И исполнилось то, о чем говорит Писание, Дан 7, 25: «Будет… угнетать святых Всевышнего» и т. д. Ни Нерон, ни Деций, ни Диоклетиан, ни Максимиан не были подобны ему в злодействе, и ни Ирод, ни Антиох, которые были худшими в мире людьми. Поистине, эти два брата были двумя демонами, и о любом из них я мог бы написать большую книгу, если бы было достаточно времени, и у меня был бы пергамен. «Да изгладятся они из книги живых и с праведниками да не напишутся» (Пс 68, 29), поскольку сказано, Иер 17, 13: «Господи… все, оставляющие Тебя, посрамятся; „отступающие от Меня будут написаны на прахе, потому что оставили Господа, источник воды живой”». Так вот, умирая, Альберико покаялся наилучшим образом. Эццелино же никогда не обратился к Богу, так что исполнилось слово Господа, что «один берется, а другой оставляется», Мф 24, 40. В этом проявилось великое милосердие Божие, ибо Он принял даже такого человека в смерти его».
А Эццелино, фактически, покончил с собой. Разгромленный в конце концов гвельфами, он не был ими растерзан, как его брат. Напротив, ему заботливо перевязали раны. Но тиран сорвал повязки, не желая никой помощи от сторонников папы, и истек кровью. Это случилось всего через тридцать три года после блаженной кончины Франциска Ассизского. Да, для Эццелино Смерть уж точно не стала Сестрой, ибо «горе тем, кто умирает в смертном грехе…»
Глава IV. ЗабытьеТайна Петрарки
У Петрарки есть тайна. Она так и называется «Моя тайна, или Книга бесед о презрении к миру». Это его воображаемый диалог с Блаженным Августином, в котором последний проводит с поэтом сеанс духовного «психоанализа», беспощадно анатомируя его страсти и привязанности.
Он говорит: «Что скажешь, человече? О чем грезишь? Чего ждешь? Или не помнишь, что ты смертен? О, когда б ты в самом деле помнил это, как ты говоришь, и заботился бы о себе! Этим ты значительно облегчил бы и мой труд, ибо неопровержимо верно, что для того, чтобы презирать соблазны этой жизни и сохранять душу спокойною среди стольких мирских бурь, нельзя найти средства более действительного, нежели сознание собственной ничтожности и постоянной мысли о смерти, при условии, что эта последняя не скользила бы поверху, а внедрилась до мозга костей…
Общеизвестно и даже славнейшими из сонма философов засвидетельствовано, что среди вещей, наводящих страх, первенство принадлежит смерти до такой степени, что самый звук слова „смерть” искони кажется человеку жестоким и отталкивающим. Однако недостаточно воспринимать этот звук внешним слухом или мимолетно вспоминать о самой вещи: лучше изредка, но дольше помнить о нем и пристальным размышлением представлять себе отдельные члены умирающего – как уже холодеют конечности, а середина тела еще пылает и обливается предсмертным потом, как судорожно поднимается и опускается живот, как жизненная сила слабеет от близости смерти, – и эти глубоко запавшие гаснущие глаза, взор, полный слез, наморщенный свинцово-серый лоб, впалые щеки, почерневшие зубы, твердый, заостренный нос, губы, на которых выступает пена, цепенеющий и покрытый коркой язык, сухое небо, усталую голову, задыхающуюся грудь, хриплое бормотанье и тяжкие вздохи, смрадный запах всего тела и в особенности ужасный вид искаженного лица. Все это будет представляться легче и как бы наглядно во всей совокупности, если человек станет внимательно вдумываться в виденную им картину чьей-нибудь памятной смерти, ибо виденное прочнее запечатлевается в памяти, нежели слышанное. Поэтому в некоторых монашеских орденах, притом наиболее благочестивых, еще и в наше время, враждебное добрым обычаям, не без глубокой мудрости соблюдается правило, чтобы послушествующие этому строгому уставу созерцали тела усопших в то время, когда их моют и готовят к погребению, дабы воспоминание о горестном и плачевном зрелище, коего они были очевидцами, служило им вечным предостережением и удерживало страхом их души от всех надежд преходящего мира. Вот что я разумел под словами „глубоко проникать”, а не так, как вы случайно, по привычке произносите слово „смерть”, вроде того как вы изо дня в день повторяете, что ничего нет более достоверного, нежели смерть, и ничего менее достоверного, нежели час смерти, и тому подобное; все это проходит без следа и не укореняется в памяти.
