Мы все приникли к иллюминаторам – каждый хочет первым увидеть берег.
– Вот он! – кричит кто-то. – Вон там! Черточка на горизонте!..
Черточка растет, в легкой дымке проступают холмы. Мы пролетаем над Эг-Мортом и вскоре приземляемся в Марселе. Даже не верится… Прохожие в городе смотрят на нас как на инопланетян – мол, из какой галактики явились эти вояки в кавалерийских штанах и в сапогах из прошлого века? Нас тоже разбирает любопытство: мы успели забыть, как выглядит французская толпа, и с удивлением слушаем обрывки разговоров. Хочется бросится к первому встречному, завязать беседу, но мы не знаем, что сказать.
Другая «Дакота» 22 января несет нас в Париж. До чего же крохотной кажется Франция после необъятной России! Два часа полета – и мы уже над Луарой. Над той самой Луарой, которая проплывала подо мной, когда я учился пилотировать в кружке «Народной авиации» и в летной школе в Анже. Странным образом те времена кажутся одновременно далекими и совсем близкими.
Вскоре «Дакота» разворачивается над Версалем и начинает снижаться, чтобы зайти на посадку в Виллакубле.
– Я каждый день приходил сюда смотреть, как взлетают и садятся самолеты, когда был мальчишкой, – взволнованно говорит де Панж.
Здесь тоже лежит снег, совсем как в России. Если б мы знали, непременно прихватили бы с собой сапоги из собачьих шкур… Два часа томления в аэропорте – и за нами приезжает машина. Начинается последний этап путешествия.
И вот наконец-то Париж! Все вертятся на сиденьях, вытягивая шею, чтобы ничего не упустить. Но нас ждет разочарование: за окнами машины совсем не то, что мы хотели увидеть. Немецких солдат больше нет, и это здорово, но улицы выглядят уныло, марсельское веселье куда-то исчезло. Очень мало машин, зато много велосипедов; люди крутят педали, опустив голову и от холода спрятав нос в толстый шарф. По тротуарам вяло плетутся прохожие в изношенной одежде. Ни намека на победную эйфорию, которая должна была бушевать здесь в конце августа. Оккупантов изгнали, но продуктовые карточки остались, а зима делает жизнь, и без того полную лишений, еще невыносимее.
Нас привозят к министерству авиации на бульваре Виктора, и после официального приема в присутствии Шарля Тийона отпуск вступает в силу. Я обустраиваюсь на бульваре Мальзерб, в квартире одной из моих тетушек.
Очень скоро эти апартаменты превращаются в нашу общую берлогу. Как-то незаметно день за днем здесь воссоздается атмосфера залихватского братства, царившая в избах на советском фронте. Погостив у матери и у сестры, возвращается Альбер; к нам присоединяются Риссо, Александр Лоран и другие. Снова звучат фирменные шуточки «Нормандии», мы с наслаждением предаемся любимому занятию – игре в покер, не прекращавшейся со времен авиабазы в Иванове. Лоран, не обращая ни малейшего внимания на парижанок, наперебой строящих нам глазки, говорит только о Рите – о девушке, которую он встретил в Туле и на которой поклялся жениться, когда вернется в СССР.
Ибо вопреки почестям, сыплющимся на нас со всех сторон, приемам, торжественным церемониям и интервью, мы чувствуем себя чужими в этой послевоенной Франции, где процветают черный рынок, скорбь, злоба, зависть и политическое соперничество. Сами того не желая, мы сделались дикарями, привыкли за два года жить сплоченной бандой, по иным законам и кодексам, чуждым стране, где потеряны привычные ориентиры.
Одно событие усилило это чувство инакости и укрепило объединившую нас дружбу. Полковник Пуйад 3 февраля 1945 года попал в дорожную аварию. Он спешил в театр на Елисейских Полях, где должен был принять участие в большой пресс-конференции на тему «Нормандии – Неман», и машина генерального штаба врезалась на полной скорости в военный грузовик, едва отъехав от министерства авиации. Пепито отвезли в Валь-де-Грас в тяжелом состоянии: семь ребер сломаны со стороны позвоночника, одно из них пробило легкое, второе – почку.
Он провалялся в госпитале два месяца, проклиная чертов грузовик, который навредил ему больше, чем все люфтваффе вместе взятые. Мы с Альбером и Риссо каждый день его навещали, таскали в палату апельсины, купленные на черном рынке, газеты и журналы, проводили с ним по несколько часов, стараясь развлечь и приободрить. Время бежало незаметно. За окном ледяной ветер закручивал в спирали снежные хлопья, и порой казалось, что мы снова в России.
Пепито нам как старший брат, а может, даже как отец. Благодаря ему «Нормандия» уцелела и после гибели Тюлана стала тем, чем стала. Однажды, сидя у него в палате, я опрокинул графин с водой на кровать, когда хотел поправить одеяло. И полковник, знавший о моей врожденной неуклюжести, вместо того чтобы возмутиться, рассмеялся и напомнил о том случае, когда я повалил рождественскую елку в посольстве Франции в Москве.
В один прекрасный день Пепито, уже шедший на поправку, сообщил нам новость, только что полученную от офицеров из генерального штаба.
