– Ну-ну-ну, – сказал граф, небрежно застегивая рубашку и расправляя шарф. – Доктор Сьюард, я полагаю. И лорд Годалминг. Мистер Моррис из Техаса. И Ван Хелсинг. Ну, разумеется, Ван Хелсинг. Профессор или доктор? Кажется, никто не может сказать наверняка.
Я удивился тому, что он нас знает, хотя граф мог получить сведения от многих: Харкера, Ренфилда, Люси, Мины. Я ожидал, что его голос будет походить на хрип Аттилы, не обученного английскому, а потому говорящего с сильным акцентом, но почти идеальная речь графа выдавала в нем образованного человека. И в самом деле, Дракула знал наш язык намного лучше Абрахама Ван Хелсинга или Куинси Морриса, если не перечислять дальше.
– Вы думали сбить меня с толку своими бледными лицами, выстроясь в ряд, словно овцы на бойне. Вы пожалеете, каждый из вас. Ваши женщины уже принадлежат мне; с их помощью вы, да и остальные тоже, станете моими. Будете делать мое дело, превратитесь в моих созданий, в моих шакалов, когда я захочу есть.
Ван Хелсинг, яростно взревев, попытался засунуть облатку в рот Дракуле, но тот двигался с невероятной скоростью, и профессор снова упал. Вампир расхохотался. Я стоял, онемев, руку дергало, как будто по ней ползали скорпионы. Арт тоже замер. Именно благодаря нерешительности мы оба остались, если можно так сказать, живы спустя три года после той встречи.
Куинси же всегда сначала делал, а потом думал, потому метнулся к Дракуле и ударил его в сердце. Я слышал, как нож погрузился в плоть, словно проткнув пробку. Граф, шатаясь, привалился к стене, Моррис издал победный клич. Но лезвие оказалось обыкновенной сталью, не деревом, которое бы пронзило сердце вампира, и не серебром, ядовитым для любого кровососа. Упырь вытащил нож из груди, словно достал его из ножен. На рубашке остался порез, но плоть тут же закрылась. Когда Дракула приблизился, Куинси сказал:
– Ну что ж, поцелуй зад черного кота моей сестры.
Вампир вернул нож, вонзив его американцу в горло с чмокающим звуком.
Наш галантный друг умер.
Затем граф поднял находящегося без сознания Харкера легко, словно ребенка. Мина стояла рядом с ним, глаза у нее сияли, будто она пребывала в наркотическом опьянении, кровь запятнала ее подбородок и грудь. Дракула поцеловал стряпчего в лоб, оставив там кровавую отметину.
– Я дал ему кров, – объяснил вампир, – но он оскорбил мое гостеприимство.
Граф посмотрел на Мину, словно общаясь напрямую с ее разумом. Та зашипела в ответ, прямо как «новорожденная» Люси, давая ему свое нечестивое благословение. Женщина быстро превращалась. Своими огромными руками Дракула легко сломал Джонатану шею. Когтем большого пальца он проткнул пульсирующую вену на шее стряпчего и предложил жене испить кровь мужа. Мина, убрав обеими руками волосы с лица, склонилась над телом и принялась лакать алую жидкость.
Я помог Ван Хелсингу встать на ноги. Тот трясся от ярости, лицо его покраснело, на губах выступила пена. Тогда он походил на одного из безумцев, находящихся в другом крыле здания.
– А теперь, – сказал граф, – оставьте меня и мою собственность.
Арт уже отошел к двери. Я последовал за ним, таща за собой профессора, который что-то вполголоса бормотал. Миссис Харкер уронила безжизненное тело Джонатана на ковер, то откатилось от кровати, открытыми глазами уставившись в потолок. Из коридора мы видели, как Дракула притянул Мину к себе и прижался лицом к горлу женщины, его толстые когти рвали ее сорочку и спутанные пряди волос.
– Нет, – сказал Ван Хелсинг, – нет.
Понадобились все силы, мои и Арта, чтобы удержать ученого. Мы отвернулись от сцены кормления графа, но профессор не мог отвести глаз. Сцена, разыгравшаяся в спальне Харкеров, стала для него личным оскорблением.
