Голубов не умер, но был вужасном состоянии: кости переломаны, ушибы по всему телу.
«Ничего, ребята. И вы, французы, не сильно там расстраивайтесь. Я скоро вернусь и покажу им, из какого теста слеплен!» – пообещал он, лежа с забинтованной головой на носилках, перед тем как санитарный самолет унес его в Москву.
Голубов и правда вернулся через четыре месяца, собранный по косточкам и на совесть залатанный. Несмотря на хромоту, шрамы и спицы в костях, полковник снова взял на себя командование и во главе своего 18-го гвардейского участвовал в Восточно-Прусской операции.
Чертов Голубов! С каким же удовольствием я буду видеться с ним после войны по разным случаям и во Франции, и в России!
Под сокрушительными ударами советских танковых войск, пехоты и авиации немцы каждый день пятятся все дальше к Днепру и Березине, увязая в болотах, где их поджидают тысячи партизан. Орша освобождена 27 июня, Минск – 3 июля. Березина, ставшая общей могилой для наполеоновской армии 132 года назад, сейчас для нас, французов, – символ победы. За время весеннего наступления 1944 года уничтожены не меньше трех десятков вражеских дивизий. Все происходит так быстро, что нам опять нужно менять место базирования – перебираться ближе к передовой, поскольку линия фронта уже продвинулась на 200 с лишним километров. Ла-Фьевр не успевал бы перерисовывать ее на своей карте…
Под конец нашего пребывания в Дубровке случился инцидент, чуть было не повлекший серьезные последствия для двух наших товарищей. В один чудесный, теплый и солнечный день Амарже и Кюффо, у которых, надо думать, слегка кружилась голова от весеннего воздуха, а также от занудной лекции полковника Пуйада на тему русской революции, вломились в баню, когда там мылись женщины из службы тылового обеспечения.
Двое французов, тосковавших по приятным впечатлениям, даже не успели насладиться зрелищем, представшим перед их глазами в избе, где мы каждые две недели обливались водой с головы до ног. Под оглушительный аккомпанемент визга и воплей разъяренные дамы в клубах пара немедленно вышвырнули нарушителей за дверь, предварительно раздев их догола.
На том все могло бы и закончиться, однако советские фронтовики относятся к отношениям между полами очень серьезно и вольностей не дозволяют – контакты между мужчинами и женщинами на передовой здесь ограничиваются служебными интересами. Слухи о происшествии достигли ушей Захарова, и тот на следующий же день вызвал к себе в штаб Пуйада, чтобы пожаловаться ему на некультурных подчиненных.
Хорошенько наорав на двух нарушителей перед всем личным составом, Пуйад под конец заявил:
– Вам повезло, легко отделались. Поначалу генерал Захаров требовал выгнать вас из полка. Чтобы такого больше не повторилось!
Несмотря на грозный тон полковника, мы с трудом сохраняли серьезность. Я тоже кусал губы, стараясь не расхохотаться, когда слушал рассказ о подвигах наших Надин и Ктофа и представлял себе, какая запись могла бы появиться в их личных делах, если бы Захаров все-таки добился увольнения…
28Де Сен превращается в легенду
Мы наконец покидаем Дубровку 15 июля. Передислокация несколько раз откладывалась из-за нелетной погоды. Пункт назначения – Микунтани, южнее Вильнюса, в четырехстах километрах отсюда.
«Гангстеры» из «первой», как нас зовут между собой другие пилоты, первыми вылетают на запад. Вторая эскадрилья садится на травяной полосе полевого аэродрома Микунтани через двадцать минут после нас. Но не в полном составе. На перекличке отсутствует Морис де Сен.
– У де Сена небольшая проблема – судя по всему, утечка масла. Они с Матра, его ведомым, решили вернуться в Дубровку, – объясняет Мурье, командир «второй».
Теперь вроде бы можно не переживать за де Сена, и мы безмятежно ждем прибытия еще двух эскадрилий. Но они что-то запаздывают, и беспокойство возвращается. Летчиков, которым ничего не остается, как вглядываться в небо, охватывает дурное предчувствие. А поскольку телефонная связь не работает, узнать, что происходит в Дубровке, невозможно.
Наконец, уже ближе к вечеру, мы слышим характерный шум мотора «яка» и бросаемся со всех ног к первому же приземлившемуся самолету.
– Ну?!..
По лицу пилота, спрыгнувшего с крыла, сразу становится ясно – случилось что-то серьезное. Он сразу пробивается сквозь окружившую его толпу к Пуйаду:
– Полковник… Де Сен… – И тут пилот замолкает на несколько секунд, чтобы перевести дыхание, а потом продолжает рассказ, не глядя на товарищей, собравшихся тесной толпой вокруг них с Пуйадом. Когда рассказ окончен, мы все потрясены не меньше, чем выслушанный нами очевидец трагедии.