– Помните, я говорил вам о планах Сталина насчет воздушной дивизии? – спросил он. – О тех самых, которыми он поделился на ужине с де Голлем…
Мы втроем дружно кивнули.
– Так вот, она будет сформирована. И по договоренности с советской стороной командование поручается мне. Дивизия «Франция» с местом базирования в Туле будет состоять из двух истребительных авиаполков – «Нормандии» и еще одного, который только предстоит создать. А также туда войдет бомбардировочный полк.
Больше Пуйад ничего не успел сказать, потому что мы его перебили:
– Мы с вами, полковник! В апреле там будет отличная погода – снег растает, грязь высохнет!
Перспектива снова оказаться среди боевых друзей всех вдохновила. Нам известно, что с 11 января, со дня начала третьей военной кампании авиаполка, ребятам приходится туго. Однако чудовищные метеорологические условия не помешали им открыть сезон в полную силу: двенадцать вражеских самолетов сбиты 16 января, шесть – 17-го, пять – 18-го и еще девять – 19-го. Но чем ближе волна советского наступления к Кенигсбергу, тем отчаяннее сражаются германские летчики. Командование люфтваффе, защищая эту священную для себя колыбель немецкого национализма, бросает в бой лучшие подразделения, в том числе знаменитую эскадрилью «Мёльдерс». Яростные баталии в небе, этот последний рывок дорого обходится «Нормандии». К длинному списку погибших добавляются новые имена: Пикено, Микель, Женэ, Меню, Панверн, Ирибарн… Глядя, как растет гекатомба, майор Дельфино, у которого осталось всего 24 пилота, уже собирался расформировать 1-ю эскадрилью – нашу эскадрилью, банду «гангстеров», – чтобы пополнить личный состав двух других. Но к счастью, стало прибывать подкрепление и для «Нормандии – Неман», и для второго истребительного авиаполка, которым грезил Сталин.
К концу марта воздушная активность в районе Кенигсберга нарастает. Такое ощущение, будто все, что осталось от люфтваффе, сосредоточено здесь, над городом тевтонских рыцарей, и все немецкие летчики готовы к финальной схватке. Мой приятель де Жоффр, по прозвищу Барон, долго еще будет об этом вспоминать. «Фокке-Вульф» сбил его в секторе Пиллау[54], и он провел несколько часов в ледяной воде Балтийского моря под огнем обеих сторон – советской и немецкой. Вода была определенно лишней для Барона, предпочитающего при любых обстоятельствах виски и водку…
Прыгая с парашютом, он повредил ногу, но все же ему удалось соорудить подобие плота и добраться до берега, где его подобрали советские пехотинцы. Благодаря силе характера и невероятной физической выносливости де Жоффр всего через несколько дней вернулся в полк.
В общем, летчики «Нормандии» ничуть не изменились. И нам не терпится к ним присоединиться.
35Роскошный прощальный подарок
В расположение авиаполка на аэродроме Бладиау[55] мы прибыли 30 апреля. С собой привезли фуражку с пятью подполковничьими нашивками для майора Дельфино. А нас с Альбером произвели в капитаны еще во Франции.
«Как же вас тут не хватало, парни! При таком количестве бошей вы бы стали Героями по второму разу!» – встречают нас возгласами однополчане и тотчас принимаются забрасывать вопросами о жизни в Париже.
– Вы ничего не потеряли, – объясняет Марсель Альбер. – Не очень-то там весело. Горечь да ненависть, страна разобщена как никогда. Людей бросают в тюрьму и расстреливают за то, за что достаточно пинка под зад. Черный рынок разрастается… Обед в ресторане стоит две тысячи франков, а у рабочих зарплата три шестьсот. Ужас, одним словом…
Наши товарищи знают, что у Альбера есть склонность к преувеличениям, но всё же они слегка разочарованы. Каждый из них горит нетерпением вернуться во Францию, и каждый этого заслуживает. Со дня нашего отъезда они потрудились на славу: вместе с советскими войсками участвовали в штурме Кенигсберга, а затем брали цитадель Пиллау.
Жорж Анри 12 апреля подвел черту в перечне воздушных побед «Нормандии», вписав туда 273-й сбитый самолет противника. Увы, как следует порадоваться этой чести ему не довелось. Всего через несколько минут после триумфального возвращения на базу кандидат в офицеры Анри оказался в зоне немецкой бомбардировки. Крошечный осколок снаряда, ударивший ему в затылок, вызвал смертельное кровоизлияние в мозг. Ровно через два года, день вдень после смерти Бизьена, Познанского и Дервиля, Жорж Анри стал 42-м и последним погибшим летчиком «Нормандии».
Бои уже закончились, мы ждем официального объявления о прекращении военных действий и проводим время, собравшись вокруг радиоприемника – всем не терпится услышать хорошую новость. И она приходит несколько дней спустя, когда мы перебазировались на аэродром в Хайлигенбайле[56].
В 16 часов 8 мая 1945 года мы бросаемся обниматься, поздравляем друг друга, кричим от радости еще громче, чем в день освобождения Парижа, делим на три десятка человек последнюю бутылку шампанского.