Итак, даю тебе знак, который никогда тебя не обманет: каждый раз, когда, размышляя о смерти, ты останешься неподвижным, знай, что ты размышлял без пользы, как о любой другой вещи; но если во время самого размышления ты будешь цепенеть, дрожать и бледнеть, если тебе будет казаться, что ты уже терпишь смертные муки; если, сверх того, тебе придет на мысль, что лишь только душа выйдет из этих членов, она должна тотчас предстать на вечный суд и дать точнейший отчет в своих поступках и словах за всю протекшую жизнь, наконец, что более нечего надеяться ни на телесную красоту, ни на мирскую славу, ни на талант, ни на красноречие, ни на богатство или могущество, что судью нельзя ни подкупить, ни обмануть, ни умилостивить, что сама смерть не конец страданий, а лишь переход к новым; если к тому же ты представишь себе тысячи разнообразных истязаний и пыток, и треск и гул преисподней, и серные реки, и кромешную тьму, и мстительных фурий, наконец, весь ужас темного Орка в целом, и, что превосходит все эти беды, бесконечную непрерывность мучений, и отсутствие всякой надежды на их прекращение, и сознание, что Господь уже более не сжалился и гнев его пребудет вовеки; если все это одновременно предстанет твоему взору, не как выдумка, а как действительность, не как возможность, а как необходимость неминуемая и почти уже наступившая, и если ты будешь не мимоходом, а усердно предаваться этим тревогам, и не с отчаянием, а с полной надеждою, что Божья десница властна и готова исторгнуть тебя из всех этих бед, лишь бы ты обнаружил способность к исправлению, и если ты искренне пожелаешь подняться и будешь стоек в своем желании, – тогда будь уверен, что ты размышлял не напрасно».
А вы когда-нибудь размышляли подобным образом? Чувствовали ужас небытия? Ледяное пламя, вспыхивающее в мозгу немыслимой мыслью об угрозе тотального отсутствия Я… Воистину адское пламя. Этот момент – старт-площадка Пути – поиска возможности приобщиться к Сущему.
Рожденному в СССР, единственной в мире и истории стране повального атеизма, традиционную вечную муку, как ад, представить сложнее, чем аннигиляцию. Нас этому учили, причем в том смысле, что ничего, мол, страшного, зато коммунизм неизбежен…
Часто приходится сталкиваться с непониманием самой проблемы. Нередко люди отвечают в оптимистично коллективистском ключе. Не про коммунизм, правда уже. Но такого же типа чушь.
В православии «страх смертный» считается даром Божьим. И в самом деле, как без капли ада в мозгу можно возжелать рая?
Старец Силуан говорил: «Держи ум свой во аде, и не унывай». Попробуйте. Может быть вам понравится?
Декарт призывал все подвергать сомнению, пока не доберемся до чего-то несомненного. И он вполне оправданно обнаружил в качестве такового собственный процесс мышления. Он определенно существует, или вообще, говорить не о чем и некому… Но раз некто мыслит, он должен осознать, что есть и еще нечто несомненное. В человеческой жизни все вариативно, все гадательно и зыбко. Кроме одного бесспорного фактического факта – в финале всех и каждого ждет смерть. Соответственно, любая адекватная философия, идеология, политика и, разумеется, конкретная жизненная стратегия должны исходить из этой точки.
От этого краеугольного камня. Могильного…
Предположим, что от него оттолкнувшись, можно уйти в Небо – то есть обрести неким образом вечность. Разумеется, вот это уже версия, гипотеза – не более. Но она абсолютно равноценна в своей недоказуемости версии об аннигиляции. Однако, исходя из последней, разумное существо, то есть собственно человек, а не просто двуногий, жить не может.
Ведь эти миллионы проигрывают по всем статьям. Ведь, если в финале аннигиляция, то зачем же, ради чего себя ограничивать? Ради чего быть социально приемлемым? Ведь за то, что ты прожил жизнь как пай-мальчик, никто не даст тебе «конфету», никто в финале не погладит по головке. И тебе, и какому-нибудь аморальному типу в равной мере срубят ее косой.
Именно об этом средневековые картины, живописующие «Триумф смерти». Но с наступлением Нового времени эту обнаженную (до костей) правду стали всячески вуалировать.
И этот всемирный обман зиждется на определенной философии, порожденной так называемыми «просветителями» аккурат накануне якобинского террора. Исходя из нее, надо просто стать «разумными эгоистами» – стремиться к максимуму жизненных наслаждений, минимуму страданий, но так, чтоб при этом не задевать особо наслаждений-страданий окружающих. Чтобы последние количество ваших собственных страданий не преумножили. И вот систему баланса, основанную на приведении в равновесие сугубо земных, смертных устремлений отдельных индивидов они считали «общим благом».
Между тем, очевидно, что земное «счастье» для человека, как существа конечного, имеющего в качестве перспективы аннигиляцию, абсолютно невозможно. Для того, чтобы обрести призрак этого ощущения, надо обязательно стать скотиной, отказаться от единственного своего фундаментального от нее отличия – памяти смертной.
Для человека, принявшего вторую версию развития посмертных событий – вероятность избежать аннигиляции – земное счастье, как цель неприемлемо по другим причинам. Удовлетворенность, отсутствие страдания привязывают к жизни. А что может быть хуже привязанности к жизни перед лицом смерти?
Такой подход переворачивает привычную для большинства систему ценностей с ног на голову (вернее, наоборот). В перспективе шанса на вечность, зло – все то, что привязывает к жизни. Очевидно же, что чем прочнее твои с материальным миром отношения, тем сложнее тебе будет в ином, нематериальном. Строго говоря, все заповеди, данные нам проводниками на ту сторону, сводятся к формуле апостола: «Дружба с миром – вражда против Бога».