В числе будущих прославленных голлистов, занявших место на борту «Эттрика», есть и Рене Кассен. Этот выходец из Байонны, на десять лет старше Лионеля де Мармье, выделяется среди пассажиров благородной осанкой и белоснежной бородкой. С 1924-го по 1938 год он был членом французской делегации в Лиге Наций и одним из первых публично заговорил о том, что Третий рейх представляет угрозу для Франции и для всего мира.
В долгие часы безделья на палубах войскового транспорта я вспоминаю калейдоскоп событий, ознаменовавших последние несколько месяцев. Внезапное нападение 10 мая и безудержное наступление немецкой армии заставило меня повзрослеть, не заметив перехода от юности к зрелости. Я думаю о сказочных временах в летной школе города Анже, о полетах над Луарой, о кутежах с однокашниками в квартале Ла-Дутр, о роскошном здании в стиле ар-деко, построенном «Французской авиационной компанией» у дороги, ведущей к Аврийе…
Я приехал в Анже из Тура, где записался добровольцем в ряды вооруженных сил осенью 1939-го, не дожидаясь повестки – мне, к тому времени дипломированному пилоту, не хотелось угодить по распределению в какой-нибудь пехотный батальон. Служить родине я был готов, но надеялся совместить это со своей страстью к авиации, и потому после общей военной подготовки стал курсантом летной школы.
В конце концов даже мама одобрила мой выбор. Отец прошел Первую мировую и знал, что такое война в окопах; мама не хотела, чтобы я тоже это пережил. Кроме того, мой дядя Ролан, один из папиных братьев, погиб в октябре 1916 года от взрыва артиллерийского снаряда во время разведвылазки на берегу Соммы. Ему было двадцать восемь лет. В его честь родители и назвали меня Роланом.
Дядя умер за несколько лет до моего рождения, но его портрет в полный рост висел в обеденном зале нашего родового замка в Мозе неподалеку от Анже, и я с детства любовался горделивой осанкой капитана пехоты в безупречно сидящем мундире. На той же стене был еще один портрет – моего отца в форме младшего лейтенанта кавалерии. Он вернулся с фронта с Военным крестом и благодарственной грамотой за храбрость, проявленную в битве за форт Дуомон.
О том, что новый вооруженный конфликт с Германией неизбежен, мне было ясно уже за несколько лет до его начала. Я с беспокойством слышал по радио истерические вопли Гитлера и яростные аплодисменты его народа, опьяненного мечтой о величии Германии, пусть даже нацистской. Да и отец не скрывал от меня, старшего сына, собственных опасений, все нараставших по мере развития событий в конце 30-х годов: ввод немецких войск в Рейнскую область, отправка Третьим рейхом солдат в Испанию воевать на стороне франкистов против республиканцев и, наконец, аннексия Судет. «Вот увидишь, через пару лет опять начнется война, и она будет еще страшнее той, что я прошел. Немцы не простили нам победы. И никогда не простят. На сей раз они из нас душу вытрясут», – сказал он мне однажды.
Пока «Эттрик» идет к английским берегам, стараясь разминуться с германскими самолетами и подлодками, я вспоминаю это отцовское предостережение. Его пророчество сбылось, поэтому сейчас я стою на палубе корабля, спешащего к Англии.
Кажется, что мой самый первый полет – на аэродроме в Юнодьере – был так давно… В ту пору я еще учился в лицее Монтескьё в Ле-Мане (престижном заведении, основанном в 1601 году как коллеж при ораторие[8]) и жил в иезуитском пансионе. Готовился сдавать бакалавриат[9] по элементарной математике, хотел стать инженером-агрономом, как отец. Не стану кривить душой – учеником я считался не самым лучшим, но в тупицах не числился, просто был разгильдяем, вечно выдумывал новые проказы или витал в облаках. В общем, учеба стояла для меня далеко не на первом плане – я куда больше внимания уделял самолетам и своей мотоциклетке, на которой с удовольствием катал друзей, едва заканчивались уроки.
Так бы все продолжалось и дальше, но в один прекрасный день матери пришлось идти к префекту моего курса и умолять его не отчислять меня из лицея.
«Знаете что, мадам? Из него никогда не выйдет ничего путного!» – заявил ей префект.
Каждый четверг после уроков в лицее я бежал в Юнодьер на занятия по пилотированию в клубе «Народной авиации» – организации, созданной в 1936 году по распоряжению министра воздухоплавания Пьера Ко. Эта «Народная авиация» была отличной идеей, она позволила сотням подростков, таких, как я, освоить азы летного мастерства без ущерба для кошельков родителей.
Аэроклубы по всей Франции тогда укомплектовывали самолетами «Кодрон-Люсиоль» – легкими сельскими аппаратами из дерева и парусины, с трудом выдававшими 100 км/ч. Моего наставника звали месье Дешан; он оказался добродушным дядькой и тотчас взял надо мной шефство.
Никогда не забуду тот день, когда Дешан сказал мне, что я готов к первому одиночному полету. Едва поднявшись в воздух, я заорал от радости, опьяненный ударившим в лицо ветром, от которого не мог защитить короткий козырек кожаного шлема. Это было потрясающе: рядом больше нет подсказчиков, моя мечта осуществилась, я лечу, как Фонк, Гинемер и Ненжессер, мои кумиры. Я лечу, как Мермоз, мой герой!
