Я провалялся в госпитале целый месяц, в полной изоляции от своих товарищей из «Нормандии» – никто мне не писал и не звонил. К счастью, русские медсестрички были очень милыми и заботливыми по отношению к французам. И поскольку травма барабанных перепонок не сказалась на важных жизненных функциях, я сумел воздать должное франко-русской дружбе, крепкой и существующей испокон веков.
Вернувшись в Хатёнки во второй половине июля, я подумал, что госпитализация, возможно, спасла мне жизнь. Потому что с того момента, как меня увезли с авиабазы в карете «Скорой помощи», на фронте много чего произошло. С начала июля «Нормандия» участвовала в Курской битве[46] – невероятном по своим масштабам сражении, в котором было задействовано около шести тысяч танков, четырех тысяч самолетов и двух миллионов людей. Этому предшествовала не менее невероятная артиллерийская подготовка: тысячи пушек и «катюш» день и ночь рвали небо снарядами. Немцы развернули наступательную операцию «Цитадель» с целью ликвидировать курский плацдарм сопротивления и продвинуть линию фронта на подступы к Москве. Стратегический план советского главнокомандования состоял из двух этапов: на первом предполагалось отразить атаку немецкой армии, на втором, когда вражеские танковые дивизии понесут достаточно тяжелые потери, – перейти в контрнаступление.
И в эту титаническую битву, крупнейшее столкновение танковых войск за всю их историю, горстка пилотов «Нормандии» бросилась со всей яростью бок о бок со своими советскими товарищами из 303-й авиадивизии. Захаров просил действовать в полную силу, и французские летчики силы не экономили: за четыре дня было совершено 112 вылетов и сбито 17 самолетов противника.
Чтобы прикрыть сухопутные советские войска от атак «юнкерсов», пилоты «Нормандии» летали с самого рассвета до сумерек. Заря занималась в 4 утра, так что вставать нам приходилось в 3, а боевые вылеты продолжались до 22–23 часов вечера – летние дни в тех широтах долгие. Летчики возвращались на аэродром, успевали выпить чашку чая и выкурить сигарету, пока механики заправляли горючим их самолеты и пополняли боезапас, а затем пилоты снова взлетали – как в полузабытьи, с бледными, осунувшимися лицами и красными от усталости глазами.
Утром 14 июля[47] вся эскадрилья собралась на поляне. Торжественная церемония началась с поднятия трехцветного флага на импровизированной мачте. Майор Тюлан произнес речь, которая глубоко затронула сердце каждого из присутствовавших. Боевой дух был на высоте, все испытывали гордость за своих соратников – накануне Литольф, Кастелен и Дюран сбили по вражескому истребителю во время сопровождения бомбардировщиков.
И эта серия успехов продолжилась сразу после того, как собравшиеся на поляне пилоты и механики спели «Марсельезу», – в полдень Пуйад и мой приятель Марсель Альбер расправились еще с двумя немецкими самолетами. Но Жан де Тедеско не вернулся на базу. Новичок из подкрепления, прибывшего 9 июня, прожил на русском фронте чуть больше месяца.
А 16 июля для «Нормандии» выдался самый черный день. Впрочем, начиналось все неплохо – с трех уничтоженных «Мессершмитт Bf. 110» и одного «фокке-вульфа». Но потом истребители FW-190 сбили Литольфа, Кастелена и Бернавона. На земле известие о троих погибших за несколько минут пилотах вызвало шок и растерянность.
Суровый капитан Литольф, опытнейший летчик, был столпом «Нормандии» и примером для подражания всем новичкам, присоединившимся к эскадрилье в последние недели. Альбер Литольф принял авиацию, как принимают религию, и даже все свое свободное время он посвящал изучению новых моделей самолетов.
Лет через пятнадцать после войны останки Литольфа были найдены в лесу. Их идентифицировали по не тронутому ржавчиной жетону военнослужащего. Я находился в аэропорту Ле-Бурже вместе с Пьером Пуйадом и другими товарищами из «Нормандии», когда там приземлился самолет, доставивший останки Литольфа во Францию.
Ноэль Кастелен тоже был в числе первых четырнадцати летчиков-истребителей, приехавших в Россию в конце 1942 года. Адриан Бернавон попал на советско-германский фронт 10 мая, сбежав из Индокитая вслед за Пуйадом.
На следующий день вылеты начались с самого рассвета. Тюлан, потерявший заместителя и брата по оружию со времен службы в истребительной эскадрилье «Эльзас» на Ближнем Востоке, рвался в бой и весь день один за другим посылал истребители на боевые задания. Вечером, узнав, что пилоты 18-го гвардейского полка совершили шесть вылетов, а французы – всего пять, он как с цепи сорвался: «Чего мы ждем? Где пять, там и шесть!» И наш командир с ясным пронзительным взором, несмотря на усталость, возглавил группу «яков» для сопровождения штурмовиков. Когда штурмовики атаковали автоколонну на дороге к Орлу, по «якам» открыл огонь целый рой FW-190. Тюлан и кандидат в офицеры Вермей не вернулись на базу.
