«Офицеры, сержанты, солдаты!
Сегодня получен приказ Верховного главнокомандования перейти в решительное наступление, цель которого обозначена самим товарищем Сталиным: уничтожить фашистского зверя в его собственном логове.
Товарищи, вы увидите логово зверя под крыльями своих самолетов.
Никакой пощады фашистским палачам!
Если враг не сдается, его уничтожают.
Смерть немецким оккупантам!»
Зачитав это обращение перед авиаполком, полковник Пуйад добавляет от себя:
– Отомстите бошам!
И мы прекрасно понимаем, что Пепито имеет в виду. Несколько недель назад в Каунасе мы своими глазами видели, на что способны немцы. Над городом витал запах смерти. В еврейском квартале подвалы сожженных домов и улицы были завалены трупами женщин и детей – они лежали на земле, по одиночке или целыми группами, спаянные пламенем воедино. С начала войны я видел много мертвых – сбитых летчиков и пехотинцев, павших на полях сражений. Но никогда еще перед моим взором не вставали картины такого варварства по отношению к гражданскому населению.
Поэтому в новое наступление мы устремляемся, охваченные праведным гневом. И надеемся от всей души, что оно станет последним в этой войне. Ровно через год после прошлой воздушной победы, 14 октября, я одерживаю еще одну – в районе Тильзита сбиваю FW-190. Моему примеру тотчас следует Соваж. А вместе с «юнкерсом» Ju-88, расстрелянным целым звеном, на счету «Нормандии – Неман» три немецких самолета за один день.
И это было только начало: 16 октября вошло в историю авиаполка как день величайшей воинской славы. Карусель завертелась с самого утра, боши падали как дохлые мухи, прошитые прицельными очередями с хвоста или под яростным шквальным огнем целых звеньев.
К вечеру был подведен итог: 29 вражеских самолетов сбиты за сотню вылетов и ни единой потери в наших рядах. В моем списке четыре новые победы. Охотно выполняя ритуал, я одну за другой делаю «бочки» над аэродромом, когда захожу на посадку. Сотую победу авиаполку в этот же день приносит Перрен. Русские хотели беспощадного отношения к врагу, они его получили.
Вечером у нас в столовой праздник. К поздравительным лозунгам девушки из службы тылового обеспечения добавили собственноручно приготовленный для своих французиков гигантский торт и написали на нем глазурью: «Слава победителям!»
Следующие дни проходят также эффективно: двенадцать побед 17-го числа, столько же 18-го, одна из них на нашем с Марши счету. Это уже не «охота», а настоящая коррида. У нас у всех такое чувство, что мы участвуем в финальном спринтерском забеге и первыми придем к финишу, потому что в таком темпе немцы долго не продержатся. Летаем с утра до вечера на пределе собственных сил и возможностей наших самолетов. Каждый день один в один похож на предыдущий: взлет, бой, приземление, техосмотр аппарата механиком, чашка чая, наспех выкуренная сигарета, и снова взлет, и снова битва, и порой кажется, что она будет длиться вечно.
Наши маленькие Як-3 творят чудеса в этом адском хаосе, когда в воздушных боях сходятся порой десятки аппаратов. Видя, как «яки» взлетают свечой, словно сигнальные ракеты, немецкие пилоты, впервые встретившие превосходящих их противников, испытывают головокружение. Как жаль, что эти самолеты мы получили только сейчас…
Я сбиваю 23 октября еще один FW-190 и наношу серьезные повреждения другому. Тремя днями раньше мы с Ирибарном и Марселем Альбером втроем разделались с Me-109 – это была двадцать третья победа для Бебера и пятнадцатая для меня.
Еще две победы авиаполка, и наступление останавливается так же резко, как началось. Несмотря на успехи авиации (более сотни сбитых вражеских самолетов за две недели), для советских войск это поражение. Танковым дивизиям и пехоте не удалось прорвать немецкую линию обороны из-за яростного сопротивления врага. Защищая свою территорию, немцы бьются как демоны. Советский Генштаб собирался взять Кенигсберг за восемь дней. Ему для этого понадобилось восемь с лишним месяцев.
Роскошный, богатый на события октябрь заканчивается печально. Природа тоже грустит – начинаются холода. Мансо, собиравший 29-го числа немецкие трофеи вместе с Перреном в окрестностях нашего нового аэродрома в Дидвиге, наступил на пехотную мину, и ему оторвало правую ногу. Падая, он угодил на другую мину и лишился половины левой руки. Перрен, потрясенный тем, что случилось с его другом, рыдал как ребенок. Мы всем полком ходили к Мансо в медсанчасть. Этого простого, добродушного парня, который всегда был в хорошем настроении, все любили.
Но вопреки стараниям врачей, в ночь на 1 ноября Мансо умер от быстро распространившейся гангрены. Мы похоронили его под проливным дождем, на изрытом воронками взрывов поле, по колено увязая в грязи и утирая слезы. Наш приятель по прозвищу Джиджи никогда не увидит родной Париж освобожденным.
Ноябрь проходит в серых тонах. Гризайль царит на природном и психологическом ландшафте. Снег вперемежку с дождем, нелетная погода. Ледяные ветра с Балтики без устали гуляют по нашему аэродрому. После бурного периода воздушных боев это вынужденное бездействие всех погружает в черную тоску. Мы ведь могли вернуться во Францию, а теперь вот застряли в капкане уже третьей по счету русской зимы, и, кроме как дуться в карты с утра до вечера, заняться тут нечем.
