На вокзале нам с Марселем Альбером уготован новый сюрприз: звание Героев Советского Союза (хотя медали еще не получены) дает нам право на путешествие в спецвагоне с Захаровым, генералом Хрюкиным и майором Дельфино.
«Ну и мерзавцы же вы! Совсем зажрались!» – с легкой завистью фыркают товарищи, заглядывая вместе с нами в спальные купе и рассматривая салон с диванами и креслами, кухню и отдельную уборную.
На их долю такой роскоши не досталось, но жаловаться им тоже не на что: на деревянных койках в общем вагоне мягкие матрасы, чистое постельное белье и теплые одеяла. К тому же к ним гораздо ближе, чем к нам, вагон-ресторан, персонал которого, как сообщил Захаров, в распоряжении дорогих гостей круглые сутки.
Разумеется, никто не пропустил эти слова мимо ушей, и с самого отбытия начинается хождение туда-сюда по составу. Поскольку вагон-ресторан здесь единственный неотапливаемый, мы там долго не задерживаемся и быстро бежим в тепло, нагруженные корзинами с икрой и бутылками водки.
Нетрудно догадаться, что атмосфера в поезде веселая и беззаботная. Едим, пьем, спорим, смеемся, потом даем себе короткий перерыв на сон, и все начинается заново. Времени любоваться однообразным заснеженным пейзажем у нас, конечно, нет.
За два дня мы преодолеваем в обратном направлении тот же путь, на который у нас ушло два года в стране, охваченной войной: Вильнюс, Неман, Березина, Минск, разрушенный Смоленск. Теперь нам больше не нужно сражаться за каждую пядь, и если бы не зенитная пулеметная установка позади локомотива, можно было бы подумать, что война закончилась.
Поезд прибывает в Москву морозной ночью 9 декабря. На перроне нас ждет прием, достойный высших лиц государства: советские офицеры берут под козырек, толпятся журналисты и кинооператоры, щелкают затворами фотографы, и вспышки заставляют нас окончательно проснуться. Проморгавшись, мы с радостью видим полковника Пуйада – он приехал сюда раньше нас, чтобы договориться о долгожданном отпуске для ветеранов «Нормандии».
Вместо гостиницы «Савой», нашей привычной резиденции в Москве, всю группу везут в ДКА – Дом Красной Армии.
– Вот увидите, там еще лучше, – шепчет нам Пепито по дороге. Он явно счастлив снова оказаться в компании своих мальчишек из полка после нескольких тяжелых дней, проведенных во Французской военной миссии.
Прежде чем нас покинуть, командир вкратце излагает программу мероприятий:
– Официальная часть начнется в одиннадцать тридцать с церемонии награждения наших героев. После этого, господа, всех ждут в посольстве.
Стоит командиру уйти, опять начинаются шуточки в наш с Альбером адрес: «Ну, голубки, готовы открыть бал? Глядите, не поскользнитесь на паркете!»
В торжественный день вручения наград, 9 декабря 1944 года, в субботу, присутствие Альбера меня не спасает – я ужасно волнуюсь и робею как школьник. Да и Альбер растерял все свое ехидство, держится скромно, будто мальчик из церковного хора, поглядывая на всех этих советских офицеров, увешанных орденами.
На протяжении поздравительных речей главного маршала авиации, командующего ВВС СССР Александра Новикова и генерал-полковника Шиманова, представляющего здесь Военный совет, я не выпускаю из поля зрения Пуйада. Наконец наступает долгожданный момент. Операторы и фотографы подходят ближе, чтобы запечатлеть историческое событие: сейчас граждане Франции впервые удостоятся звания Героев Советского Союза. Меня переполняют эмоции, когда я вижу, как выносят сафьяновый футляр, внутри которого на красном бархате лежит золотая звезда, соединенная с колодочкой, обтянутой алой муаровой лентой.
По советской традиции эту медаль передают в руки, а не прикалывают на грудь. Смущаясь под объективами кинокамер и фотоаппаратов, я не сразу нахожу карман, чтобы спрятать маленькую коробочку, и Пуйад, прекрасно осведомленный о моей неуклюжести подростка-переростка, наблюдает за этим конфузом насмешливым взглядом.
Мы бормочем на русском слова благодарности, дальше следует новый фотосеанс, и нас везут в посольство Франции на правительственных машинах. По прибытии мы, не теряя времени, присоединяемся к нашим товарищам – те уже выстроились в несколько рядов напротив внушительной группы советских и французских офицеров при полном параде. Я занимаю место между Риссо и Альбером, стоящим рядом с Пуйадом. В этот момент ко мне приближается незнакомый офицер и строго говорит:
– Наденьте «Золотую Звезду» Героя, сейчас к нам выйдет генерал.
Меня охватывает паника. Я принимаюсь шарить по карманам под веселыми взглядами присутствующих – никак не могу запустить руку внутрь.
– Только не говори, что ты потерял звезду, де ла Растяп, – шепчет мне Альбер.
Я в конце концов нахожу коробочку и лихорадочно прикручиваю медаль на летную куртку. Как раз вовремя. Раздается команда «Смирно!» – и входит де Голль в сопровождении множества генералов и Жоржа Бидо, министра иностранных дел. В зале устанавливается полная тишина. Я уже видел де Голля, но он в очередной раз производит на меня впечатление, как и на моих товарищей. Дело не только в высоком росте и воинственной поступи, а во всем том, что он в себе воплощает. Без этого человека не было бы «Нормандии – Неман» и я наверняка до сих пор летал бы в Англии.
