он медленно кивнул, но при этом нахмурился. Да, говорили определенно по-английски, но идиомы были совершенно загадочные. Что за «двойной безо всего»?
Когда его очередь подошла, он уже выучил предыдущие заказы и даже правильно выполнил ритуал по получению трех салфеток и соломинки, которые засунул в карман своего неопрятного плаща.
– Да, сэр, что желаете? – спросила улыбающаяся подавальщица, одетая в бело-зеленый полосатый костюм.
Ее одежда выглядела слишком яркой и блестящей, чтобы это могли быть шерсть или даже хлопок. Он предположил, что это какое-то другое волокно, возможно, производное от той же глянцевой субстанции, которая покрывала столы и стулья. Ему снова пришлось себя сдерживать, чтобы не протянуть руку и не пощупать ткань.
– Я бы хотел Бигмак и фрайз, – неуверенно проговорил он.
– Пить что-то будете?
– Чай, пожалуйста.
– Здесь или с собой?
– Здесь.
Он заплатил купюрой в двадцать долларов, смиренно принял сдачу и еду, а потом сбежал в дальний угол зала, названного «Логовом пиратов». Он взял кусок картошки и кивнул, узнавая блюдо. Это явно чипсы, а «фрайз» – американское название. Однако потом он откусил кусочек и обнаружил, что вкусом «фрайз» похожи на недопеченное тесто. Это явно была не картошка фри. Он предположил, что только что съел ломтик белкового продукта, возможно, изготовленного из травяных семян. Он отпил глоток чая: жиденького по британским меркам, но тем не менее теплого и бодрящего. Пакетик заварки он счел остроумным приспособлением – больше не придется выковыривать листки улуна из зубов в самые неподходящие моменты.
На стуле рядом с ним оказалась газета «Сан-Франциско Кроникл». Он взял ее, набил в рот «фрайз» и просмотрел колонку некоего Герба Каена, утверждавшую, что рестораны в Сан-Франциско гораздо лучше, чем в Модесто. Он покачал головой, отшвырнул газету и с ужасом проворчал:
– Господи, что они сделали с английским языком?
Эйч Джи вынул из коробки Бигмак, успев прийти к выводу, что пенопласт – это прорезиненная бумага, рассчитанная на то, чтобы выдерживать капризы погоды. Возможно, современные писатели используют листы такой бумаги, чтобы обеспечить своим произведениям сохранность для потомков. Затем он развернул сэндвич и рассмотрел его. Аромат показался ему чрезмерным, но момент для критической оценки был неподходящим. Он умирал от голода. Он откусил кусок, энергично его пережевал – и округлил глаза.
– М-м!
Он с аппетитом откусил еще. Бигмак оказался чудесным. Кажется, он в жизни ничего вкуснее не пробовал.
Он съел все до крошки и уже собрался вернуться, чтобы приобрести еще один, когда почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Повернувшись, он увидел маленького мальчика, который пытался осмыслить его старомодную одежду и свисающие вниз пышные усы.
– Вы в рекламе, что ли?
К тому моменту, когда Эйч Джи отыскал приличный магазин одежды, он уже свыкся с дорожным движением – и был удивлен тем, что, похоже, передвигался быстрее машин. Хотя его слух все еще не приспособился к уровню шума в центре города, ему казалось, что от странной ночи в парке его отделяют световые годы. Кроме того, в городе кое-где сохранились старые здания, похожие на Лондон девятнадцатого века. Их серые каменные фасады успокаивали его, тогда как зеркальные стены более новых строений порождали беспокойство. Но он уже утолил голод пищей 1979 года – и как только фигуру его облечет современная мода, ему будет не о чем беспокоиться… за исключением Лесли Джона Стивенсона.
Он зашел в одежную лавку и терпеливо вынес изумление продавца, который был потрясен его плотным твидовым костюмом (порванным и испачканным) с пиджаком на четырех пуговицах, жилетом в тон, белой рубашкой и желтым шелковым галстуком.
– Такое сейчас носят в Лондоне?
– Я уехал довольно давно.
Для начала продавец предложил ему линялые джинсы без заниженного пояса, приталенную рубашку с рюшами и шапку с козырьком. Но стоило Уэллсу выяснить, что некоторые мужчины действительно по-прежнему носят костюмы и галстуки, переубедить его стало невозможно. Он выбрал готовый коричневый костюм с жилеткой, бежевую рубашку, терракотовый галстук и темно-коричневые полуботинки. Продавца его безупречный вкус впечатлил.
В примерочной Уэллс надел рубашку и брюки, поискал пуговицы на ширинке – и после секундного недоумения обнаружил «молнию», которая застегивалась моментально. Он заправил рубашку и немного подвигался. Господи, как удобно! Его брюки оказались гораздо менее мешковатыми, чем прежние. При этом они были на подкладке и скроены по фигуре! А рубашка! Она не раздувалась ярдами лишней ткани, которые приходилось закладывать складками: она облегала его тело так естественно, словно он носил ее много лет. А материал ощущался почти как электрический!
