.
– Мило звучит. Думаешь, это о нас?
– Сомневаюсь. Думаю, это о Господе нашем Иисусе Христе.
Нелл поморщилась. Она кривилась каждый раз при виде распятия и не выносила, когда при ней произносили имя Христа. Мэри Джейн ходила в церковь при всякой возможности. Ей говорили, что Бог прощает. В конце концов, Господь вернулся из могилы и призывал народ испить свою кровь. Прямо как мисс Люси.
Келли поставила книгу на место. Алджернон стал задыхаться, и она подняла его голову. Что-то застряло у поэта в горле. Он срыгнул, как младенец, и Мэри положила его щекой на подушку, где сразу натекло красноватое пятно.
– Сойди и избавь нас от добродетели, Повелительница Боли, – ясно сказал он, после чего вновь потерял сознание и захрапел.
– Не похож он на мертвого, а?
Нелл засмеялась:
– Иди ты, ирландская корова.
– От серебра или кола сердце мое взорвется, но прозвища меня не трогают.
Коулс застегнула рубашку на покрытых мехом грудях.
– А от этих волос кожа не чешется?
– Не жаловалась.
Поэт всего лишь жаждал порки. Когда его спина кровоточила, он позволял им укусить его. Затем все заканчивалось, и Алджернон становился беззащитным как ребенок.
После обращения Мэри Джейн реже раздвигала ноги. Некоторые мужчины хотели по-старому, но многие предпочитали, чтобы их кусали и пили из них кровь. Она до сих пор помнила с замиранием непристойного удовольствия тот момент, когда мисс Люси приникла к ее горлу, как мелкие зубы прикасались к ее ране. А потом – вкус крови Люси и огонь, который пробежал по телу, превращая Келли в другое существо.
– Повелительницы Боли, значит? – сказала Нелл, запахивая одежду вокруг толстых рыжих боков.
Память о «теплой» жизни Мэри Джейн уже подернулась туманом. Она ездила в Париж с Генри Уилкоксом, это Келли знала доподлинно. Но девушка ничего не помнила об Ирландии, о своих братьях и сестрах. От людей, которые ее знали, она выяснила, что приехала в Лондон из Уэльса, что похоронила мужа и что ее держали в каком-то вест-эндском доме. Иногда воспоминания возвращалась к ней краткими вспышками, когда она видела знакомое лицо или натыкалась на какой-то старый подарок, но вся прежняя жизнь походила на картину мелом, которая размывалась и расплывалась под дождем. А вот после обращения Мэри Джейн все изменилось, словно кто-то протер грязное окно. Иногда, когда ее переполняла чья-то чужая хмельная кровь, прежняя личность выплывала наружу, и ее неожиданно для себя рвало в сточную канаву.
Нелл склонилась над Алджерноном, приникнув ртом к укусу на плече и тихо посасывая. Может, кровь поэта богаче, чем у обыкновенного человека, и теперь Коулс станет изъясняться рифмами и стихами? Это явно стоило услышать.
– Оставь его, – сказала Мэри Джейн. – Он точно получил на всю гинею.
Нелл выпрямилась, улыбаясь. Зубы ее желтели, а десны уже почернели. Скоро ей придется уехать в Африку и жить в джунглях.
– Не могу поверить, что он платит нам целую гинею. В мире нет столько олова[172].
– Это в нашем мире, Нелл. Но он-то джентльмен.
– Я знаю джентльменов, Мэри Джейн. Как правило, они дешевые, как свиная кровь недельной давности. Настоящие прижимистые крысы.
Они вышли из комнаты, взявшись за руки, и спустились по лестнице. Теодор, приятель Алджернона, ожидал их[173]. Наверное, он был хорошим другом, раз довез Мэри Джейн и Нелл до самого Патни и все это время стоял тут. Многие не удержались бы от отвращения. Правда, мужчина был «новорожденным» и, скорее всего, придерживался широких взглядов.
– Как Суинбёрн?
– Жить будет, – сказала Келли.
Большинство девочек испытывали жуткое презрение к клиентам вроде Алджернона, хотя любили смотреть на одетого с иголочки джентльмена и думать о том, как он, обнаженный, корчится от боли, насмехаясь над теми, кто предпочитает порку сексу. Мэри Джейн считала иначе. Возможно, обращение изменило ее отношение к тому, что люди делали друг с другом. Иногда девушке снились сны, в которых она разрывала горло ангелам, пока те пели, и оседлывала их, наблюдая, как они умирают.
– Как он любит вас, женщины, – сказал Теодор. – Говорит о ваших «холодных бессмертных руках». Странно.
– Он знает то, что любит, – ответила Мэри Джейн. – Нет ничего постыдного в том, чтобы иметь склонность к вещам необычным.
– Да, – неуверенно согласился Теодор. – Совершенно ничего постыдного.
Они были в приемной. На стенах висели портреты знаменитых людей, на полках стояло еще больше книг. В своей комнате на Миллерс-корт Мэри Джейн приклеила к стене картинку Елисейских Полей, вырезанную из газеты с иллюстрациями. «Теплой» Келли копила на рамку для нее, но Джо Барнетт, мужчина, с которым она тогда жила, нашел монеты в кружке и пропил их. А потом еще подбил ей глаз за то, что утаивала деньги. Когда она обернулась, то вышвырнула Джо прочь, но сначала с процентами отплатила ему за все свои синяки.
Теодор дал каждой по гинее и проводил до экипажа. Мэри Джейн сразу спрятала свою в кошелек, а Нелл принялась вертеть ее, протянула вверх, ловя лунные лучи.
