Но тогда Дмитрий решает поставить митрополитом своего духовника попа Митяя. Его после смерти Алексия быстро постригают в монахи (митрополит мог быть лишь из черного духовенства) с именем Михаил.
Иоанн Мейендорф, один из ведущих богословов русского зарубежья пишет: «Помимо личных жалоб, послание Киприана Сергию и Феодору содержит также протест против вступления в управление митрополией в Москве Михаила-Митяя, который до возведения в сан епископа облекся в мантию и присвоил себе знаки митрополичьего достоинства, утверждая, что Алексий назначил его своим преемником. Согласно Киприану, Михаил занял место нареченного митрополита: 1) благодаря ложному истолкованию завещания Алексия, 2) прямому вмешательству князя в дела церкви, которая требует, чтобы епископы избирались епископским собором, а не гражданской властью, 3) подкупом и симонией. Последнее обвинение, особенно важное для понимания происходящего, подкреплено гневным восклицанием: „Тии на куны надеются и на фрязи” (т. е. „эти люди надеются на деньги и генуэзцев”). Действительно, сразу после смерти Алексия Москва и прогенуэзский режим в Византии пришли к соглашению, в котором, конечно, немалую роль сыграли денежные пожертвования русских и посредничество генуэзцев, роль которых еще более прояснится по ходу нашего рассказа. Это соглашение, изложенное в посланиях патриарха Макария, обуславливало, что Киприана не следует принимать в Москве и что Михаил-Митяй будет возведен в митрополиты „Великой Руси” (в отличие от митрополита „Киевского, Руси и Литвы”). Вопреки планам патриарха Филофея, который рассчитывал в лице Киприана дать Руси единого митрополита, приемлемого для всех ее политических правителей, Москва, с помощью генуэзцев, добивалась теперь своей особой митрополии. Князь Дмитрий Иванович в 1378 году, как и Ольгерд в 1355, пренебрег единством митрополии во имя местных интересов».
Генуэзцы, конечно, тоже имели в этой истории свой интерес. Ситуация осложнялась тем, что гражданская война в это время шла не только в Орде, но и в Византии. Конкурирующие претенденты на императорскую корону представляли разные силы с очень разной ориентацией. Генуэзцы же издавна имели свой квартал (Галату) в Константинополе. Они же владели портами в Крыму и контролировали торговлю с Ордой. Мамай тоже был тесно связан с ними. Возможно, и смерть от них принял. Вот такой сложный геополитический узел представляла собой русская церковная проблема.
Преподобный Сергий не только отказался сам занять митрополичий престол, явно отдавая предпочтение Киприану, но и вполне четко обозначил свое отрицательное отношение к Митяю. Тот узнает об этом и высказывает некие угрозы в адрес преподобного. Но Сергий, ничуть не смущаясь, заявляет, что Митяй не войдет в Царьград, куда он должен был отправиться на утверждение своего митрополичьего статуса патриархом. И тот, действительно, не окажется там… живым.
Судьба Митяя
Но поначалу он попытался вообще обойтись без дальней поездки. Озадачило ли его пророчество Преподобного или его встревожила информация о том, что в Царьград направился оскорбленный Киприан… Константин Аверьянов предлагает такую версию:
«Тем временем события на Руси развивались следующим образом. В Москве, узнав об отправлении Киприана в Константинополь, призадумались. Поскольку намерение великого князя Дмитрия о разделе митрополии противоречило прежним соборным определениям константинопольской патриархии, в руках у противников Митяя появлялся серьезный козырь, который мог бы помешать осуществлению московских планов. Надо было искать выход из сложившейся ситуации. „Повесть о Митяе” сообщает: «въ единъ отъ днии беседуетъ Митяи къ князю великому, глаголя: „почтохъ книгы намаканонъ, яже суть правила апостольскаа и отечьская, и обретохъ главизну сицю, яко достоить епископовъ или, сшедшеся да поставятъ епископа, и ныне да повелитъ дръжава твоя съ скоростию, елико во всеи Русстеи епархие да ся снидутъ епископи да мя поставят епископа”».
То есть Митяй замахнулся фактически на автокефалию, то есть независимость от Вселенского патриархата. Он предложил князю созвать собор русских епископов, который его и «утвердит в должности». И Дмитрий охотно идет на этот явный произвол. Весной 1379 года собор состоялся. Но внезапно Митяй и, соответственно, князь столкнулись на нем с жесткой оппозицией со стороны Суздальского епископа Дионисия. Он попросту заявил: «Не подобает томоу тако быти». Более того, у них буквально возникла перебранка с Митяем.
Глядя на все это, прочие епископы припомнили о проклятии Киприана, каковое должно лечь на всех соучастников этой, не побоимся такого слова, аферы. И Дмитрий понял, что все-таки придется посылать своего избранника в дальнюю дорогу.
Однако, вскоре выяснилось, что туда же собрался Дионисий. Митяй призвал князя не допустить этого. Ему никак не нужен был еще и там такой дерзкий оппонент. Дмитрий охотно откликнулся: «Князь же велики отъинудь възбрани Дионисию не ити кь Царюграду, да не сотвориши пакости никакоя споны Митяю, до́ндеже придет въ митрополитехъ. И повеле Дионисия нужею оудержати».
