– Всему экипажу собраться в комнатах отдыха секторов, – произнёс громкоговоритель, на сей раз отчётливо, и Люк подумал: «Эта часть корабля ещё жива. Повеление здесь…» – Всему экипажу собраться…
– Люк!
Он затормозил, остановившись за углом перед закрытой чёрной двойной дверью с надписью: НАКАЗАНИЕ-2, над притолокой которой горела янтарным светом единственная лампочка. Никос стоял у стены серебряной статуей, и единственное, что жило у него на лице, – горящие нечеловеческой мукой глаза.
Перед дверью стоял штурмовик – человек в полной броне и с карабином-бластером наготове. – Ты просто стой, где стоишь, Люк, – раздался голос Трива Потмана. Шлем изменил его звучание, сделав каким-то жестяным, но Люк всё равно узнал его. – Я знаю, что ты чувствуешь к ней, но она повстанец и диверсант. Если ты сейчас отойдёшь, я могу дать свидетельство в твою пользу.
– Трив, она не повстанец. – Люк глазами и мыслью просканировал коридор и не заметил ни одного осколка свободного металла, даже распотрошённого М8Е, или тарелки из столовой… – Нет больше никаких повстанцев. Империя исчезла, Трив. Император мёртв. – Он не думал, что у него хватит сил вырвать карабин из рук Потмана с помощью одной лишь Силы.
Цифры на табло над дверью сменились на 15.56, и янтарная лампочка начала мигать красным. Трив заколебался, а затем повторил точно тем же тоном:
– Я знаю, что ты чувствуешь к ней, но…
– Это было давным-давно. – Люк мысленно потянулся, нащупывая путь к разуму старого воина, словно физически пытаясь проникнуть под белый пластик собакомордого шлема, сквозь охраняющую темноту, защищавшую его мысли подобно броне. Их разделяло шесть метров. Измотанный, со зрением, затуманенным до серости, он попытался неуклюже собрать Силу и не мог, а потому знал, что его застрелят прежде, чем он покроет половину расстояния. И не был уверен, что у него хватит сил даже на это.
– Империя оставила тебя в покое, – тихо проговорил он, – предоставив быть собой. Предоставив тебе делать, что хочешь, выращивать сад, вышивать цветочки на рубашках. – Он почти расслышал в темноте мыслей старика визгливый голос Повеления:
«Джедаи убили твою семью. Они обрушились ночью на вашу деревню, перебили мужчин у порогов их домов, а женщин загнали под деревья». Ты бежал в темноте, спотыкаясь в грязи и ручьях…" – Помнишь, как твой капитан и другие бойцы убивали друг друга? – сказал Люк, мысленно рисуя зелёные тени убежища, блеск тех сорока пяти белых шлемов на толстой доске. Хруст листьев под ногами и запах дыма. – Помнишь разбитый вами лагерь и луг у ручья? Ты долго там жил, Трив. И Империя исчезла.
– Я знаю, что ты чувствуешь к ней, но она… «Лианы. Земля. Крошечная рептилия с радужными перьями, подбирающая брошенную в дверях хлебную крошку. Запах ручья».
Реальность того, что было. Годы мира.
– Она повстанец и диверсант…
Его голос оборвался.
«То, что было на самом деле», – подумал Люк. Он протянул их Потману: сияющие воспоминания о месте и времени; воспоминания о тех вещах, которые он сам видел и знал, пронзавшие, подобно лучу солнечного света, кодированную закольцованную запись, крутившуюся в голове у Потмана.
Лампочка над дверью замигала чаще. 15.59
– Проклятые небесные молнии!
Потман резко развернулся и потянул за запорные кольца на дверях. Люк прыгнул, спеша помочь ему, но кольца держали крепко, отказываясь поддаться, словно двери удерживались самим Повелением. Никос схватил их, закрутил с неожиданной, непреклонной, механической силой дройда. Воздух зашипел, когда герметичность нарушилась.
– Она борется со мной! – закричал Никос, с силой отодвигая дверь, и в самом деле, тяжёлый стальной лист явно вырывался из его рук. – Она пытается закрыть…
В руках Люка свистнул, оживая, Меч. Крей стояла скованная между двух опорных столбов, с белым от шока и усталости лицом в странном опалово-меловом сиянии решётки.
– Слишком поздно! – закричала она, когда Люк прохромал в камеру, споткнулся, рубанул по стали, сковывавшей ей запястья. – Слишком поздно, Люк!
Из последних сил Люк шарахнул мысленно по решётке – осечка, неисправная связь, критический скачок энергии…
Опаляющий, единственный разряд молнии пронзил ему лодыжку покалеченной ноги, словно белая игла, когда Крей выволокла его за дверь.
Глава 20
Он был там, – тихо произнесла Крей. Она обхватила себя руками, поплотнее кутаясь в термальное одеяло, опуская голову, пока не коснулась щекой прижатых к груди коленок. – Он всё время был там. Он не переставал говорить, что любит меня, все говорил:
«Будь смелей, будь смелей…», но совершенно ничего не сделал, чтобы остановить их. – С её неровно обкромсанными и грязными волосами и измождённым от усталости и переживаний лицом, она выглядела намного моложе, чем когда Люк видел её на Явине, или у себя в Институте, или в больничной палате Никоса.
Там, понял он, она всю жизнь носила своё совершенство, словно доспехи.