Келли вспомнила, что надо пожелать Теодору доброй ночи и сделать реверанс, как учил ее «дядя Генри». Некоторые джентльмены имели назойливых соседей, и нужно было вести себя вежливо, как порядочная девушка по вызову. Теодор не обратил на нее внимания и отвернулся, прежде чем она успела выпрямиться.
– Гинея, чтоб мне провалиться! – воскликнула Нелл. – Да я бы ему яйца откусила за гинею.
– Залезай в повозку, ты, гадкая шлюшка, – сказала Мэри Джейн. – Не знаю, о чем ты там думаешь.
– Уж поверь мне, есть у меня пара мыслишек, герцогиня, – ответила та и протиснулась в двери, покачивая задницей туда-сюда.
Келли последовала за ней.
– Эй ты! – крикнула Нелл вознице. – Домой, и не жалей лошадей.
Экипаж рывком сорвался с места. Нелл все еще играла со своей золотой монетой, сначала попыталась укусить ее, а теперь полировала шалью.
– Я несколько месяцев не буду показываться на улицах, – заявила она, облизывая клыки. – Отправлюсь в Вест-Энд, найду себя охранника с шишкой, что твой пожарный шланг, и высосу урода досуха.
– Но ты вернешься, когда деньги кончатся, и снова ляжешь спиной в грязь, пока сверху будет копошиться какой-нибудь пьяница.
Нелл пожала плечами:
– Едва ли мне суждено породниться с королевской семьей. Да и тебе тоже, Мари Жанетт де Келли.
– Я больше не буду работать на улицах.
– Оттого что над кроватью, где ты кувыркаешься, есть крыша, она не превращается в церковь, дорогуша.
– Никаких незнакомцев – вот мое правило. Только проверенные джентльмены.
– Проверенные вдоль и поперек.
– Ты бы лучше меня послушала. Сейчас на улицах небезопасно. Пока там гуляет Потрошитель.
На Нелл этот факт впечатления не произвел.
– Ему придется убивать по шлюхе за ночь до второго пришествия, пока он доберется до меня. В Уайтчепеле нас тысячи и будет столько же, когда Джек сгорит в аду.
– Он по две зараз убивает.
– Скажешь тоже!
– Ты же знаешь, это правда, Нелл. Прошла неделя с тех пор, как он расправился с Кэти Эддоус и той другой женщиной, Страйд. Он снова выйдет на охоту.
– Попробовал бы он выкинуть такой трюк со мной, – заявила Нелл и оскалилась, блеснув полным ртом волчьих зубов. – Я ему сердце вырву и сожру ублюдка.
Келли хотелось рассмеяться, но она осталась серьезной:
– Самое безопасное – это общаться только со знакомыми джентльменами, Нелл. С клиентами, которых знаешь и в которых уверена. А лучше всего найти джентльмена, который будет тебя содержать. Особенно если он захочет, чтобы ты жила за пределами Уайтчепела.
– Джентльмены хотели бы, чтобы я жила в зоопарке, – а больше нигде.
Когда-то Мэри Джейн состояла на содержании. В Париже. Его звали Генри Уилкокс. Он был банкиром, финансовым воротилой. Поехал за границу без жены, и она отправилась вместе с ним. Он всем говорил, что Келли – его племянница, но французы все прекрасно понимали. Когда Уилкокс уехал в Швейцарию, то оставил ее какой-то старой развратной жабе, с которой она не ужилась. Потом выяснилось, что «дядюшка Генри» проиграл ее в карты. Париж оказался милым городом, но Келли все равно вернулась в Лондон, где понимала, о чем говорят люди, и сама распоряжалась собственной жизнью.
Они приехали в Уайтчепел почти на рассвете. Поначалу Мэри Джейн не знала, что надо держаться подальше от солнца, и кожа ее обгорела до болезненной корки. Пришлось раздирать собак ради их крови. Понадобились месяцы, чтобы догнать остальных «новорожденных».
Келли дала указания «теплому» извозчику, с приятным волнением осознав, что мужчина окаменел от страха, боясь своих вампирских пассажирок. Она снимала комнату на Дорсет-стрит у лавочника Маккарти за четыре шиллинга и шесть пенсов в неделю. Часть гинеи пойдет на долги и жилье, а то домовладелец уже начал приставать. Но остальное достанется ей. Может, она найдет мастерового по рамкам?
Как только они выбрались из экипажа, тот укатил прочь, оставив их на тротуаре. Нелл непристойным жестом сопроводила бегство извозчика и завыла ему вслед, будто забавное животное. Шерсть росла даже вокруг ее глаз и за острыми ушами.
– Мари Жанетт, – прохрипел чей-то голос. В тени под аркой Миллерс-корта кто-то стоял. Судя по одеждам, джентльмен.
Она улыбнулась, узнав его. Из тьмы выступил доктор Сьюард.
– Я ждал тебя почти всю ночь, – сказал он. – Мне бы хотелось…
– Она знает, чего бы вам хотелось, – воскликнула Нелл, – и вы бы постыдились…
– Цыц, мохнолицая, – огрызнулась Келли. – Так с джентльменом не говорят.
Нелл задрала мордочку, оправила шаль и ушла прочь, фыркая, словно королева мюзик-холла. Мэри Джейн извинилась за нее.
– Вы хотите зайти, доктор Сьюард? – спросила она. – Солнце почти взошло. Мне надо поспать, чтобы сохранить свою красоту.
– Мне бы очень этого хотелось, – сказал он, проводя пальцами по шее. Келли видела, как клиенты делали подобное раньше. Однажды укушенные, они всегда хотели еще.