А теперь не менее интересный фрагмент воспоминаний Мухитдинова о том, что происходило уже после возвращения делегации КПСС на родину.
«Прибыли в Москву. В первые два дня нас не вызывали на Президиум ЦК, информация делегации не обсуждалась».
Ну что тут сказать? В настоящей работе приведены точные сведения о том, что заседание состоялось 25 сентября (т. е. на следующий день после прибытия Микояна и Мухитдинова в Москву) и прошло оно без Хрущева, который в тот день еще находился в зарубежной поездке[447].
Но мемуарист продолжает свою линию.
«На третий день я получил разрешение зайти к Никите Сергеевичу по делам республики… Он сразу же спросил: «Ну, как съездили?» Тут же добавил, что Микоян информировал его, и условились послушать отчет делегации на очередном заседании Президиума. (…)
Коснувшись доверительных бесед с китайским руководством, высказал опасение, что если всесторонне и серьезно не проанализировать разногласия и нерешенные вопросы, не принять необходимых мер, то трещина может расшириться, углубиться.
Добавил, что в существующей напряженной обстановке в мире особенно опасным может стать ухудшение отношений между двумя великими социалистическими державами.
Выслушав, Никита Сергеевич спросил, насколько точно была изложена в переговорах наша позиция. Я ответил, что о содержании закрытых бесед Анастас Иванович каждый раз шифром докладывал в Москву. Я ни одной телеграммы, конечно, не читал[448], но во время бесед возникало впечатление, что целого ряда вопросов он, видимо, не ожидал, и поэтому они фактически так и остались открытыми.
– Каким вам представляется выход? – спросил Хрущев. Я ответил: – Думается, надо, сохраняя, безусловно, престиж страны и партии, отстаивая наши интересы, сделать все, чтобы сберечь и развивать сотрудничество на принципиальной, взаимовыгодной основе. Нельзя упустить время. Наоборот, надо проявить инициативу, расширять контакты на высшем уровне. И чем скорее вы, Никита Сергеевич, встретитесь лично с Мао Цзэдуном, тем лучше. Когда и как, вам виднее…
Затем, сославшись на беседы с посетившими Узбекистан государственными и общественно-политическими деятелями различных стран, присутствие на беседах в Пекине с руководством КПК, доверительные беседы с корейскими деятелями, а также ход освещения событий в СССР в мировой печати, сказал, что всюду большой интерес, разные предположения и суждения о том, какова будет теперь, после XX съезда, внешняя политика Советского Союза, остается ли в силе дипломатическая, внешнеполитическая деятельность, существовавшая при Сталине, в том числе подписанные договоры, соглашения и т. п. – С учетом всего этого, – продолжал я, – нельзя ли будет, Никита Сергеевич, принять и опубликовать официальный документ с изложением того, как теперь будет проводиться наша внешняя политика? При этом важно, как мне представляется, подчеркнуть незыблемость ее принципов, разработанных еще В. И. Лениным. Важно, чтобы мир понял, что СССР будет обеспечивать выполнение своих обязательств о сотрудничестве с зарубежными странами и государствами, что наши основные цели в этой сфере – борьба за мир, мирное сосуществование и, естественно, в первую очередь готовность укреплять и развивать взаимоотношения с социалистическими странами, – о чем вы сами недавно говорили.
В ответ я услышал:
– Да, тут надо крепко подумать. Конечно, нельзя допустить ухудшения советско-китайских отношений. И полезно обнародовать принципы нашей внешней политики. Затем разговор переключился на поставленные мной республиканские проблемы. Хрущев отнесся к нашим предложениям положительно, дал задания работникам аппарата ЦК. Я попросил разрешения вылететь в Ташкент, не дожидаясь обсуждения итогов поездки в Китай на Президиуме ЦК. Никита Сергеевич согласился, но предложил продолжать думать над советско-китайскими отношениями и международными проблемами и, если появятся идеи, предложения – звонить.
На следующий день я вылетел в Ташкент. Как проходило на Президиуме обсуждение доклада Микояна о пребывании нашей делегации в Пекине, не знаю, но потом слышал, что Никита Сергеевич упомянул там о высказанном мною мнении и объяснил мое отсутствие тем, что я торопился в Узбекистан по неотложным делам.
– …А через несколько дней меня вызвали в Москву. Оказалось, что, обсудив информацию Микояна о поездке в Китай, решили подготовить широкую программу активизации работы в этом направлении. При этом предполагалось глубокое изучение спорных вопросов для выработки нашей позиции, намечалось составить план практических мер. Министерствам и ведомствам было поручено разобраться каждому по своей линии и выйти с предложениями, которые были изучены и обобщены в отделах ЦК, а затем одобрены на Секретариате»[449].