Человек в грязной полосатой пижаме выбежал в коридор с лестницы, таща за волосы худую женщину и размахивая открытой бритвой. Это был Луис Бауэр, душитель с площади Пимлико. За ним следовала толпа других, шаркающих во тьме. Кто-то пел гимн непоставленным, но чистым голосом, с которым сливался животный скулеж. Сгорбленная фигура пробилась во главу толпы. Это оказался Ренфилд, весь перекрученный, изломанный, его лицо и грудь казались кашей из крови.
– Хозяин, – завопил он, – я искупаю…
Поток тел толкал его вперед. Он должен был умереть, но безумие сохраняет жизнь людям даже с самыми страшными ранами, хотя бы на период приступа. Это он выпустил больных. Сумасшедший рухнул на колени, и его затоптали бешеные сокамерники. Бауэр ударил ногой по уже сломанному позвоночнику Ренфилда, наконец прикончив несчастного. Где-то в здании разгорался пожар. Слышались ужасные крики – то ли неистовствующих пациентов, то ли персонала, принявшего на себя тяжесть их ярости.
Я повернулся к Арту, но тот исчез. С тех пор я его больше не видел. Здоровой рукой обхватив Ван Хелсинга, я стал отступать от толпы. Граф, закончив дела с Миной, появился из комнаты Харкеров и успокоил пациентов одним взглядом, так же как волков и других диких созданий.
Я вцепился в профессора, ведя его к черной лестнице, по которой, наверное, сбежал Арт. Ван Хелсинг сопротивлялся, все еще бормоча что-то о святых и не-мертвых пиявках. Другой бы его уже бросил, но мною двигала сила, пришедшая, увы, слишком поздно. Из-за меня Люси убили дважды, Куинси и Харкер погибли, а Мина стала рабой графа. Даже Ренфилд оказался на моей совести; я должен был заботиться о нем, а вместо этого ставил на несчастном опыты, как он – на пауках и жуках. Я не мог оторваться от Ван Хелсинга, словно тот был моим спасением, словно, вырвав его отсюда, я мог получить прощение за других.
Мина стояла рядом с графом, уже в агонии обращения. Процесс, как я понимаю, разнится по времени инкубации. С миссис Харкер все произошло очень быстро. Трудно было признать в этой «новорожденной» распутнице в изорванной ночной сорочке, уже не скрывавшей чувственной белизны тела, чопорную и практичную учительницу нижней прослойки среднего класса, которую я встретил всего лишь день или два назад.
От шока я почувствовал прилив сил и успокоил профессора. Тот обмяк, и я вытащил его на лестницу. Торопился, думал, нас станут преследовать, но тогда меня и Ван Хелсинга не тронули. Арт, похоже, взял лошадь из конюшни и забыл закрыть за собой дверь, несколько животных бродили по газону. Огонь прорывался сквозь нижние окна лечебницы. В воздухе чувствовался запах дыма. Словно спасающиеся бегством безумцы, мы рванули к лесу, обогнув потертую временем черную громаду аббатства Карфакс. Нас разбили полностью и бесповоротно. Вся страна лежала перед графом Дракулой, готовая отворить кровь.
Днями и ночами мы прятались в лесу. Ван Хелсинг потерял рассудок, моя рука превратилась в опухшую булаву боли. Мы нашли лощинку, защищенную от стихий, и сидели там, вздрагивая от любого звука, даже при свете солнца боясь куда-то идти. Вскоре нас охватил голод. В какой-то момент профессор начал есть землю. Во сне меня преследовали видения о Люси.
Недели не прошло, как нас нашли. Их вела Мина Харкер, которая сменила даже костюм: на смену платью пришли брюки и старый твидовый пиджак, а волосы она спрятала под кепкой. Небольшой отряд «новорожденных» состоял из обращенных пациентов и одного санитара. Они искали нас, выполняя приказ графа. Тот уже перенес штаб-квартиру из Перфлита на Пикадилли. Ван Хелсинга схватили и связали, перекинув через спину лошади, чтобы отвезти обратно в аббатство. О его дальнейшей судьбе вспоминать бесполезно – она и так всем известна, – а думать о ней слишком больно.
