Рассмотренные в настоящей книге сюжеты далеко не исчерпывают перечень проблем истории внешней политики СССР, связанных с международной деятельностью Анастаса Ивановича Микояна накануне и в первые месяцы после завершения работы XX съезда КПСС.
Формально не являясь одним из «первых» трех лиц в партии и государстве, именно он, прежде всего в силу большого практического опыта и ярко выраженных качеств реформатора, оказался у истоков пересмотра советской внешней политики в сторону ее большей открытости внешнему миру.
К моменту окончания XX съезда КПСС было достаточно сложно предугадать, какие последствия для остального мира могли иметь разоблачение культа личности Сталина. На Микояна его коллегами по Президиуму ЦК КПСС фактически была возложена непростая миссия разъяснения этих решений зарубежным руководителям, политическим и общественным деятелям.
Одновременно ему предстояло, вслед за Хрущевым и Булганиным, продолжить расширение контактов с несоциалистическим миром по налаживанию взаимовыгодных связей с учетом новых реалий «оттепели», наступившей в разгар холодной войны.
Таким образом, в какой-то степени реализовывались на практике идеи «коллективного руководства» не только внутриполитическими процессами, но и более открытая миру советская внешняя политика, уже не зависевшая так сильно, как в сталинский период, от одного лишь первого лица государства[805].
Как нам представляется, из всех тогдашних членов высшего советского руководства Микоян как никто другой, прежде всего в силу своей природной интуиции и накопленного практического опыта, был готов к осуществлению такого рода деятельности, а также и к дальнейшему изменению «сталинского» вектора внешней политики. Его речь на XX съезде КПСС это отчетливо продемонстрировала не только гражданам СССР, но и всему миру.
Конечно, в силу ряда объективных причин, одного лишь желания что-то изменить в лучшую сторону было недостаточно, нужны были конкретные практические шаги, которые показали бы окружающему миру всю серьезность намерений СССР.
И еще один момент не стоит сбрасывать со счетов. Когда речь шла о внешней политике СССР, Микоян был связан с наличием в тогдашнем советском руководстве, помимо условных «реформаторов», значительной и влиятельной прослойки «консерваторов», не желавших сильно изменять курс, сложившейся в отношениях с внешним миром в сталинский период. Этих людей, имевших значительный вес в Президиуме ЦК КПСС, Совете министров и в Верховном Совете СССР, необходимо было убеждать в правильности проводимых преобразований, добиваясь от них хотя бы формального согласия на внесение изменений в советскую внешнюю политику.
В подобного рода «убеждениях» прошел весь 1956 год, но больших результатов это «реформаторам» не принесло. Устранение от власти наиболее «упрямых» произошло лишь летом 1957 г., после неудавшейся с их стороны попытки отстранения Хрущева от власти.
Значительным препятствием в этой деятельности стало явное или скрытое противодействие линии Хрущева-Микояна со стороны некоторых лидеров стран социалистического лагеря, небезосновательно опасавшихся за свое политическое будущее в условиях разоблачения культа личности Сталина.
Особенно ярко это проявилось в отношениях Советского Союза с социалистическими странами Азии, что привело к значительному ослаблению (за исключением Монголии) советского влияния. Настоящий разброд начался и в рядах международного коммунистического и рабочего движения, особенно после самороспуска Коминформа и неудачи в создании подобного рода объединений коммунистов в различных регионах земного шара.
Трудностями, возникшими в «мировом коммунизме» в результате решений XX съезда КПСС, не преминули воспользоваться политические оппоненты, как справа, так и слева. Советская модель строительства социализма и коммунизма, таким образом, подтвердила их многолетнее критическое восприятие «сталинского эксперимента».
Осенью 1956 г. факт «несовершенства» и «универсальности» «сталинской» модели социализма признали и в СССР, где 30 октября была обнародована Декларация правительства Союза ССР об основах развития и дальнейшего укрепления дружбы и сотрудничества между Советским Союзом и другими социалистическими государствами, подразумевавшая многообразие путей социалистического строительства.
Хрущев и Микоян, не видя для Советского Союза перспектив в применении опыта социалистического строительства в азиатских странах, все в большей степени заинтересовались опытом Югославии, после 1948 г. по ряду параметров отличавшегося от «эталонной» советской модели.
Именно Микоян сыграл одну из ключевых ролей в процессе улучшения (как по государственной, так и по партийной линиям) советско-югославских отношений. Этот процесс был в значительной степени заторможен из-за военной акции СССР в отношении Венгрии, где к осени 1956 г. развилось сильное оппозиционное антикоммунистическое движение. И Микоян, в силу сложившейся ситуации, здесь ничего сделать не мог.
