– Наверное, мне следует заселиться в отель.
– Ты не хочешь здесь остаться?
– Мне не следует этого делать.
– Ладно, хорошо. То есть – если я тебе не нравлюсь или ты из-за чего-то нервничаешь и напряжен, то смысла оставаться нет. – Она шумно вздохнула. – И вообще лучше выяснять такое сразу и напрямую.
– Верно.
Он встал, отошел на шаг – и обернулся к ней. Его трясло.
– Эй! – Она села и поймала его за руку. – Что случилось?
– Право, не могу объяснить.
– Ты же не гей? – удивленно уточнила она.
– Гей?
Он не понял ее вопроса.
– Мужеложец.
Уэллс захохотал – но тут же резко замолк. Эми спрашивала серьезно, не догадываясь, что проблема заключается в его отношении, которое сейчас явно стало старомодным. Он нахмурился и снова сел.
Он всегда считал, что придерживается радикальных взглядов по социальным вопросам, но он оказался лицемером. Его отношение к сексу на самом деле не изменилось. Он выступал за свободную любовь чисто номинально. В прошлом он использовал нужные слова просто, чтобы казаться модным и убеждать сомневающихся женщин отдаться ему без брачных обетов. Конечно, он говорил, что им следует получать от секса удовольствие, но на самом деле этого не ждал. И, конечно, он искал великолепную любовницу, туманную возлюбленную, но совершенно не рассчитывал ее найти.
Нет никаких сомнений в том, что Эми – совершенно другая женщина. Может, она и есть его Венера Урания?
Он судорожно сглотнул и всмотрелся в ее лицо. Она дулась – и он никогда не видел ее (да и какую-либо другую женщину) такой: лицо разрумянилось, глаза стали почти черными, губы припухли и чуть приоткрылись. Она не была ни животным, ни целомудренной богиней. Она была сексуальной молодой женщиной.
– Эми!..
В порыве страсти он рванулся к ней.
Она тоже кинулась к нему. Вскоре их тела уже переплелись на диване – и обе ее руки оказались под поясом его брюк, а он стонал от наслаждения и пытался зарыться лицом в ее пышные груди.
Она высвободилась только для того, чтобы взять за руку и провести по коридору к себе в спальню.
Они занимались любовью до полного изнеможения. Она покинула постель с цветочным узором, чтобы понежиться в горячей душистой ванне, а он остался лежать на спине, уставившись в потолок. Ему стало ясно, что он все еще погряз в викторианстве: ведь когда они только легли, он ожидал, что она выключит свет и пассивно позволит ему оказаться сверху в традиционной позе. Все было иначе. Вместо этого она сначала зажгла свечи… Даже вспоминая это, он покраснел.
Понятно, что вся череда событий вылилась в «равноправную» любовь, но теперь ему было немного неуютно. Только что он присоединился к сексуальной революции конца двадцатого века. Он присоединился к ней – и все же удовлетворился бы гораздо меньшим. Он и правда несколько месяцев назад написал, что женщина должна получать такое же удовольствие от секса, как и мужчина… но настолько откровенно? Без обещаний любви и брака? Она потрясла его, наивно получая удовольствие и щедро его даря. Ее честное отношение к собственной сексуальности… Нет, ему не неуютно – ему страшно. И про себя он со стоном вопросил: как он сможет вернуться в девятнадцатый век к «нормальным» постельным отношениям?
– Боже правый! – воскликнул он, садясь в кровати.
Какого черта он вообще переспал с дамой из будущего? Это бесчестно! Он ведь не может принять на себя обязательства в отношении женщины, которая, наверное, на сто лет моложе его самого! Ему надо вернуться в 1893 год, к своей жизни. Он не имел права вкушать страсть с девушкой, которая в итоге ничего не сможет получить от него взамен!
Он потянулся было за брошенной на пол рубашкой, но снова выпрямился. А что, если ей ничего от него и не нужно? Что, если ее свободолюбие простирается за пределы ее спальни? Способна ли она поделиться своим телом так же непринужденно, как съесть вкусный обед или выпить бутылку марочного вина? Более того, не будут ли его оценивать именно на такой основе? Он нахмурился и снова лег, заложив руки за голову и снова уставившись в потолок. Она ему искренне нравится. Ему не хочется, чтобы она совокуплялась с каким-то посторонним мужчиной на этой кровати… или на любой другой. Ему даже не хочется знать, что она делала в прошлом. Да, ему хочется, чтобы она ожидала от него обязательств, даже если он не способен их дать. Он вздохнул.
– Черт!
Ну и дилемма! От идеальной возлюбленной его отделяет столетие! А если он попытается навести мост через эту пропасть, открывшись ей, она сочтет его сумасшедшим – и любая возможность серьезных отношений будет разрушена, а ее обломки останутся дрейфовать в бескрайней, чуждой пустоте четвертого измерения.
Его мозг был перегружен. Он повернулся на бок. Он успел еще подумать, что их с Эми близость была утопической: мимолетная любовная игра на райских лугах. Проблема была только в том, что яблоко было съедено довольно давно и с дерева все плоды стрясли.
Он спал крепко, но неспокойно.
Лица Уэллса коснулось нечто мягкое и нежное: влажное, ласковое прикосновение к его губам было просто дивным. Она уже ему снится? Скорее всего. Его больше никто так не целовал.
