Журналист, повозившись с устройством, прервал связь и передал его ошарашенному «новорожденному», стоявшему в очереди к аппарату.
– Давай, Ле Кье, – сказал американец. – Удачи с твоей теорией о сбежавшем паровом автоматоне.
Француз, статьи которого Борегару доводилось читать в «Глоуб», затрещал телефоном и принялся шептать оператору.
Небольшая группа мальчишек, расположившись в углу, играла в шарики, а Диармид Рид устроил целый прием у открытого огня. Он сосал трубку, читая лекцию писакам с Граб-стрит.
– Парни, история как женщина, – говорил он, – можно выследить, поймать ее, но если она не хочет, то надолго с вами не останется. И только вы соберетесь попробовать ее прелестей на завтрак, как она сразу повысит ставки.
Борегар закашлялся, привлекая внимания Рида, пока тот не совсем опозорился перед собственной племянницей. Диармид взглянул на них и улыбнулся.
– Кэти, – сказал он, не проявив и тени смущения по поводу своей неблагопристойной метафоры. – Заходи и выпей чаю. И Борегар, не так ли? Где вы нашли мою племянницу, окутанную тьмой? Надеюсь, не в каком-нибудь доме поблизости. Ее бедная мать всегда говорила, что Кэти станет позором семьи.
– Дядя, это важно.
Тот посмотрел на нее благосклонно, но с изрядным сомнением в глазах.
– Так же как была важна твоя история о суфражистках?
– Дядя, не имеет значения, согласен ли ты со мной в вопросе об избирательном праве для женщин, но ты должен признать: когда о нем говорят величайшие и мудрейшие люди в стране, это новости. Особенно после того, как премьер-министр ответил на их волеизъявление тем, что выслал карпатцев.
– Скажи им, девочка, – произнес мужчина в соломенной шляпе.
Кейт передала Борегару зонт и открыла свою папку с документами, положив на стол лист бумаги, прямо посреди чашек и пепельниц.
– Это пришло вчера. Помнишь, ты в качестве наказания заставил меня разбирать корреспонденцию?
Рид пристально осмотрел бумагу, покрытую красными буквами, выполненными паутинным почерком.
– Ты принесла это прямо ко мне?
– Я искала тебя всю ночь.
– Хорошая вампирочка, – сказал «новорожденный» журналист в полосатой рубашке и навощенными кончиками усов.
– Заткнись, Д’Онстон, – отрезал Рид. – Моя племянница пьет чернила, а не кровь. В ее жилах текут новости, а в твоих – теплая водица.
– Что это? – спросил Ле Кье, от любопытства прервав сеанс связи.
Рид не обратил внимания на вопрос. Он вынул пенни из кармана жилета и подозвал одного из беспризорников.
– Нед, отправляйся в полицейский участок и найди там кого-нибудь чином не ниже сержанта. Ты знаешь, что это значит.
Мальчик с проницательными глазами сделал лицо, предполагавшее, что он знает все о разновидностях и привычках полицейских.
– Скажи им следующее: Центральное агентство новостей получило письмо, текст которого свидетельствует о том, что оно пришло от Серебряного Ножа. Только эти слова, в точности.
– Свельствует?
– Свидетельствует.
Босоногий Меркурий выхватил брошенный пенни из воздуха и бросился вон.
– Я говорю вам, – начал Рид, – дети вроде Неда наследуют землю. Двадцатый век выйдет за пределы нашего воображения.
Никто не хотел слушать про социальные теории. Каждый хотел посмотреть на письмо.
– Осторожнее, – заметил Борегар. – Полагаю, это улика.
– Прекрасно сказано. А теперь отойдите, парни, и дайте мне место.
Рид бережно держал письмо, перечитывая его.
– Одно могу сказать точно, – подытожил он. – Это конец Серебряного Ножа.
– Что? – воскликнул Ле Кье.
– «Я не против, чтобы мне дали прозвище» – сказано в постскриптуме.
– Прозвище? – спросил Д’Онстон.
– Джек-потрошитель. Он подписался: «Искренне ваш, Джек-потрошитель».
Д’Онстон прошептал имя, перекатывая его во рту. Другие присоединились к общему хору. Потрошитель. Джек-потрошитель. Джек. Потрошитель. Борегар почувствовал, как его охватывает холод.
– Борегар, не посмотрите?
Рид передал ему письмо, вызвав завистливое ворчание соперников-корреспондентов.
– Прочтите вслух, – предложил американец.
Немного стесняясь, Борегар принялся громко читать.
– «Дорогой начальник» – так начинается письмо. Почерк поспешный и угловатый, но говорит об образованности, этот человек привык писать.
– Меньше слов, – сказал Ле Кье, – переходите к сути.
– «Я постоянно слышу новости о том, что полиция меня поймала, но это нетак – нет пробела, – пока они меня не остановили. Я смеялся над их умным видом, когда они говорили о том, что вышли на правильный след…»
– Умный парень, – сказал Д’Онстон. – Застал Эбберлайна и Лестрейда на месте преступления.
Все зашикали на него.
– «Эта шутка про Серебряного Ножа меня страшно раздражает. Я охочусь на пиявок и неперестану их потрошить, пока меня не закуют в кандалы. В последний раз я проделал прекрасную работенку. Леди даже не успела пискнуть. Как они могут меня поймать. Мне нравится моя работа, и я хочу все начать снова. Скоро вы услышите обо мне и моих забавных играх».
