А сегодня неожиданно развиднелось. Я все утро растирал мазями страшные солнечные ожоги. В самых худших случаях Женевьева дает советы, объясняя, что понадобятся годы для сопротивления прямым солнечным лучам. Иногда я с трудом вспоминаю, кто она такая; но минутами, когда злость сверкает в ее глазах или губы неосознанно обнажают острые зубы, вся иллюзия человечности пропадает.
В остальных районах города спокойнее, но не лучше. Я остановился у испанцев, заказал себе свиной пирог и пинту пива. Сидя над городом, смотря вниз на туманную бездну Лондона, поверхность которой тут и там пронзают высокие здания, я надеялся, что смогу представить столицу такой, какой она некогда была. Я сел снаружи, закутавшись в шарф, от холода надев перчатки, и пил свой эль, думая о том о сем. Во мраке подступающего вечера «новорожденная» аристократия выгуливает себя по Хэмпстед-Хит, кожа бледная, глаза сияют красным. Королева всегда задавала моду, и общество приняло вампиризм, хотя ему сопротивлялись несколько лет. Чопорные милые девочки в шляпках, кинжалы зубов, словно из слоновой кости, скрыты японскими веерами, толпами ходят по Хиту темными вечерами, воздев над головами плотные черные зонты. Люси стала бы одной из них, если б мы ее не прикончили. Я видел, как они болтают друг с другом, будто разодетые крысы, целуют детей, еле сдерживая жажду. А на самом деле между ними и какой-нибудь кровососущей проституткой из Уайтчепела нет никакой разницы.
Я не допил пинту и прошел остаток пути до Кингстед, понурив голову и засунув руки глубоко в карманы. Неухоженные ворота распахнуты настежь. Смерть стала непопулярной, кладбища пришли в упадок. Церкви тоже, хотя двор держит парочку ручных епископов, которые отчаянно пытаются примирить англиканство с вампиризмом. Живым принц-консорт резал людей во имя веры. Он все еще воображает себя христианином. Королевская свадьба в прошлом году превратилась в выставку пышного убранства высокой церкви, которая порадовала бы Пьюзи или Кибла[141].
Когда я вошел на погост, воспоминания сразу вернулись, ясные и болезненные, как будто Люси умерла на прошлой неделе. Я говорил себе, что уничтожил тварь, а не девушку, которую любил. Взрезав ей шею, обрел свое призвание. Рука страшно болит. Последнее время я стараюсь снизить дозы морфина. Знаю, надо пройти нормальное лечение, но мне кажется, я нуждаюсь в этой боли. Она придает мне решимости.
Во время перемен в стране «новорожденные» часто вскрывали могилы родственников, надеясь с помощью какой-то странной передачи способностей вернуть их к вампирской жизни. Приходилось смотреть под ноги, чтобы не попасть в ямы, похожие на пропасти, оставшиеся после этих бесплодных попыток. Редкий туман походил на муслиновую занавесь.
Когда я увидел человека, стоящего рядом со склепом Вестенра, то испытал нечто сродни потрясению. Стройная молодая женщина в пальто с воротником из обезьяньего меха и в соломенной шляпке, сидящей на волосах, стянутых в тугой узел. Услышав мои шаги, она обернулась. Я заметил мерцание красных глаз. Свет шел у нее из-за спины, и незнакомка так походила на Люси, вернувшуюся с того света, что сердце мое забилось.
– Сэр? – спросила она, ошеломленная моим появлением. – Кто вы?
Тонкий, слабый голос, ирландский акцент, никакого образования. Это была не Люси. Я не снял шляпу, но кивнул, заметив что-то знакомое в «новорожденной».
– Боже, – воскликнула она, – это же доктор Сьюард из Тойнби.
Луч заходящего солнца пробился сквозь туман, и вампирша отшатнулась. Я увидел ее лицо.
– Келли, не так ли?
– Мари Жанетт, сэр, – сказала она, собираясь с духом, не забывая глупо улыбнуться, пожеманничать, заискивая. – Пришли отдать последнюю дань?
Я кивнул и положил венок. Она оставила цветок у двери склепа, дешевую розу, смотрящуюся мелко рядом с моим подношением.
– Вы знали молодую мисс?
– Да.
– Она была красавицей, – сказала Келли. – Просто красавицей.
Я не мог и помыслить о какой-либо связи между моей Люси и этой ширококостной шлюхой. Она казалась свежее многих, но все равно оставалась всего лишь проституткой. Как Николс, Чэпмен и Шон…
– Она обратила меня, – объяснила Келли. – Встретила на Хите однажды ночью, когда я шла к себе из дома джентльмена, и обратила в новую жизнь.
Я пригляделся к ней. Если она потомство Люси, то, насколько я слышал, должна была чем-то напоминать свою родительницу-во-тьме. Что-то от утонченности Люси чувствовалось в ее красном маленьком рту и белых небольших зубках.
– Я – ее потомство, а она – потомство принца-консорта. Получается, я принадлежу к королевской семье. Королева – моя тетя-во-тьме.
Она захихикала. Мою руку в кармане словно окунули в огонь, плотно сжатый кулак пылал в центре болезненного шара. Келли подошла близко, настолько, что я почувствовал запашок гнили, пробивающийся из-под аромата духов, и погладила воротник моего пальто.
– Это хороший материал, сэр.