Аверьянов описывает, как дальше развивалась интрига:
«Очутившись в этой ситуации, Дионисий упросил великого князя отпустить его в свою епархию, обещаясь не ехать в Константинополь до возвращения Митяя в сане митрополита. В качестве поручителя он выставил Сергия Радонежского. „Князь же великыи послуша молениа его, верова словесемъ его, оустыдевся поручника его, отъпусти Дионисиа на томъ слове, что ти не ити къ Царюграду безъ моего слова, но ждати до году Митяевы митрополии”. Употребленные в приведенном отрывке выражения от первого лица показывают, что с суздальского епископа была взята письменная поручная запись, которую собственно и цитирует автор „Повести о Митяе”.
Но Дионисий и не думал выполнять своего обещания. Ему важно было выбраться из Москвы. Едва прибыв в свою епархию, он уже через неделю „побежа къ Царюграду, обетъ свои измени, а поручника свята выдалъ”. К сожалению, автор „Повести о Митяе” не говорит – какие последствия бегство Дионисия имело непосредственно для поручившегося за него Сергия Радонежского. Из дошедших до нас поручных записей позднейшего времени известно, что поручители в подобных случаях несли довольно крупные денежные штрафы. Как бы то ни было – несомненно одно – сразу после бегства Дионисия Сергий Радонежский летом 1379 г. оказался в опале у великого князя Дмитрия».
Итак, преподобный Сергий оказался в опале ровно за год до Куликовской битвы. Так насколько адекватна история о том, что накануне сражения князь отправился за благословением в Троицу?
Аверьянов отмечает:
«Начиная с В. Н. Татищева, рассказ о свидании Сергия Радонежского и Дмитрия Донского прочно вошел в литературу, посвященную Куликовской битве. Н. М. Карамзин писал: „Димитрий выехал из обители с новою и еще сильнейшею надеждою на помощь небесную”. Ту же мысль повторил С. М. Соловьев. Еще более образно по этому поводу в 1892 г. высказался В. О. Ключевский в речи, посвященной 500-летней годовщине со дня кончины Сергия: „Глаз исторического знания уже не в состоянии разглядеть хода этой подготовки великих борцов 1380 года; знаем только, что преподобный Сергий благословил на этот подвиг главного вождя русского ополчения, сказав: ″Иди на безбожников смело, без колебания, и победишь”».
Но позднее факт посещения Дмитрием Донским Троицкого монастыря стал предметом сомнений. Изучая события этого времени, исследователи столкнулись с неожиданным фактом – ранние по времени своего создания Рогожский летописец и Симеоновская летопись помещают краткий рассказ о Куликовской битве, но при этом ничего не говорят о каком-либо участии в связанных с ней событиях Сергия Радонежского. Более подробное изложение событий содержится в Московском летописном своде конца XV в. Однако и в нем о Сергии говорится лишь то, что когда «прииде князь великы Дмитреи Ивановичь к реце Дону за два дни до Рожества святыя Богородица. Тогда же прииде грамота к великому князю от преподобнаго игумена Сергия от святаго старца благословенаа, в неи же и писано благословение таково, веля битися ему с татары: „что бы еси, господине, такы и пошелъ, а поможет ти Богъ и святая Троица”»
Впрочем, дальше исследователь, прибегая к различным косвенным данным из летописей и житий, приходит к выводу, что до отправления в поход князь успел примириться с Сергием. Это, конечно, возможно. Однако, мог ли благословить преподобный того, кто пребывал под анафемой признаваемого им митрополита?
Чтобы выйти из этого затруднения, сторонникам традиционного предания приходится обосновывать и то, что до битвы Дмитрий успел примириться заодно и с Киприаном, и тот даже вернулся в Москву. Между тем, наиболее распространенной точкой зрения является мнение, что прибыл он в стольный град год спустя. Любой интересующийся этим вопросом может обратиться к соответствующим исследованиям. Но вряд ли мы сможем сегодня наверняка утверждать, что легендарное благословение имело место. Ну а тем более «делегирование» Пересвета и Осляби. О последнем «факте» нет речи не только в наиболее ранних летописях, но и в житии преподобного Сергия…
Ну, а что же Митяй? Его авантюрная судьба завершилась вполне детективным финалом. Он скончался на корабле, который так и не успел высадить его на берег. Пророчество свершилось. Причины смерти летописи излагают весьма смутно, что дает повод современным исследователям говорить о «заказном убийстве»…
Но тут уж точно никаких фактов и доказательств за давностью лет мы обнаружить не сможем. Однако, вот что характерно. Если и Дионисий, и Киприан едут в Константинополь кружным путем, минуя территории, контролируемые Мамаем, то Митяй смело едет «напрямки». И более того, Мамай приглашает фаворита Дмитрия заехать к себе в ставку, где с почетом принимает. И это опять же за год до Куликовской битвы. И через год после битвы на реке Воже, где Дмитрий разбил войско мурзы Бегича, посланное Мамаем. Как-то не вписывается этот эпизод с Митяем в стройную схему мифа о стремлении Дмитрия «свергнуть иго». Наоборот, похоже, что именно в тот период у князя и Мамая есть некие общие интересы, в которые вовлечены все те же генуэзцы. Характерно, что Митяя похоронят в их квартале – Галате.