– Выродок, – прошипел Д’Онстон. Борегар был вынужден с ним согласиться.
– «С последнего дела я припас немного красной жидкости в бутылке из-под имбирного пива, хотел написать ей письмо, но она загустела, как клей, и я несмог ей воспользоваться. Надеюсь, красные чернила подойдут. Ха ха. Когда будет следующая работенка, я отрежу леди уши и пошлю их полицейским офицерам потехи ради…»
– Потехи ради? Это что, шутка такая?
– А наш парень-то – комедиант, – сказал Ле Кье. – Возрожденный Гримальди[139].
– «Придержите это письмо, пока я не выполню следующую работу, а потом печатайте».
– Прямо как мой редактор, – сказал американец.
– «Мой нож такой красивый и серебряный, я бы хотел приступить к работе прямо сейчас, если бы имел возможность. Удачи». Как и говорил Рид, «Искренне ваш, Джек-потрошитель. Я не против того, чтобы мне дали прозвище». Тут есть постскриптум. «Неотправлял письмо, пытался свести с рук красные чернила, чтоб их. Пока безуспешно. Теперь говорят я – доктор, ха ха».
– Ха-ха, – разозлился пожилой мужчина из «Стар». – Ха, черт побери. Посмеялся бы этот парень у меня, будь он здесь.
– А откуда мы знаем, что его здесь нет? – спросил Д’Онстон, закатывая глаза и утирая усы жестом злодея из мелодрамы.
Нед вернулся с Лестрейдом и парой констеблей, те запыхались так, словно им сказали, что в «Кафе де Пари» их ждет сам убийца, а не письмо от него.
Борегар передал листок инспектору. Пока тот читал, беззвучно шевеля губами, журналисты принялись обсуждать новость.
– Дурацкий розыгрыш, вот и всё, – решил кто-то. – Какой-то шут создал нам кучу проблем.
– Я думаю, оно подлинное, – высказала мнение Кейт. – В нем есть жуткость, которая кажется мне неподдельной. Все подложные письма забавны. С их страниц сочится извращенное удовольствие. Когда же я в первый раз открыла его, то, даже не прочитав, почувствовала глубочайшее ощущение зла, одиночества, целеустремленности.
– Чем бы оно ни было, – ответил американец, – это новости. Они не могут запретить печатать такое письмо.
Лестрейд поднял руку, словно собираясь возразить, но промолчал, позволив ей упасть.
– Джек-потрошитель, э, – хмыкнул Рид. – Мы и сами не смогли бы справиться лучше. Старое прозвище уже поизносилось. Теперь у нас есть подходящее имя для этого ничтожества.
Глава 21. In memoriam
Сегодня я отправился на кладбище Кингстед возложить ежегодный венок. Лилии, естественно. Прошло три года со дня гибели Люси. На могиле дата ее первой смерти, и только я – ну или мне так кажется – помню точное число экспедиций Ван Хелсинга. В конце концов, принц-консорт едва ли сделает этот день национальным праздником.
Когда я выбрался из леса, меньше чем три года назад, то увидел, как страна обращается на глазах. Пока граф несколько месяцев карабкался к тому положению, которое сейчас занимает, я ожидал, что меня убьют. Захватчик с огромным удовольствием публично унизил Ван Хелсинга и должен был рано или поздно протянуть ко мне свою лапу. Но время шло, страх превратился в глухое волнение, и я как будто затерялся в мятущейся толпе, столь привлекавшей нашего нового хозяина. А может, по своей дьявольской жестокости, которой он так славен, граф решил, что оставить мне жизнь – это и есть настоящая месть. В конце концов, я представлял слишком малую угрозу для принца-консорта. С тех пор жизнь превратилась в сон, в ночную тень того, чем когда-то была…
Мне все еще снится Люси. Слишком часто. Ее губы, бледная кожа, волосы, глаза. Множество раз сны о ней становились причиной ночных извержений. Влажные поцелуи и влажные сны…
Я решил работать в Уайтчепеле, так как это самый отвратительный район в Лондоне. Приличия, лежащие на поверхности, из-за которых кое-кто мирится с правлением Дракулы, здесь почти не видны. На каждом углу вампирские шлюхи требуют крови, тесные улицы усыпаны телами одурманенных или мертвых мужчин. Трудно сдерживаться среди такого количества пиявок, но у меня есть призвание. Когда-то я был доктором, специалистом по душевным расстройствам. Теперь же я – убийца вампиров. Долг мой – вырезать гнилое сердце этого города.
Морфин уже действует. Боль отступает, зрение становится острее. Сегодня я буду способен видеть во мгле. Прорежу занавес и узнаю правду.
Туман, что окутывает Лондон осенью, стал гуще. Я так понимаю, теперь всем паразитам – крысам, диким собакам, кошкам – живется вольготно. В некоторых кварталах города снова появились средневековые болезни. Словно принц-консорт – это бурлящая сливная яма, и там, где он сидит, извергается скверна, а граф ухмыляется волчьим оскалом, пока болезнь поглощает его царство. Желтая мгла скрадывает разницу между временами суток. В Уайтчепеле уже много дней по-настоящему не светит солнце. Все больше и больше «новорожденных» сходят с ума, пока грязный свет выжигает им мозги.