Она поцеловала меня в шею, быстро, как змея, и сердце мое остановилось. Даже сейчас я не могу объяснить или простить те чувства, которые обуревали меня тогда.
– Я могу обратить вас, «теплый» господин, сделать частью королевского семейства…
Я окаменел, а она терлась об меня, прижимаясь бедрами, скользя руками по плечам, спине.
Я покачал головой.
– Не знаете, что теряете, сэр.
Она отстранилась. Кровь билась у меня в висках, сердце частило так, словно превратилось в победителя Кубка Уэссекса[142]. Меня тошнило от присутствия этой твари. Если бы тогда в кармане моего пальто лежал скальпель, я бы вырезал ей сердце. Но были и другие чувства. Она так походила на Люси, тревожащую мои сны! Я попытался заговорить, но из горла вырвался лишь хрип. Келли поняла. Девице хватало опыта. Кровопийца повернулась, улыбнувшись, и вновь скользнула ко мне.
– Что-то еще, сэр?
Я кивнул, и она медленно стала меня раздевать. Вынула мою руку из кармана и принялась нежно ворковать над раной. Аккуратно сорвала несколько струпов, лизнув их с дрожью наслаждения. Я, не в силах унять дрожь, огляделся вокруг.
– Здесь нас никто не побеспокоит, доктор, сэр…
– Джек, – пробормотал я.
– Джек, – слово ей понравилось. – Хорошее имя.
Келли задрала юбки выше чулок и повязала их на поясе, потом легла на землю так, чтобы принять меня. Ее лицо было в точности как у Люси. В точности. Я долго смотрел на нее, слыша зовущий голос своей любимой. Весь болезненно разбух. Наконец чувства меня переполнили, и, возбужденный и воодушевленный, я упал на проститутку, расстегнул собственные одежды и аккуратно пронзил ее. Я совокуплялся с тварью рядом со склепом Люси, слезы заливали мне лицо, в груди нарастало ужасное жжение. Ее плоть была холодной и белой. Она умоляла меня кончить, помогая, как мать помогает собственному ребенку. После влажно взяла меня в рот – с изысканной, мучительной заботой – и слегка пустила мне кровь. Даже от морфина я не испытывал столь странных ощущений, вкуса радужной смерти. Она управилась буквально за несколько секунд, но в разуме акт вампирского причастия длился как будто часами. Я хотел, чтобы вместе с моим семенем из меня иссякла жизнь.
Я застегивался, а она смотрела в сторону, скромно потупясь. Келли взяла надо мной власть, я чувствовал то самое очарование, которым вампир завлекает свою жертву. Я предложил ей деньги, но крови оказалось достаточно. Прежде чем уйти, проститутка взглянула на меня с нежностью, почти жалостью. Если бы только у меня был скальпель…
Прежде чем сделать эту запись, я посоветовался с Женевьевой и Друиттом. Они хотят взять ночную смену. Мы превратились в госпиталь, и я хочу, чтобы Дьёдонне – пусть формально она не имеет медицинского образования, но на практике эта женщина знает почти все, и другой не пожелаешь, – находилась здесь, пока меня нет. Ее особенно заботит судьба Лили Майлетт. Боюсь, крошка не протянет даже до выходных.
Возвращение из Кингстеда прошло словно в тумане. Я помню, как сидел в омнибусе, качаясь в такт движению транспорта, мир вокруг то становился кристально ясным, то снова подергивался пеленой. В Корее Куинси заставил меня ради эксперимента выкурить трубку опиума. Ощущения оказались похожими, но более чувственными. Я смутно, почти неосознанно, хотел каждую женщину, которая попадалась мне на глаза, – от проходящих мимо златокудрых девочек до их древних нянек. Я был слишком истощен, чтобы действовать сообразно желаниям, но они все равно мучили меня, ползали по коже крохотными, но прожорливыми муравьями.
Теперь же я нервничаю, мне тревожно. Морфин помог, но не слишком. Прошло чересчур много времени с моего последнего деяния. Уайтчепел стал опасен. Вокруг постоянно снуют люди, видят Ножа в каждой тени. Скальпель на столе сияет серебром. Острый, как шепот. Они говорят, я безумен. Они не понимают моей цели.
Возвращаясь из Кингстеда и все еще пребывая в тумане, я кое в чем себе признался. Мне снится не «теплая» Люси, не та, которую я любил. Мне снится Люси-вампирша.
Уже почти полночь. Надо идти.
Глава 22. Прощай, желтая пташка
Директор поставил Женевьеву во главе ночной смены, отчего у Монтегю Друитта испортилось настроение. Когда Дьёдонне решила остаться у постели Лили, он принялся фыркать насчет неудобств, грубо намекая, что она должна передать управление ему, если хочет посвятить все свое внимание только одной больной. В маленькой комнате под лестницей, где стояла детская кровать, вампирша раздавала указания. Друитт спокойно стоял рядом с каменным лицом, стараясь не обращать внимания на скрежет в легких Лили. Долгие, мучительные хрипы разносились с каждым ее вдохом. Эмуорт, новая медсестра, суетилась вокруг больной, перекладывая покрывала.
– Я хочу, чтобы вы или Моррисон постоянно находились в приемной, – говорила Женевьева Друитту. – Последние несколько ночей к нам приходит слишком много людей. Я не желаю, чтобы здесь находился кто-то, кому в Холле не место.