Несомненным позитивным результатом на первом этапе венгерского кризиса стало фактически безболезненное устранение от власти, по инициативе Микояна, сталиниста Ракоши. Заменить его на более авторитетную фигуру так и не удалось. Столь неудачный выбор кандидатуры Гере можно объяснить лишь желанием Микояна любым способом отстранить Ракоши, не задумываясь, насколько его преемник будет адекватен на высшем партийном посту.
Непопулярность Ракоши среди венгров была столь велика, что отставного лидера вынуждены были отправить в Советский Союз, где он проживал в фактической ссылке вплоть до своей кончины в 1971 г. Активное участие Микояна в отстранении от власти Ракоши на многие годы сохранило к нему симпатии не только венгерского руководства, но и простого народа[806].
Спустя много лет после смерти Ракоши известный венгерский историк Л. Ижак так писал по этому поводу: «Один из самых ненавистных политиков в истории Венгрии потерпел поражение»[807].
Микоян оказался единственным в руководстве СССР, кто категорически выступал против силового решения в отношении Венгрии, видя в качестве лидера этой страны реформатора И. Надя. Но большинство его коллег по Президиуму ЦК КПСС, включая и Хрущева, предпочли иной, силовой путь подавления происходивших там неоднозначных процессов.
Не стоит также забывать, что именно во многом благодаря принципиальной позиции Микояна чуть ранее венгерского восстания удалось предотвратить силовую советскую акцию в отношении охваченной антисоветскими и антисоциалистическими настроениями Польше.
Микоян в ходе польских событий 1956 г. в отстаивании интересов СССР проявил себя как опытный дипломат и прагматичный партийный аппаратчик. Во многом благодаря его взвешенной позиции не произошло силового разрешения конфликта, на котором настаивали многие другие члены советского руководства.
1956 год некоторыми польскими исследователями по праву считается прорывом и важной вехой в послевоенной истории их страны, поскольку он окончательно закрыл там сталинский период. Но в любом случае, по их мнению, это не означало конца социалистической системы, а лишь стало началом ее конца[808].
Микоян, несомненно, в значительной степени способствовал ходу этого объективного и исторически оправданного процесса.
Здесь напрашиваются некоторые сравнения. В Венгрии, на наш взгляд, главной трагической ошибкой Надя стало озвученное им в начале ноября публично в качестве главы правительства решение о выходе страны из ОВД и СЭВ, формально вполне логичное в сложившейся ситуации. В итоге это способствовало силовому, в отличие от Польши, варианту разрешения политического кризиса. И Микоян был бессилен в попытках убедить своих коллег найти иной вариант решения проблемы. Все его усилия разбились о твердолобость консервативно настроенной группы в Президиуме ЦК КПСС, людей, стоявших на жестко-охранительных позициях[809].
Надо полагать, что подобные настроения могли иметь место и среди других руководителей стран социализма, прежде всего в Восточной Европе, которым в Кремле на примере Венгрии дали понять степень допустимости отступлений от советской модели развития при обязательном сохранении лояльности к СССР.
Более неоднозначно выглядят результаты внешнеполитической активности СССР, включая и деятельность на этом направлении Микояна, н так называемом «восточном на правлении». К несомненным плюсам можно отнести переговоры Микояна с высшим руководством коммунистического Китая, позволившим, благодаря его умелым действиям, оттянуть по времени неминуемый советско-китайский конфликт и второй (вслед за советско-югославским 1948–1953 гг.), еще более крупный раскол в международном коммунистическом и рабочем движении.
Лидеры КНР четко определились в своей поддержке единственного вождя – Мао Цзэдуна и течение 1956 г. ограничивались лишь общей констатацией негативных последствий культа личности. Они попытались свести их лишь к субъективным ошибкам Сталина, прежде всего в вопросах, касавшихся их страны, но никак не к осуждению антидемократической системы под вывеской «реальный социализм», выстроенной в СССР в сталинские времена.
Более успешно для Советского Союза сложилась ситуация после посещения Микояном коммунистического Северного Вьетнама. В результате, «по горячим следам», в Ханое провели Пленум ЦК ПТВ, формально на нем осудили «перегибы» и вместо их инициатора Чыонг Тиня, ответственным за реформы назначили Ле Зуана, не имевшего прямого отношения к репрессиям, поскольку в тот период находился на нелегальной работе в Южном Вьетнаме[810].
Микоян, находясь в Пекине и Ханое, дал понять, что в случае публичного выражения согласия с решениями XX съезда КПСС, широкомасштабная советская экономическая и военная помощь КНР и ДРВ будет продолжена. Для лидеров этих государств от советского представителя поступило предложение, от которого невозможно было просто так отказаться.