вот почему мы после беседы Видича с Молотовым дальнейших шагов не предприняли и начавшийся было контакт по партийным вопросам прервался[385].
Вечером того же дня Тито, Хрущев и Микоян отправились на специальном поезде из Москвы в Сталинград. Через день началась их поездка по Советскому Союзу, в ходе которой они посетили Сальск, а также проехали по Кубани и Ставрополью.
Поезд с высокопоставленными гостями 13 июня прибыл в станицу Крымская Ставропольского края, там состоялась встреча с работниками колхоза имени Сталина в станице Григоринопольская.
На следующий день Хрущев отправился встречать вицепрезидента Индии, а Микоян продолжал сопровождать югославскую делегацию в Сочи. Советские кинематографисты к тому времени уже сняли специальный короткометражный фильм об этой поездке. Вечером 17 июня Тито и Микоян возвратились на самолете в Москву.
В Лужниках 19 июня состоялся грандиозный митинг советско-югославской дружбы, в котором Микоян также принимал участие. Президиум ЦК КПСС в тот же день принял постановление в связи с пребыванием в СССР югославской правительственной делегации, в котором Микояну было поручено организовать передачу югославской стороне самолета Ил-14 для служебного пользования Тито, оборудование для МТС, а также югославские документы, находящиеся в архивах СССР[386].
Тито, Хрущев и Микоян в Крыму, июнь 1956 г. (фото из книги «Титов дневник». Белград, 2009)
Было также принято постановление о переговорах с делегацией ФНРЮ по экономическим вопросам, в котором Микояну было дано поручение от ЦК КПСС оформить проект соответствующего постановления[387].
Микоян принимал участие в редактировании и других ключевых документов, принятых сторонами по итогам визита: совместного заявления правительства ФНРЮ и СССР в связи с государственным посещением Советского Союза президентом ФНРЮ И. Б. Тито; заявления об отношениях между СКЮ и КПСС; декларации об отношениях между СКЮ и КПСС и др.[388]
После подписания итоговых документов, 20 июня югославская делегация на поезде отправилась в Киев и Микоян был в числе провожающих.
В конце июля Микоян побывал в Югославии с кратким визитом после того, как принял участие в отстранении от власти венгерского лидера М. Ракоши, к которому у Тито и его окружения была давняя неприязнь. Стоит отметить, что такого рода чувства были взаимными. Естественно, что авторитет Микояна в глазах югославов стал еще больше. Но к ноябрю 1956 г. советско-югославские политические и иные контакты были в значительной степени свернуты, а экономическое сотрудничество и вовсе заторможено[389]. Во многом это было обусловлено неоднозначной позицией югославского руководства в ходе венгерских событий[390].
За Югославией в Москве закрепилось неофициальное прозвище «троянского коня лагеря социализма», а в Москве вскоре заговорили о «югославском ревизионизме»