А теперь это и всё прочее исчезло.
Колеблющийся дымчатый свет исходил от грубой лампы в углу, служившей единственным источником освещения в комнате. Воздух в тупичке между каютой интенданта и мастерскими за ней стал таким скверным, что Люк гадал, не следует ли ему потратить время на подсоединение местных вентиляторов к извлечённым из роботов батареям, при условии, что он сможет их найти.
Если есть время.
Он нутром и сердцем чуял, что его нет.
– У него был ограничительный запор.
– Сама знаю, что у него был паршивый, ублюдочный ограничительный запор, раздолбай! – Она провизжала эти слова, выплюнула ими в него, в глазах её горели злым огнём ненависть и ярость; а когда эти слова наконец прозвучали, сидела, уставясь на него в слепой, беспомощной ярости, за которой Люк увидел бездонный колодец поражения, и горя, и окончания всего, на что она когда-либо надеялась.
Затем молчание; Крей отвернулась от него. Нервная худоба, проступившая у неё во время болезни Никоса, превратилась в хрупкость, словно из неё что-то вынули, и не только из её плоти, но и из костей. Одеяло висело на ней поверх испачканной кровью и машинным маслом рваной формы, словно потрёпанный саван.
Она сделала глубокий вдох, а когда заговорила вновь, голос её был совершенно ровным, твёрдым.
– Его запрограммировали не подчиняться любым моим приказам. Он даже еды мне не дал бы.
Люк знал это – Никос рассказал ему. Тот поднос, что Трипио принёс из столовой, остался нетронутым.
– Не нужно ненавидеть его за то, что он таков, каков есть, – сказал он единственное, что смог придумать. – Или за то, каков он не есть.
Слова эти даже ему самому показались ребяческими, похожими на слова дешёвой компьютерной гадалки на ярмарке. Бен, подумал он, нашёл бы, что сказать, что-нибудь исцеляющее… Йода знал бы, как разобраться с жалкими обломками сердца и жизни друга.
Самый могучий Джедай во вселенной, с горечью размышлял он, – во всяком случае, известной ему вселенной, – уничтоживший Разрушитель, истребитель зла, который нанёс поражение вновь клонированному Императору и ситскому лорду Экзару Куну, а всё, что он может предложить в качестве утешения выпотрошенному человеку, – это: «Вот так так! Сожалею, что ты чувствуешь себя не слишком хорошо…»
Крей поднесла руки к голове, словно желая выдавить из черепа какую-то ослепительную боль.
– Желала бы я ненавидеть его, – сказала она. – Я люблю его – а это в тысячу раз хуже.
Она подняла на него взгляд каменных, без слёз, глав
– Убирайся отсюда. Люк, – беззлобно предложила она ему, лицо её походило на молниеносно застывающий воск, который трескается, стоит на него дунуть. – Я хочу поспать.
Люк заколебался, инстинктивно зная, что эту женщину не следует оставлять одну. Где-то рядом с ним Каллиста тихо сказала:
– Я останусь с ней.
Никос, Потман и Трипио находились в мастерской-лаборатории снаружи. Трипио объяснял:
– Они – безусловно, самая медлительная и самая неторопливая раса в галактике. Насколько мне известно, все китанаки по-прежнему сгруппированы в комнате отдыха сектора в точности там, куда их посадили гаморреанцы, все ещё обсуждают бабушкины рецепты приготовления домита. Самое необыкновенное поведение. И всё же в свой брачный сезон – во время дождей – они передвигаются с изумительной скоростью…
Все обернулись, когда в дверь вошёл Люк, и Никос неуклюже шагнул вперёд, протягивая руку. Крей сделала слепок с неё, пока он был в больнице, точный, вплоть до родимого пятна там, где большой и указательный пальцы сходились, образовывая букву V.
Точный, как и голубые глаза, подвижная складка в уголках губ. Гигабайты закодированной информации о семье, друзьях, симпатиях и антипатиях, кем он был и чего хотел – С ней всё в порядке? – спросил в наступившем молчании Потман.
– Давай, Ник, – тихо произнёс Люк. – Позволь мне вынуть из тебя тот ограничительный запор.
Взгляд Никоса устремился мимо него к закрытой двери.
– Понимаю.
Люк набрал воздух в лёгкие, собираясь заговорить – хотя и не знал, что скажет, что он мог сказать, – но Никос поднял руку и покачал головой:
– Я все понимаю. Не думаю, что она когда-нибудь ещё захочет меня видеть.
Когда он доставал из шкафчика на стене сумку с набором инструментов, а старый штурмовик принёс посветить ему одну из мерцающих лампочек, Люк искренне не знал, учитывая слова Крей при расставании с ним, захочет ли она снова видеть своего жениха или нет. Он нашёл решение задачи, которая оказалась посложнее, чем обычно применяемое с дройдами простое «надел-снял ограничитель». Этот был закреплён мелкими магнитными стопорами и, как увидел Люк, запрограммирован многими специфическими способами. Для его установки Повелению пришлось проинструктировать клаггов. Он провёл на нём быстрый интегральный тест, чтобы убедиться, что он не снабжён миной-сюрпризом, а затем нацелил зонд-щуп на самый маленький дополнительный заряд и начал вытягивать внутренние реле.
Выполнение чисто механических задач приносило определённое успокоение. Он велел себе запомнить это на будущее.