— Отрекись! — повторил Карл.
— Черт побери! — воскликнул Генрих, нарочно утрируя свой гасконский акцент, который всегда забавлял Карла. — Кузен, вы хотите, чтобы я отрекся от жизни? Право, жаль… Прощайте тогда наши милые охотничьи приключения!
— Я хочу, чтобы ты принял мессу! Пусть это кончится раз и навсегда… Все — на мессу, и никаких разговоров!
— На мессу? — переспросил Генрих Наваррский.
— Да! Выбирай! Месса или жизнь!
— Что тут выбирать, кузен! Готов идти к мессе! Хоть сейчас! Немедленно!
— А ты? — спросил Карл, обернувшись к Конде.
— А я, сир, выбираю смерть.
Карл выстрелил, и Генрих Наваррский испуганно вскрикнул. Но дым рассеялся и Конде предстал перед ними живой и невредимый, по-прежнему очень спокойный. У Карла так дрожали руки, что пуля прошла в двух футах над головой принца.
— Сир! — заверил короля Генрих Наваррский. — Клянусь, через три дня он перейдет в католичество.
Но Карл его не слышал, пожалуй, он и не видел ничего. У него началось сильнейшее головокружение. Безумие волной захлестнуло его. Он обезумел от ужаса, от убийств, от мук совести. Запах крови мутил его разум. Карл выкрикнул проклятие, схватил аркебузу за дуло и начал прикладом разбивать окно. Разлетелись стекла, сломалась рама, и перед королем в кровавом тумане предстала его столица…
Карл отбросил аркебузу, наклонился вниз и жадно вглядывался. По берегам Сены, как и повсюду в Париже, разворачивалась чудовищная охота на людей. Взрослые и дети бежали, словно загнанные олени. То один, то другой падал под выстрелами аркебуз. Некоторые падали на колени, оборачиваясь к преследователям, и молили о пощаде. Но священники, метавшиеся в толпе, приказывали прихожанам:
— Убивайте! Убивайте! И те убивали…
— Убивать! — прошептал Карл. — Но ради чего? Ах, да… заговор Гизов… Месса…
И страшные слова все громче звенели у него в голове:
— Убивайте! Надо убивать! Кровь! Кровь!
Король был опьянен этим зрелищем. Он дрожал и медленно качал головой из стороны в сторону. Он смеялся, хотя чувствовал, что нервы его готовы разорваться от этого смеха. Карл был страшен — безумие переходило в бешенство.
Внезапно, лихорадочно вцепившись в подоконник, король издал жуткий волчий вой. И с его бескровных губ в хриплом крике вырвались страшные слова:
— Убивайте! Убивайте! Убивайте!
Он отскочил к стене и схватил аркебузу: на стене висело штук десять, и все заряженные… Кто и когда зарядил оружие? Карл выстрелил, схватил вторую аркебузу и снова выстрелил. Он стрелял наугад, все равно — в мужчину, в женщину ли, или в ребенка, в любого, кто пробегал под окнами.
Наконец король разрядил все аркебузы, высунулся в окно, безумный, страшный. Пена кипела у него на губах, глаза вылезли из орбит, волосы встали дыбом. И Карл протяжно завыл:
— Убивайте! Убивайте! Убивайте!
Внезапно он откинулся назад, упал, скрючился на ковре, открыв рот и вцепившись пальцами в ковер. Отвратительная и трагическая картина предстала перед принцем Конде и Генрихом Наваррским.
Человек, сотрясаемый рыданиями, катался по ковру, бился головой об пол, царапал себе грудь ногтями. И рыдания жалкого безумца прерывались хриплым, жалобным криком:
— Убивайте! Убивайте!
И этот жалкий человек был королем Франции! Конде воздел сжатые в кулак руки к небу, словно посылая страшное проклятие, и выбежал из кабинета.
XXXIII. Славные деяния Като
В тот час, когда Екатерина Медичи на балконе Лувра ожидала первого удара набата, Като, как мы знаем, шагала в ночи, изредка освещаемой слабым светом фонариков тех таинственных личностей, что ставили кресты на домах. Като шла спокойно и уверенно. Она задумала одно дело — очень простое… и совершенно невероятное.
Като добралась до узкого тупика, темнота и тишина в нем словно сгущались. Она остановилась и кого-то тихонько окликнула. И тотчас же из тупика послышался неясный ропот голосов, замелькали чьи-то тени. Като снова двинулась в путь, но она уже была не одна. Целая армия следовала за ней, и армия очень необычная: около трехсот женщин, все те, кто заходил к ней в кабачок этой ночью. Нищенки и продажные девицы, молодые и старые, калеки, хромые, одноглазые, отвратительные мегеры со Двора Чудес и обольстительные жрицы любви, — все они дружно следовали за Като. Странная армия и странный предводитель…
Женщины шли быстро. Все были вооружены — одни старыми пистолетами, другие проржавевшими шпагами, третьи железными прутьями. Кое у кого оказались дубинки, а остальные собирались сражаться собственными ногтями. Като точно знала, что нужно делать…
Несколько раз ночные патрули останавливали воинство Като. Начальник одного из них решил допросить хозяйку кабачка и остановить женщин. Но Като и ее воительницы так угрожающе посмотрели на него, что стражник отвязался. Впрочем, он решил, что в приближающемся кровавом действе этим дамам уготована какая-то особая роль.