Де Голль прикрепляет на красно-золотистое знамя авиаполка крест ордена Освобождения.
– Мы признаём вас нашими соратниками Освобождения Франции. За честь и победу! – торжественно произносит он официальную формулу посвящения.
Пуйад, Альбер, Риссо и я по праву удостаиваемся тех же слов и братских объятий. Мы тоже соратники ордена Освобождения.
В этот день де Голль вручает награды многим советским офицерам, участвовавшим в авантюре «Нормандия – Неман», начиная с генерала Захарова, который не меньше, чем французы, гордится тем, что стал членом ордена Почетного легиона.
Мы с Альбером и Риссо тоже получаем знаки отличия этого ордена и Военные кресты.
– Побрякушки сыпятся как дождь в Дуале, – шепчет мне Альбер.
– Такими темпами мы скоро обойдем по их количеству советских генералов, – отзываюсь я, отпив глоток шампанского.
Раздав награды, де Голль произносит речь перед авиаполком. С привычными лирическими интонациями он говорит о высадке союзников в Нормандии, о жестоких боях на западе и об освобождении Парижа. Рассказывает о том, как налаживается повседневная жизнь во Франции, о полуразрушенных или стертых с лица земли городах, о том, что осталось приложить последние усилия ради окончательной победы, а победа, по его мнению, уже очень близка. Затем он непринужденно, с сигаретой в зубах, прохаживается между группами летчиков, со многими заводит беседы, интересуется условиями нашей жизни на фронте. Со мной долго говорит о моем отце, с которым был лично знаком, и о моих прославленных предках – в их числе есть революционный генерал Жан-Франсуа де ла Пуап, военный губернатор Тулона в 1794 году, под чьим командованием некогда служил молодой и подававший большие надежды артиллерийский офицер по фамилии Бонапарт.
Когда к нам присоединяется генерал Жюэн – участник Итальянской кампании, отличившийся на реке Гарильяно, – разговор становится еще менее официальным:
– Ну, как вам русские девушки? Чаровницы? Или дикарки? Или и то и другое? – любопытствует он.
Общение с девушками мы, конечно же, продолжили в тот же вечер, пока де Голль и Пуйад ужинали со Сталиным в Кремле. На следующий день Пепито попотчевал нас рассказом об этом незабываемом мероприятии, которое закончилось в 5 утра воскресенья 10 декабря подписанием договора о франко-советской дружбе:
– В какой-то момент Сталин поднялся из-за стола и произнес тост в мою честь. Затем сделал знак подойти, принялся нахваливать «Нормандию – Неман» и выразил пожелание, чтобы наш авиаполк в скором времени вырос в дивизию, командование которой он доверит мне. По этому случаю предложил выпить на брудершафт, мы скрестили руки и залпом опрокинули по рюмке водки. И вот тогда он по русской традиции поцеловал меня в губы. Кажется, после такого я получил право обращаться к нему на «ты»… но, разумеется, не стал этим правом пользоваться и никогда не стану. Вернулся на свое место под аплодисменты свидетелей и подумал, что я, вероятно, единственный человек с Запада, удостоенный такой привилегии. А советские маршалы, сидевшие рядом со мной, сразу начали называть меня генералом.
Пепито долго не мог прийти в себя от поцелуя со Сталиным в ту ночь, когда не смолкали тосты. Как и нам, ему будет о чем рассказать в Париже…
34Ветераны возвращаются
В ноябре 1942 года нас, французских пилотов, приехавших в СССР, было пятнадцать – четырнадцать летчиков-истребителей и один пилот-связной. Из этой группы пионеров «Нормандии» осталось всего четверо, и 19 декабря 1944-го мы вчетвером поднялись на борт «Дакоты»: Марсель Альбер, Жозеф Риссо, Жан де Панж и я.
Через восемь часов полета в ужасающих условиях «Дакота» села в Ростове-на-Дону. Мы провели здесь два дня в выстуженном насквозь здании, где во время боев повыбивало все стекла. Поразительная была перемена по сравнению с московской роскошью. Дальше мы полетели в Махачкалу, на побережье Каспийского моря, заночевали в городе, а на рассвете следующего дня взяли курс на Иран.
В Иране целую неделю пришлось ждать самолета в Египет. По счастью, вынужденную задержку скрасили званые обеды, которые устраивали для нас иранские власти и друзья из французского сообщества. А Бэбэ, покровительница «Нормандии», пригласила всех летчиков в свое шикарное поместье, где мы уже не раз чудесно проводили время осенью 1942-го. На протяжении двух лет на фронте нам приходили посылки от Бэбэ – сигареты, шоколад, алкоголь всех сортов, – и о ее щедрости мы не забыли.
В Каире всем на радость светило солнышко, а нам с де Панжем уже неплохо был знаком этот город, наделенный особым очарованием. В карманах накопилось жалованье за несколько месяцев, мы спешили его потратить и ни в чем себе не отказывали. В итоге все накупили столько вещей, что до Алжира пришлось добираться на поезде, а не на самолете. В начале января 1945-го мы поднялись на борт «Индийского царевича» в Порт-Саиде. Плавание прошло замечательно, с заходом на Мальту. Еще несколько дней ожидания в Алжире – и мы вылетаем на «Дакоте» в Марсель. Над Средиземным морем я думаю о том, что не был во Франции уже целых пять лет. В июне 1940-го я покинул Сен-Жан-де-Люз и на корабле пересек Ла-Манш, теперь меня несет на родину самолет.