Он надел жилет, быстро завязал галстук, набросил пиджак и поспешно вышел из примерочной. Он ощущал себя освободившимся – словно та одежда, которая прежде была на нем, предназначалась слону. В новом костюме он почувствовал себя бодрым, нарядным и уверенным в себе. Он повертелся перед зеркалом и расплылся в улыбке. А потом он закрутил усы, отступил назад и полюбовался собой: все такой же истинный английский джентльмен, но, что важно, человек из конца двадцатого века. И кто-то еще станет утверждать, что одежда – это в человеке не главное?
Он прошел к кассе, где дожидался продавец с готовым счетом.
– Чудесно смотритесь, сэр, просто чудесно!
– Спасибо.
– С вас четыреста семьдесят шесть долларов восемнадцать центов.
Уэллс медленно отсчитал нужную сумму: он еще не привык к американским деньгам, но уже сообразил, что выкладывает за галантерейный товар чертовски много.
– Не намного хватает, верно?
– Да уж, теперь – нет. – И простодушно добавил: – Ну, это же не фунт.
– Это точно. – Продавец засмеялся. – Слышал, они снова собрались его девальвировать.
– Фунт? – ужаснулся Уэллс.
– Точно. Если у вас остались, я бы их обменял на старые добрые доллары янки.
Он поспешно вышел из магазина, не потрудившись забрать свою прежнюю одежду. Продавец натолкнул его на одну мысль. Если Лесли Джон Стивенсон хочет выжить в Сан-Франциско, тогда ему – точно так же, как самому Уэллсу, – необходимы американские деньги. Значит, если у него с собой есть английские фунты, то одним из первых его дел в 1979 году станет их обмен. Терять Уэллсу нечего, так что можно начать охоту в банках.
Он резко остановился. Ему пришло в голову, что это должен быть не какой-то неопределенный банк. Пусть Стивенсон и сексуальный маньяк, он все равно англичанин. Он выберет такой банк, где почувствует себя как дома. В Сан-Франциско? Он улыбнулся. Если век назад у Ллойда были конторы по всему свету, то другие британские предприниматели должны были последовать этому примеру.
Он узнал у какого-то полисмена адрес Банка Англии и с удовольствием услышал, что идти надо всего квартал.
Он пересек Юнион-Скуэр, шагая легко и уверенно. На фоне уличного шума он различал звонок, который показался ему очень непохожим на гудки, рев и цифровые щелчки 1979 года. Он повернулся, и на его губах заиграла радостная улыбка. Вагончик фуникулера, полный туристов, прокатился по перекрестку и пополз вверх. Эйч Джи это зрелище подбодрило. Несмотря на могущество электрона, реликт девятнадцатого века продолжал работать. Он сравнительно недавно видел наброски фуникулеров в «Таймс». Значит, Сан-Франциско обладает исторической памятью и сердечностью, заключил он. «Они молодцы – и я тоже».
Он позволил себе ностальгически помахать рукой государственному флагу своей страны, висящему над входом в Банк Англии, и прошел через вращающиеся стеклянные двери. Оказавшись внутри, он решил, что воздух здесь пахнет лучше. Да и атмосфера была гораздо более величественной.
Вдоль стены большого зала напротив ряда кассиров стояло шесть столов – как он правильно определил, менеджеров банка. Он нахмурился. Чего-то в этой картине не хватало. Он прикрыл глаза и мысленно представил себе отделение Ллойда на Морнингтон-Кресент, где он обычно проводил все свои финансовые операции. Ну конечно! Здесь позади кассиров отсутствовала доска обмена, благодаря которой клиенты могли следить за ежедневными изменениями курсов валют, особенно на европейском рынке. Возможно, в такой доске больше не было необходимости. Возможно, вся информация содержится в тех небольших устройствах, которые тот ювелир, Макс Инс, назвал компьютерами.
Он вздохнул. Прогресс – это, конечно, хорошо, но как, к черту, может Банк Англии считаться английским без доски обмена? Как бы то ни было, ему надо проконсультироваться с кем-то из менеджеров. Он направился к первому столу, подпевая песне, исходившей от стен. «Иди по дороге, вымощенной желтым кирпичом»?
Молодая женщина – он предположил, что ей около двадцати двух или двадцати трех лет – вышла из какой-то двери и прошла к столику, ступая удивительно плавно. Она оказалась чуть ниже Уэллса, с темно-русыми чуть волнистыми волосами до плеч. Черты ее лица были тонкими, с легким загаром, делавшим ее похожей на красавиц с рисунков Гибсона. Глаза у нее были большие, темно-карие.
Эйч Джи вытаращился, но не из-за ее глаз. На ней был темно-синий брючный костюм! Конечно, на улицах он уже видел женщин в странных нарядах – но в Банке Англии? В таких облегающих бедра и ляжки брюках, что они даже обрисовывают ее Венерин холм? Его мужское устройство пришло в движение – и он покраснел. Сделав над собой усилие, он заставил себя не опускать взгляда ниже ее талии, но и это не слишком ему помогло. При каждом движении ее красивая грудь колыхалась, явно не сдерживаемая корсетом. Ему вспомнились серьезнейшие физические и психологические преграды, создаваемые «Веселой вдовой». У него ушло четыре года на то, чтобы научиться расстегивать это монструозное приспособление так, чтобы не щипать своих партнерш.
Она почувствовала его взгляд.