Отец, услышав от меня о желании учиться на пилота, особого энтузиазма не выказал, но в конце концов дал согласие, выдвинув при этом ряд условий: «Не валяй дурака, не проводи в аэроклубе слишком много времени, и главное – ни слова об этом матери».
Короче говоря, я обзавелся поддержкой, обрел уверенность в себе и не замедлил этим воспользоваться. Покружив над полем, я отправлялся в полет над Луарой и над Сеной. Каждый раз у меня было два с половиной, а то и три часа полной свободы и независимости, порой я даже пролетал над фамильным замком в Мозе, до которого было рукой подать по прямой от Ле-Мана. И конечно, при виде далеко внизу родителей и брата с сестрой на прогулке в парке или на длинной аллее, ведущей к дороге на Шефф-сюр-Сарт, я тайком махал им рукой.
Без согласия отца и в конечном счете без понимания со стороны матери, без «Народной авиации» и без доброго отношения Дешана меня, дипломированного пилота и летчика-истребителя военно-воздушных сил Франции, не было бы на этом корабле, идущем к английским берегам.
3Мерс-эль-Кебир не остановит нас
«Эттрик» вошел в плимутский порт 26 июня. Море под нами было безмятежно, летнее небо над головой – безоблачно, и о ненастье, сопровождавшем отплытие, уже ничто не напоминало. Из порта мы поездом добрались до Ливерпуля, а оттуда нас переправили в Биркенхед, на другой берег эстуария Мерси, – там был разбит гигантский палаточный лагерь посреди Эрроу-парка.
В Англии я оказался не впервые – два года назад, летом 1938-го, приезжал сюда на языковую стажировку. Заодно научился и кое-чему еще: благодаря юной Мэри я открыл для себя обаяние местных жительниц. Единственное, в чем ее можно было упрекнуть, так это в том, что она предавалась плотским удовольствиям со сдержанностью истинной викторианки. Приятели хохотали до упаду, когда я рассказывал им о своих амурных подвигах: «Она, конечно, милая и все делает очень нежно, но так, будто для нее это какая-то трудовая повинность. А я так не хочу – мне страсть нужна, чтобы все искрило!»
Эрроу-парк под жарким июньским солнцем 1940-го являет собой разношерстное космополитичное сборище. Среди тысяч французов, эвакуированных из Дюнкерка или добравшихся сюда из других мест, попадаются солдаты самых разных национальностей. Англичане по мере сил пытаются сформировать из этого хаоса подкрепление для своих войск. Каждый день прибывают новые солдаты – поляки, бельгийцы, чехи и венгры. Из опасения пропустить на свою территорию пресловутую «пятую колонну», британские службы безопасности регистрируют и просеивают мелким ситом всех новоприбывших. И каждому они задают один и тот же вопрос: «Are you here to stay?»[10]
Мы наконец-то воссоединяемся 29 июня с остальными однокурсниками, отплывшими из Сен-Жан-де-Люза на борту «Арандора-Стар», – это Жан Маридор, Жан Ревейак, Мишель Будье, Морис Майфер, Жак Гиньяр, Пьер Лоран, Анри Лепаж и другие. Не хватает только Вакренье и Сен-Млё – их по какой-то причине задержали на пристани жандармы, так что они не попали на корабль.
В палаточном лагере атмосфера меняется день ото дня, порой вспыхивают жаркие споры между сторонниками возвращения во Францию и теми, кто намерен остаться в Англии и вести борьбу под началом генерала де Голля, которого британское правительство только что официально признало лидером движения «Свободная Франция».
Прибытие солдат, сражавшихся в Норвегии в рядах британских войск, дало повод для новых дебатов в палатках Эрроу-парка. «Вы конченые идиоты! Немцы разгромят англичан, и вы влипнете по самую макушку. Петен официально подписал перемирие. Ваш воинский долг – быть сейчас с ним, сплотиться под знаменами Петена. А де Голль – самозванец!» – заявил нам кто-то из уцелевших под Нарвиком, посеяв сомнение во многих умах.
Я, как и мои товарищи, впал в задумчивость. К тому же на днях с помощью дяди, дипломата из посольства в Португалии, родители передали мне весточку. Они упрашивали меня вернуться и продолжить учебу. Я ответил, что сначала посмотрю, как будут развиваться события, а потом уже приму решение.
В этой обстановке неопределенности до нас доходят слухи о трагедии в Мерс-эль-Кебире. Черчилль, опасаясь, что цвет французского флота попадет в руки немцев, отправил армаду, получившую название «Force Н» («Подразделение Эйч»), уничтожить корабли, стоящие на якоре в заливе Оран.
Первый этап операции «Катапульта» развернулся в ночь со 2-го на 3 июля: британцы взяли в плен экипажи всех французских кораблей на стоянках в английских портах. Разбуженным посреди ночи 16 тысячам французских моряков, которых застали врасплох, ничего не оставалось, как сдаться.
В 6 часов утра 3 июля «Force Н» внезапно появилась на рейде базы Мерс-эль-Кебир. Командующий британской армадой вице-адмирал Джеймс Сомервилл предложил французскому флоту на выбор четыре варианта действий: 1) присоединиться к британскому флоту; 2) передислоцироваться в британский порт, уменьшив численность экипажей; 3) отойти к Антильским островам и разоружиться или 4) затопи