Артиллерийский снаряд разнес мотор самолета Бегена, его самого ранило осколком в бедро. Ему все-таки удалось посадить Як-1 плашмя, на днище, но после этого происшествия он так и не оправился. В феврале 1944-го Беген покинул «Нормандию» и вернулся в Англию. Немецкие зенитки сбили его над Голландией 26 ноября того же года.
За два дня «Нормандия» потеряла пятерых пилотов, в том числе двоих командиров, создавших эту эскадрилью. Для столь малочисленного подразделения это была катастрофа.
24Пепито принимает эстафету
Генерал Захаров нанес нам визит, как только узнал о гибели Тюлана. Он с присущей ему прямотой сразу посоветовал отказаться от тактики индивидуального боя – воздушных дуэлей, к которым мы привыкли. «Когда в небе сходятся крупные авиационные соединения, такая тактика теряет всякий смысл. В современных воздушных боях главное – это командный дух и взаимовыручка!» – заявил он.
Захаров питал к нам дружеские чувства, но помимо этого он получил инструкции с самого верха. Генерал понимал, что «Нормандия» должна выжить любой ценой, ведь эта маленькая эскадрилья являла собой символ, политическое значение которого нельзя было игнорировать. В глазах советского командования наше присутствие на их фронте имело, как сказали бы сегодня, огромную медийную ценность.
Захаров был потрясен смертью Тюлана, чью отвагу и летное мастерство он очень ценил. Но, будучи командующим воздушной дивизией, генерал не мог демонстрировать прилюдно свою скорбь. «Тюлан любил небо больше жизни. Это был орел, настоящий орел», – скажет он нам много лет спустя, во время приезда во Францию с другими советскими ветеранами.
Как и мои товарищи, я опечален известием о гибели майора Тюлана. Он был превосходным офицером, сумевшим отлично подготовить эскадрилью к военным действиям, и отличным летчиком, очень храбрым, возможно до безрассудства. Мы восхищались его смелостью, решительностью и выдающимися качествами пилота. О нем мы скорбели больше, чем о ком-либо еще из погибших, потому что в лице майора Тюлана потеряли командира, неоспоримого лидера.
После его смерти командование «Нормандией» принял на себя майор Пуйад, самый старший из нас по возрасту и званию. И по многим причинам это был правильный выбор. Прежде всего потому, что майор Пуйад, прибывший к нам больше месяца назад, уже успел освоиться и мог стать продолжателем дела Тюлана. Кроме того, он обладал всеми достоинствами, необходимыми на этом посту. Пьер Пуйад, по прозвищу Пепито, был более сильной и яркой личностью, чем Жан Тюлан, его однокурсник из Военной академии Сен-Сир. Он был вдумчивее, рассудительнее, а в отношениях с подчиненными – проще и человечнее, настолько, что мы, летчики «Нормандии», быстро с ним сблизились, с Тюланом же всегда держали дистанцию. К тому же Пуйад прекрасно разбирался в психологии людей, которыми ему приходилось командовать. Ему хватило ума и проницательности, чтобы разглядеть в моем друге Марселе Альбере, асе «Нормандии», лидерские задатки. Пуйад быстро понял, что в боевых столкновениях Альбер способен действовать эффективнее, чем кто-либо другой, и доверил ему водить звенья.
Орловское наступление, начавшееся бурной лавиной в скрежете металла и сполохах огня, быстро утихло. Это было почти поражение. Прорвав вражескую линию обороны, советские войска не сумели воспользоваться своим преимуществом и развить успех. Обе стороны понесли огромные потери. Облетая линию фронта на низкой высоте, мы, насколько хватало глаз, видели тысячи обгоревших остовов танков и еще больше трупов, раздувшихся на летней жаре.
Этим затишьем после бури и всеобщим трауром мы пользуемся, чтобы восстановить силы и освоиться с новыми самолетами Як-9. Нам их доставили в количестве, достаточном для создания второй эскадрильи. Я со своими друзьями Альбером и Лефевром остаюсь впервой, под командованием Леона. Вторую возглавляет лейтенант Беген.
Возможно, с нашим самым страшным врагом, истребителем «Фокке-Вульф-190», Як-9 и не сравнится, но все же он являет собой заметный прогресс по отношению к Як-1. Як-9 быстрее, и главное, он оснащен вооружением с электрическим механизмом управления стрельбой и перезарядки, тогда как установленная на Як-1 пневматика порой доставляла нам много хлопот. И в целом Як-9 надежнее Як-1 благодаря металлическим лонжеронам. В дальнейшем мы получим модификацию, снабженную 37-миллиметровой пушкой, которая очень пригодится для атаки наземных целей и прежде всего танков. Однако при всех своих достоинствах Як-9 тяжелее и, соответственно, менее маневренный, чем Як-1.
Помимо новых самолетов, этот период ознаменовался окончательным уходом от нас французских механиков, все это время трудившихся вместе со своими советскими коллегами. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю их решение, хотя тогда оно было для многих болезненным и многими принято в штыки. Но учитывая обстоятельства, поступить по-другому наши механики не могли. Фронтовая жизнь бесспорно оказалась слишком тяжелой для людей, не привыкших к экстремальным условиям.