Я остался с Миной. Она ничем не походила на свою подругу. После обращения Люси стала чувственной, упрямой, а миссис Харкер – более жесткой, целеустремленной. Она приняла участь брошенной любовницы Дракулы, а новое состояние посчитала за освобождение. В жизни Мина всегда казалась сильнее собственного мужа, сильнее многих мужчин, не-мертвой же стала еще опаснее.
– Лорд Годалминг с нами, – сказала она мне.
Я думал, миссис Харкер убьет меня на месте, как и своего глупого мужа. Или сделает таким же. Я встал, держа распухшую и грязную руку в кармане, надеясь встретить грядущее с достоинством. Собрался с мыслями, ища подходящие последние слова. Она подошла ко мне, улыбка прорезала ее щеки, острые зубы казались белоснежными в лунном свете. Волнение почти ушло, я потянул за воротник, позволив ночному воздуху коснуться горла.
– Нет, доктор, – сказала она и ушла во тьму, оставив меня одного в лесу. Я принялся рвать на себе одежды, затем разрыдался.
Глава 17. Серебро
Перед пабом на углу Уордор-стрит два «новорожденных» уличных цветка сдержанно предлагали свои услуги. В их безмолвном защитнике Борегар признал бандита из Лаймхауса, татуировки которого скрывало долгополое бархатное пальто. Куда бы Чарльз ни направлялся в Лондоне, да и во всем мире, он никак не мог скрыться от паутины, сотканной людьми из мира теней. Заметив Чарльза, бандит не подал вида, но каким-то образом девочки поняли, что им не следует тревожить этого джентльмена.
Нужный Чарльзу дом находился на Д’Арбле-стрит, неприметная вывеска затерялась между мастерскими столяра и ювелира. В витрине краснодеревщика красовался богатый выбор гробов, от обыкновенных коробок из досок до роскошно украшенных саркофагов, подходящих для усыпальниц фараона. Пара «новорожденных» ворковала над особенно изысканным гробом, достаточно большим для целой семьи и достаточно вычурным, чтобы ввергнуть жену любого чиновника в приступ молчаливой зависти. Во втором магазине красовались ювелирные наборы и кольца в форме летучих мышей, черепов, глаз, жуков-скарабеев, кинжалов, волчьих голов или пауков; такого рода безделушки любили «новорожденные», предпочитавшие готический стиль. Их нередко звали мургатройдами, по имени семьи из «Руддигора», прошлогодней оперы, поставленной в Савое, которая столь успешно высмеяла эту породу.
Жители Сохо были гораздо более склонны к чудачествам, нежели их отчаявшиеся родственники в Уайтчепеле. Мургатройды, например, никогда не забывали об украшениях. Большинство женщин, появлявшихся на улицах квартала после захода солнца, приехало из других стран: Франции, Испании или даже Китая. Они носили платья, похожие на саваны с плотными паутинными вуалями, ярко красили алым губы и ногти, а из всех причесок предпочитали длинные, по пояс, локоны блестящих черных волос. Их кавалеры следовали моде, установленной лордом Ратвеном: клетчатые, бесстыдно узкие или свободновисящие штаны с высокой талией, георгианские манжеты, кружевные рубашки алых или черных расцветок, объемные прически с лентами и высветленными полосами в виде молний. Многие вампиры, особенно из старейшин, смотрели на тех, кто крался по кладбищенским могилам в плащах, напоминающих крылья летучей мыши, и черных перчатках без пальцев, так же, как какой-нибудь эдинбургский джентльмен – на янки, постоянно щеголяющего килтами и широкими поясами, предваряющего каждое замечание цитатой из Бернса или Скотта и клянущегося в любви к волынкам и телячьему рубцу с потрохами, при этом имея в роду одного-единственного деда из Шотландии.