У де Сена действительно произошла утечка масла, и он вынужден был вернуться. Находившийся в Дубровке с двумя эскадрильями майор Дельфино передал ему по радио, что полоса свободна, можно садиться. Де Сен, ничего не видевший сквозь лобовое стекло, забрызганное маслом, несколько раз пытался приземлиться на соседних болотах, но ничего не вышло. Видя, что посадка невозможна, Дельфино связался с командным пунктом 1-й воздушной армии, и ответ последовал незамедлительно: пусть пилот бросает самолет и прыгает с парашютом. Дельфино передал этот приказ де Сену. Последовало молчание, потекли секунды, казавшиеся бесконечными, а в небе не появилось и намека на белый купол. В то время майор еще не знал, что де Сен на борту не один. Белозуб, его механик и друг, путешествовал в тесном отсеке «яка» за спиной летчика.
Пилоты «Нормандии», ожидавшие приказа на взлет, собрались вокруг машины с радиопередатчиком. К нему подключили громкоговоритель, и всем было слышно тяжелое дыхание товарища, молчавшего в кабине самолета, который уже заволокло густым дымом. «Я бы тоже не прыгнул. Там с Морисом Белозуб, а у него нет парашюта», – раздался вдруг голос в толпе. «И я бы не прыгнул», – подхватил другой. «И я», – прозвучал третий.
Дельфино в отчаянии передал микрофон Агавеляну:
– Ты здесь представляешь советское правительство, сам ему прикажи.
– Морис, прыгай, это приказ! Другого выхода нет!
Но Морис де Сен не прыгнул. Через несколько секунд после очередной неудачной попытки приземления вслепую его Як-9 потерял управление и взорвался, задев склон холма.
Морис де Сен и Владимир Белозуб похоронены бок о бок между двумя избами в Дубровке. Когда закончилась короткая прощальная церемония, деревенские дети положили на могилу де Сена охапку цветов – красных, белых и синих. Это была первая дань уважения, простая и очень искренняя, принесенная советским народом французскому летчику, который пожертвовал жизнью, потому что не мог бросить своего брата из советской армии.
В тот вечер в Микунтани полковник Пуйад собрал нас всех на минуту молчания в память о погибшем соратнике. У меня в глазах стояли слезы, как и у остальных пилотов. Де Сен был прекрасным товарищем, всегда приветливым, всегда с улыбкой. Его любили в «Нормандии». По природе замкнутый, он понемногу оттаял и освоился в нашей компании за полгода, прошедшие со дня его приезда в Тулу.
Трагедия де Сена и Белозуба имела большой резонанс в СССР. Пресса не обошла вниманием рыцарский поступок французского летчика по отношению к советскому механику, а после войны этот эпизод вошел в учебники истории как символ нерушимой дружбы между Францией и Россией. Школьники учили наизусть стихи и песни о Морисе де Сене и Владимире Белозубе – французском аристократе и волжском крестьянине, которые вместе погибли ради торжества свободы.
Лет через двадцать после возвращения во Францию мы с моим другом де Панжем сопровождали генерала Захарова, пожелавшего нанести визит матери Мориса де Сена на авеню Эйлау в Париже. Там, на маленьком столике в гостиной, я с волнением увидел две фотографии, поставленные одна рядом с другой. Это были портреты де Сена и Белозуба.
Мать нашего товарища, элегантная пожилая дама, с нежной печалью сказала, что ее Морис сделал правильный выбор и что она им гордится. Когда мы покидали эту квартиру, даже у великана Захарова, закаленного годами войны, на глазах были слезы.
29От «Нормандии» к «Нормандии – Неман»
В Микунтани как будто произошла смена декораций специально для нас: исчезли бесконечные русские просторы, березовые рощи и ставшие привычными избушки. Мы на территории старой Речи Посполитой. Кажется, вечность минула с тех пор, как я в последний раз видел холмистые луга и каменные домики. До чего же приятно на них смотреть – пейзаж напоминает мне об Анжу и о моей деревне Шампинье.
Авиаполк разместили на ферме с водокачкой посреди двора, прямо как у нас дома. Словно за какой-то час полета мы приблизились к Франции, по которой ужасно скучаем.
– Парни, это курорт! Ну чес-слово! – изрекает Марсель Альбер, мастер точных формулировок.
В небе здесь пока относительно спокойно, и мы пользуемся всеми преимуществами новой резиденции. Прежде всего налаживаем меновую торговлю – вокруг, куда ни глянь, разгуливают жирненькие, откормленные пернатые. За полтора года на каше, борще, котлетах и компоте аппетит у нас такой, что мы готовы слопать весь птичий двор.
У местных крестьян дефицит одежды, поэтому средство обмена сразу находится. Форменная рубашка Королевских ВВС за восемь цыплят, три пары носков за дюжину яиц, свитер за два литра самогона – деревенской водки… Капитану-инженеру Агавеляну, главному поборнику устава, происходящее не слишком нравится, но остальным наплевать. «Война скоро закончится, это барахло нам больше не понадобится!» – смеюсь я.
С десертами еще проще – в окрестных лесах черным-черно от черники, каждый день кто-нибудь идет по ягоды и возвращается с полными корзинками. В Микунтани у нас пышным цветом распускаются способности кашеваров. После долгого дня приготовлений к трапезе, когда каждый с удовольствием вносит свою кулинарную лепту, мы жарим на вертелах добытую домашнюю птицу под открытым небом. Вечер вокруг костра пр