Его глаза открылись – и он увидел над собой ее прелестное лицо. Если каждое новое утро будет обещать столь необычное пробуждение, то, возможно, он вообще не станет возвращаться домой… и даже вставать с постели. Если на то пошло, он мог бы задержаться здесь, скажем, лет на тридцать – и все равно вернуться точно в 1893 год. В конце концов прошлое прошло, и никто не заметит его отсутствия, пока он не вернется. Ему захотелось смеяться.
– Доброе утро, – сказала она, прервав поцелуй.
Он широко ей улыбнулся.
– Если бы можно было придумать будильник, который бы вот так ощущался, можно было бы заработать миллион фунтов.
Она тихо засмеялась и указала на тумбочку:
– Я принесла тебе чая.
Сладко пахнущий парок поднимался над высокой серо-голубой кружкой.
– О! Спасибо.
Он приподнялся на локте.
– И газету!
Она бросила рядом с ним утреннее издание «Кроникл».
Эйч Джи взялся было за первые страницы, но заметил, что голубой халатик на Эми распахнут. Его взгляд приковали ее нагой торс и стройные ноги – и он отбросил газету. Она взлетела в воздух и упала на пол мешаниной сообщений и колонок. Он притянул Эми к себе и начал ласкать. Она начала откликаться. Он крепко обнял ее. Она прижалась к нему всем телом. Больше ждать он не мог. Он перекатился, чтобы оказаться на ней, но в своем нетерпении не рассчитал усилия. Продолжая движение, он скатился на пол.
Она приподнялась на локте и посмотрела на него сверху вниз:
– Ты цел?
Но тут она начала хихикать, и даже прижатая к губам ладонь не смогла сдержать ее смех.
А вот Эйч Джи ее веселья не разделял: он смотрел на «Сан-Франциско кроникл».
– Герберт, что с тобой?
Падая, газета открылась на третьей странице новостей. Его взгляд зацепился за заголовок: «В МАССАЖНОМ САЛОНЕ НАШЛИ УБИТУЮ. По словам полиции, убийство в стиле Джека-потрошителя ничем не мотивировано».
Уэллс съежился. Закрыв руками лицо, он громко застонал.
– Что случилось?
Доктор Лесли Джон Стивенсон был жив!
Глава 8
Дом номер 13 на Ноб-Хилл-Серкл был внушительным, высоким и узким зданием, недавно переделанным под пять просторных квартир с новейшей охранной системой, не позволявшей опасным или нежелательным типам проникнуть даже за живую изгородь, окружавшую особняк. Недавно окрашенный коричневой краской дом с серой крышей и серой же отделкой блестел на солнце так же, как больше ста лет назад, когда был только построен.
На верхнем этаже открылось окно – и новый арендатор жилья впустил на кухню, отделанную в бежевой и терракотовой гамме, прохладный утренний ветерок.
Лесли Джон Стивенсон нагишом наклонялся над мойкой, принюхиваясь к чудесному соленому воздуху. Он повернулся, потянулся и похлопал себя по каменно-твердому животу. Заварив себе чаю в микроволновой плите, он взял чашку и прошлепал по своей двухкомнатной квартире – не просто отделанной, но и полностью обставленной. Он был в восторге от лохматого ковра под ногами, от блеска хромированных бра, пастельных оттенков стен и современной мебели, рассчитанной на то, чтобы расслабленно валяться, а не сидеть. Он улыбнулся. Снаружи дом был мрачно-викторианским, но внутри был полон современной роскоши. Лучшего жилища для начала новой жизни и придумать нельзя было.
Он поставил чай на стеклянный стол, а потом зажег датский камин (так он был обозначен в инструкции), наслаждаясь моментально возникшим теплом. Устроившись в кресле перед камином, он расставил мускулистые ноги, подставляя теплу нижнюю часть торса. Вольное ощущение нагого тела пьянило: если бы отец застал его раздетым, он тут же его выпорол бы. Однако все это теперь в прошлом. Неспешно попивая чай, он вспоминал, как оказался на Ноб-Хилл – высоко над экзотичным Сан-Франциско – и как ему в последний раз повезло.
Накануне ночью он очнулся в больничной палате. Быстро и внимательно осмотрев помещение, он понял, что находится в отделении под названием «интенсивная терапия» и что все пациенты здесь (и он в том числе) числятся как неопознанные личности. Из карты стало ясно, что он – номер шестнадцать, перенес сотрясение мозга и оставлен для наблюдения, но чувствовал он себя хорошо.
Однако это было не все… Услышав какой-то шум, он спрятался за кроватью. Выглядывая из-за нее, Стивенсон увидел, как медсестра открыла одну створку стеклянной двери, заглянула в палату – и ушла. Он понял, что ему надо сбежать отсюда, пока не стало известно, кто он. Нет сомнений, что Уэллс сейчас в больнице и пытается его найти. Ему необходимо исчезнуть из этого медицинского учреждения, точно так же как ему удалось перехитрить Скотленд-Ярд в девятнадцатом веке.
Он выпрямился и посмотрел на карту соседа. У бедняги была эмфизема. Стивенсон поцокал языком, вспомнив, что это легочное заболевание неизлечимо. Худой пожилой мужчина был заключен в прозрачное устройство вроде шатра, которое поднималось и опадало в такт его тяжелому дыханию. Увиденное его впечатлило.