Документального подтверждения того, что могло состояться через несколько дней новое заседание Президиума ЦК КПСС по итогам поездки в Китай и Корею, о котором пишет Мухитдинов, пока нет. Скорее всего, никакого другого заседания, кроме того, что прошло 25 сентября, просто не было. В те дни советское руководство было занято явно более важными для себя вопросами.
Рассказанное Мухитдиновым в ряде принципиальных моментов, явно расходится с содержанием архивных документов, на основании которых мы воссоздавали происходившее на съезде и в его кулуарах.
Сам Мухитдинов, прекрасно понимая, что многое из написанного является плодом его фантазии и вольной интерпретации, решил подстраховаться и включил в текст своих мемуаров следующий пассаж: «Во время работы над материалами (после возвращения в Москву из Пекина. – И. С.) у меня возникла необходимость изучить поступавшие из Пекина информации Микояна и нашего посла Юдина. Читая их, я был несколько обескуражен тем, что хотя содержание каждой конфиденциальной беседы передавалось весьма подробно, картина, возникающая в итоге, не во всем соответствовала действительности: оказывалось, что наша сторона якобы давала исчерпывающие ответы на вопросы, все разъяснения будто бы были достаточно аргументированными… Особо подчеркивались личные заслуги Хрущева, мобилизовавшего все силы, чтобы скорее преодолеть вредные последствия культа личности, поднять благосостояние народа, восстановить справедливость, законность и т. д. Особо акцентировалось, что все это получило всенародную поддержку в стране, а подавляющее большинство зарубежных компартий также разделяют эту линию»[450].
(…) VIII съезд КПК прошел успешно. Великий китайский народ за короткий срок добился больших успехов, а Коммунистическая партия во главе с Мао Цзэдуном, бесспорно, пользовалась высоким авторитетом в лагере коммунистических партий. (…)
А Анастаса Ивановича было по-человечески жаль. Ведь разговоры и переговоры между руководителями двух делегаций были похожи на игру в кошки-мышки. И кошкой был отнюдь не Анастас Иванович…[451]
Мемуаристу, видимо, было невдомек, какие «большие успехи» Китай демонстрировал в годы начавшегося в 1958 г. «большого скачка», а затем и «культурной революции», когда десятки миллионов людей погибли от голода и репрессий, и как сейчас в самом Китае после смерти Мао Цзэдуна негативно оценивают эти события, поставившие коммунистический Китай на грань экономической и гуманитарной катастрофы.
А вот, например, еще одна оценка происходившего в Пекине в сентябре 1956 г. Спустя почти два года по его завершении, когда уже состоялась вторая сессия VIII съезда КПК, Мао Цзэдун во время беседы с Хрущевым в Пекине 31 июля 1958 г. заявил, что Микоян вел себя тогда предвзято, а пропорции «хорошего» и «нежелательного» в его речи определил в пропорции 9 к 1. Тон речи Микояна якобы был «несколько поучительным», в ней «было нечто похожее на отношение отца к сыну», а поведение «несколько высокомерным, вроде ревизора»[452].
Так кто же был на самом деле Микоян в сентябре 1956 г. – «мышка» перед «мудрым котом-стратегом» Мао Цзэдуном или же «высокомерный ревизор»? Как нам представляется, ни того, ни другого не наблюдалось. Микоян, несомненно, знал себе цену и обладал чувством самоуважения. Потому вряд ли он мог себе позволить унижаться перед Мао Цзэдуном, как следует из содержания мемуаров Мухитдинова. Но, с другой стороны, понимая важности момента, вряд ли он стал себя так вести с Мао Цзэдуном, как тот описывал Хрущеву. И вообще, как Мао Цзэдун, не зная русского языка, мог уловить такие нюансы речи у политика, к тому же говорившего с заметным кавказским акцентом?
На наш взгляд, Мухитдинов, задним числом, пользуясь тем, что к моменту написания им мемуаров он остался единственным, кто мог оставить свои воспоминания о поездке в КНР и КНДР, методом полуправды, с многочисленными неточностями и даже умышленными искажениями увиденного и услышанного, попытался принизить роль Микояна, который, видимо, в тот период относился к нему не столь уважительно, как ему хотелось. Особенно если сравнивать отношение Микояна к Рашидову. Микоян, например, в марте-апреле 1956 г. находился с ним в длительной зарубежной поездке по азиатским странам[453].
Статус Рашидова в тот момент в советской табели о рангах был ниже статуса Мухитдинова, что, вполне вероятно, могло его лично задеть и, спустя многие годы, он решил таким своеобразным образом Микояну «отомстить», представив его (спустя много лет после кончины) в не совсем выгодном свете.
Переводчик Мао Цзэдуна Ши Чжэ[454]