[213]. Она не могла отвести глаз от ярко сияющего камня – и от вампира, который владел им. Принц Дракула – массивный, словно памятник, – сидел на троне, сквозь морщинистую серую кожу неимоверно раздутого лица проступал яркий багрянец. Усы, слипшиеся от свежей крови, свисали на грудь, густые волосы свободно ниспадали на плечи, а покрытый черной щетиной подбородок усеивали красные потеки, оставшиеся с последнего кормления. В левой руке консорта покоилась держава, которая в ладони такого размера казалась не больше теннисного мяча.
Чарльз задрожал в присутствии врага, запах бил будто кулаками. Женевьева поддержала его и оглянулась вокруг.
– Я не мог и представить… – пробормотал он, – не мог…
Черный бархатный плащ, оборванный по краям, с горностаевым воротником, висел на плечах Дракулы крыльями гигантской летучей мыши. Кроме него на принце-консорте ничего не было; его тело покрывала густая спутанная шерсть, кровь запеклась на груди и руках. Бледное мужское достоинство лежало змеиными кольцами на коленях вампира, красное на конце, словно язык гадюки. Тело принца набрякло кровью, вены толщиной с веревку пульсировали на шее и руках. При жизни Влад Цепеш не отличался большим ростом; теперь же превратился в гиганта.
«Теплая» девушка пробежала через зал, ее преследовал один из карпатцев. Это оказался Руперт из Хентцау, униформа его была разорвана в клочья, лицо заливал багровый румянец. Пока руританец двигался, пластины его черепа смещались, искажая и собирая заново лицо. Взмахом лапы он сбил девушку на пол и соскреб с ее спины шелк пополам с кожей. Потом принялся терзать ее тело трехсуставчатыми челюстями, не только высасывая кровь, но и заглатывая куски мяса. Во время кормления Хентцау все больше становился похожим на волка, он извивался, высвобождаясь из ботинок и штанов, его смех превратился в вой. Девушка, разумеется, умерла сразу же.
Дракула улыбнулся, желтые зубы походили размером и формой на заостренные большие пальцы. Женевьева посмотрела в широкое лицо короля вампиров.
Королева стояла на коленях перед троном, вокруг ее шеи красовался шипастый ошейник, массивная цепь вела от него к браслету, свободно висевшему на запястье Дракулы. Из одежды на Виктории остались только ночная рубашка и чулки, каштановые волосы были распущены, лицо заливала кровь. Наверное, никто не смог бы узнать в этой униженной женщине ту пухлую старушку, которой она некогда была. Женевьева надеялась, что императрица сошла с ума, но боялась, что та прекрасно осознаёт все происходящее с ней. Виктория отвернулась, не желая смотреть на трапезу карпатца.
– Ваши Величества, – сказал Чарльз, склонив голову.
Чудовищный взрыв смеха, больше похожего на пускание газов, раздался из зазубренной, клыкастой пасти Дракулы. Смрад его дыхания заполнил комнату. Словно все вокруг умерло и сгнило.
– Я – Дракула, – произнес он, удивив вновь прибывших мягким английским практически без акцента. – А кто эти гости?
…Его голова стала центром кошмарного водоворота. В сердце покоилась стальная решимость. Все увиденное превратило Борегара в justum et tenacem propositi virum, человека прямого и твердо держащегося цели. Позже, если он выживет, то сможет предаться тошноте. Но теперь, в этот жизненно важный момент, ему следовало полностью владеть собой.
Не будучи солдатом в строгом понимании этого слова, Чарльз обучался стратегии в школе и на поле боя. Вроде бы и не всматриваясь специально, он тем не менее знал расположение всех, находящихся в тронном зале. Только некоторые из них действительно имели значение, но особенно его интересовали Женевьева, Меррик и – Борегар не совсем понимал почему – Мина Харкер. Все они, как оказалось, находились позади него.
Мужчина и женщина на возвышении привлекали все внимание: королева, от очевидно тяжелого положения которой у него сжалось сердце, и принц, громоздившийся на троне, воплощая царивший вокруг хаос. Лицо Дракулы казалось нарисованным на воде; иногда оно застывало гладким льдом, но большую часть времени двигалось. Под ним Борегар различал другие личины. Красные глаза и волчьи зубы оставались неизменными, но вокруг них, под грубыми щеками, постоянно менялась форма; иногда там появлялась косматая влажная морда, иногда – тонкий отполированный череп.