Ноябрь 1944-го оказался для нас самым унылым месяцем с тех пор, как два года назад мы высадились в Иванове. Единственным развлечением стало нашествие кинематографистов, снимавших документальный фильм о жизни авиаполка «Нормандия – Неман». Но из-за кошмарной погоды, превратившей летное поле в трясину и приковавшей наши самолеты к земле, им пришлось раньше времени упаковать кинокамеры и вернуться в Москву.
Двадцать седьмого ноября мы наконец вылетаем из Дидвиге курсом на Гросс-Кальвайтхен у берегов Вуккерзее – это озеро находится рядом с обширными охотничьими угодьями Геринга. Вот она, Пруссия! Деревня пустует, так что нам предоставлен богатый выбор миленьких комфортабельных домиков, покинутых хозяевами. Мы целую вечность не спали в настоящих постелях с мягкими матрасами, чистыми простынями и пуховыми одеялами.
Вскоре после нашего прибытия сюда подоспела новость о том, что нам с Марселем Альбером присвоено звание Героев Советского Союза. При всем моем равнодушии к наградам, эта чего-нибудь да стоит. Звание Героя – высшая форма отличия в СССР, и его впервые удостаиваются французы. Трудно вообразить, что на моей груди будут красоваться знаменитая «Золотая Звезда» весом 32 грамма и сопутствующий ей орден Ленина. У нас, уцелевших летчиков из первого состава «Нормандии», на счету больше всего побед: 23 у Альбера и 16 у меня.
– А еще, Поип, наши фото добавят в официальный альбом воинской славы! – смеется Альбер, но он взволнован не меньше, чем я.
И поскольку добрые вести всегда ходят парами, мы получаем подтверждение давно появившимся слухам о том, что де Голль, находящийся с официальным визитом в СССР для подписания договора о дружбе со Сталиным, навестит «Нормандию – Неман» на фронте. В последний раз я видел генерала в сентябре 1940-го на рейде Фритауна, когда он поднялся на борт «Пеннланда», чтобы сообщить нам о присоединении Чада к «Свободной Франции». С тех пор прошло больше четырех лет…
Мрачное настроение, одолевавшее всех на аэродроме в последние недели, развеялось, будто на нас дохнул вольный ветер, и на лицах расцвели улыбки, несмотря на холода. Теперь мы только и говорим, что о приезде де Голля, даже за партиями в покер. Служба тылового обеспечения запасается провизией к этому важному дню. Наши берлоги отдраены и блистают чистотой. Каждый день мы совершаем тренировочные полеты, выстраиваясь в лотарингский крест, чтобы оказать генералу достойный прием.
Но 6 декабря программа неожиданно меняется, мы получаем контрприказ. Из-за плохих погодных условий де Голль не приедет к нам. Это мы поедем к нему в Москву.
33Дождь из орденов в Москве
В 10 часов вечера мы садимся в грузовики и отправляемся в Каунас, где нас будет ждать поезд до Москвы. Сидя бок о бок на металлических скамьях и поставив между колен чемоданы, почти всю ночь трясемся по заснеженным дорогам, а брезентовый полог, хлопающий на ветру, не спасает от холода. Чтобы хоть как-то согреться, мы всю дорогу поем песни – поспать все равно не получится из-за мороза, неудобной скамьи и волнения. Прямо перед отъездом мы узнали, что ветеранов «Нормандии» наконец-то отпускают во Францию сразу после торжественных церемоний.
К трем часам утра добираемся до Каунаса, промерзшие до костей. Глаза у всех слипаются от усталости. Но вместо того чтобы свернуть к вокзалу, грузовики высаживают нас во дворе военного госпиталя.
– Они что, хотят подержать нас в карантине, прежде чем дозволят пожать руку товарищу Сталину? – ворчит Роже Соваж.
Верзила ошибся. Несмотря на поздний час, весь персонал во главе с начальником госпиталя встречает нас по-королевски и давай хлопотать вокруг. После горячего душа, отогревшего заледенелое тело, какое же счастье растянуться на свежих простынях!.. Я засыпаю мгновенно – у меня, как и у моих товарищей, даже нет сил полюбезничать с медсестричками, проводившими нас в палаты.
Когда мы просыпаемся, персонал все с той же предупредительностью сопровождает нас в большой зал. И там нам приходится хорошенько потереть глаза, чтобы убедиться: это не сон. Вместо обычного завтрака нам подают икру, ветчину, колбасы, жаркое, яичницу-глазунью, жареную картошку, шоколад и взбитые сливки. Пиршеству сопутствуют вино и водка в неограниченном количестве. А посреди зала стоит генерал Захаров, хихикая, как мальчишка, которому удалась знатная шалость, и сразу становится ясно, кому мы обязаны этим роскошным приемом.
Проголодавшись после долгой дороги на грузовиках, мы отдаем должное угощению. Едим, пьем, потом танцуем с официантками и медсестрами под звуки аккордеона. Мы бы с удовольствием задержались здесь и провели с девушками весь день, но после полудня нас извещают, что поезд готов и пора откланяться.