Итак, они подошли к тюрьме Тампль и остановились. Женщины перекликались и посмеивались в темноте. Они больше не хотели ждать и рвались в бой. Худенькая девушка лет шестнадцати воскликнула, потрясая аркебузой:
— Пусть только попробуют его тронуть! У меня мать болела, так он к нам в лачугу пришел, принес курицу и вина!
— А меня он как-то спас от лап ищеек! — заявил хриплый голос.
— А какой красавчик! — вздохнула одна из девиц с аркебузой в руках.
— Всем молчать! — приказала Като.
Воинство притихло, но кое-кто из знавших шевалье де Пардальяна продолжал вполголоса повествовать о его подвигах.
Като решила построить свою армию в боевой порядок: впереди встали те, кому удалось раздобыть огнестрельное оружие; потом те, у кого оказались шпаги, кинжалы, палки; и, наконец, безоружные. Сама хозяйка кабачка сжимала в руках крепкий кинжал.
— Внимание! — сказала Като. — Как только дверь откроется — все за мной!
Снова воцарилась полная тишина. Перед ними высилась мрачная громада тюрьмы Тампль. Вдруг далеко, очень далеко зазвонил колокол, потом еще один…
— Набат! — сказала старая нищенка.
— Где это? — пробормотала Като. — Из-за нас, что ли? А рокот колоколов становился все громче. Звонили во всех церквях Парижа. Выстрелы из пистолетов и аркебуз взорвали тишину ночи. Воинство Като заволновалось; тревога угрожала вылиться в панику. Но неожиданно страх переродился в ярость. К реву колоколов, отдаленным крикам и глухим раскатам выстрелов присоединились ругательства и проклятия. Женщины потрясали оружием и подняли такой крик и ор, словно во время базарной перебранки. Но тут распахнулась низкая дверь и выглянули Руссотта с Пакеттой.
— Вперед! — скомандовала Като.
— Вперед! — громко откликнулись триста голосов.
— Сюда! — крикнула Пакетта.
Вся армия ринулась в дверь, которую Руссотта с Пакеттой отперли изнутри.
— Ключи у меня! — предупредила Пакетта.
— А солдат мы заперли! — добавила Руссотта.
— Скорей, скорей! В камеру! — торопилась Като. — Куда идти-то?
— Через двор!
Женщины выбежали в узкий дворик, который сразу заполнился гомоном голосов.
— Эй! Это еще что? — прогремел вдруг мужской голос. — Откуда эти ведьмы? А ну, назад!
— Вперед! — завопила Като.
— Огонь! Огонь! — раздался приказ.
Выстрелили двенадцать аркебуз, и пять женщин упали, то ли раненые, то ли убитые. Стоны и вопли заглушили шум выстрелов. Оказалось, что у стены дворика выстроилась дюжина солдат во главе с офицером. Он и отдал приказ стрелять, вот как это произошло.
В Тампле был гарнизон из шестидесяти солдат, разделенный на две группы, занимавшие две казармы. Руссотта и Пакетта, крепко связав коменданта Монлюка, вытащили у него ключи, бегом спустились вниз. Двери одной из казарм выходили в тот же двор, что и главные ворота Тампля; сорок солдат отдыхали в этот момент в казарме. Руссотта сумела подскочить и запереть снаружи массивную дверь на два поворота ключа: солдаты оказались в западне, поскольку через забранные решетками окна казарменного помещения выбраться было невозможно.
Потом девицы открыли боковую дверцу и впустили Като с ее армией. Но, к сожалению, существовала и вторая казарма, а кроме солдат, были еще тюремщики и стражники. Совершая обход, один из офицеров и наткнулся на женщин. На шум выстрелов примчались солдаты из второй казармы, явились проснувшиеся тюремщики; стражники, оставив посты, ринулись на поле брани. Все они, увидев, что в Тампль вторглось вопящее и изрыгающее проклятия нищее воинство в лохмотьях, сначала подумали, что им привиделся какой-то всеобщий кошмар. Но удары сыпались на солдат градом; оборванные женщины стреляли, и выстрелы их достигали цели…
В течение нескольких минут во дворике поднялся такой шум, что стало не слышно даже колокола. Уже около двух десятков женщин лежало на земле, но потери солдат были не меньше.
Воительницы, приведенные Като, метались по двору, окровавленные, растрепанные, опьяненные кровью, словно ведьмы на шабаше, яростные и безумные. Солдаты отступали, бежали врассыпную. Слышались стоны раненых, мольбы и проклятия, и наконец раздался торжествующий вопль.
Оставшиеся в живых солдаты и тюремщики бросились в коридор и спрятались, захлопнув за собой дверь, насмерть перепуганные невиданным вторжением озверевших мегер. Во дворе остались лишь один офицер да солдат с сержантом.
— Вперед! — завопила Като.
Ей нанесли уже три раны кинжалом. Она рвалась, как раненая пантера, собирающаяся ринуться на свою жертву.
Като поискала глазами Руссотту и Пакетту: они лежали на земле, раненные, возможно, смертельно. Страшное проклятие сорвалось с губ кабатчицы. Она выхватила ключи из руки Пакетты и бросилась к солдату, вся в крови, бледная, растрепанная.
— Где шевалье де Пардальян? — спросила она у солдата.
— Не знаю! — ответил тот.
Като подняла кинжал и ударила с размаху. Солдат рухнул на землю.
— Ты проводишь меня! — заявила она офицеру.
— Неужели ты думаешь, шлюха, что я… — начал офицер.