Изящно одетый юноша-вампир, из-под воротника которого вырывался целый взрыв кружев, поднялся на возвышение.
– Это герои Уайтчепела, – объяснил он, платок порхал перед его ртом и носом.
Борегар узнал премьер-министра.
– Им мы обязаны гибелью отчаянных убийц, известных под именем Джека-потрошителя, – продолжил лорд Ратвен, – бесславной памяти доктора Джона Сьюарда и, ах, Артура Холмвуда, ужасного предателя…
Принц свирепо ухмыльнулся, усы заскрипели, словно кожаные ремни. Ратвен, отец-во-тьме Годалминга, был явно смущен и расстроен напоминанием об отвратительных делах, в которых, по общему убеждению, участвовал его протеже.
– Вы послужили нам хорошо и верно, мои подданные, – сказал Дракула, и похвала его звучала как угроза…
…Ратвен стоял рядом с принцем Дракулой, завершая триптих правителей – вампиров-старейшин и «новорожденной» королевы. Не было никакого сомнения, что именно Влад Цепеш возглавлял эту находившуюся у власти троицу.
Женевьева встречала премьер-министра около века назад, когда путешествовала по Греции. Он показался ей дилетантом, отчаянно старающимся развлечь себя романтическими увлечениями, но подавленным бесплодностью длинной жизни. Став главой правительства, он сменил апатию на неуверенность, ибо, похоже, знал, что чем выше поднимаешься, тем большая вероятность, что в конце концов тебя низвергнут в бездну. Она задумалась, видит ли кто-нибудь еще тот страх, который крысой угнездился в груди лорда Ратвена.
Дракула смерил Чарльза почти дружелюбным взглядом. Женевьева почувствовала, как кипит кровь в жилах ее любимого, и осознала, что приняла агрессивную позу, оскалив зубы и отрастив когти. Она заставила себя успокоиться и принять подобающий вид, стоя перед троном.
Принц перевел внимание на нее и поднял густую бровь. Лицо его было массой заживших шрамов, похожих на червей.
– Женевьева Дьёдонне, – сказал он, раскатывая ее имя по языку, стараясь выжать смысл из слогов. – Я слышал о вас прежде, в давние времена.
Она протянула вперед пустые руки.
– Когда я только вступил в это благословенное состояние, – продолжил Дракула, выразительно жестикулируя, – о вас отзывались в превосходных выражениях. Было так утомительно собирать сведения о перемещениях нашего вида. Периодически рассказы о вас доходили и до меня.
Говоря, принц словно раздувался. Женевьева заподозрила, что он предпочитает сидеть голым не только потому, что может себе это позволить, но и потому, что никакая одежда не могла выдержать постоянную смену формы.
– Насколько помню, у вас в друзьях ходила моя отдаленная кровная родственница.
– Кармилла? Это так, – ответила Женевьева.
– Хрупкий цветок, нам его так не хватает.
Женевьева кивнула, соглашаясь. Заботливость этого чудовища казалась приторно-сладкой субстанцией, которую трудно проглотить, не подавившись. Нежно и без всякой мысли, будто хозяин, ласкающий старую охотничью собаку, принц протянул руку и погладил спутанные волосы королевы. В глазах у Виктории расцвела паника. У подножия тронного помоста собралась группа скрытых саванами женщин-носферату, жен, которых Дракула отодвинул в сторону, оказавшись в Лондоне. Все они были красавицами и без всякой скромности выставляли на обозрение руки, груди и бедра. Они шипели, потягивались, демонстрируя жажду страсти, словно кошки. Королева явно боялась их. Огромные пальцы Дракулы сомкнулись вокруг хрупкого черепа Виктории и слегка его сжали.
– Моя леди, – продолжил принц-консорт, – почему вы не пришли к моему двору? Мы бы приветствовали вас в трансильванском замке Дракулы, по которому мы столь сильно скучаем, или в нашем более современном поместье. Мы приветствуем всех старейшин.
Улыбка Дракулы казалась убедительной, но за ней виднелись зубы.
– Я оскорбляю вас, моя леди? Вы странствовали из одного места в другое больше сотни лет, всегда испытывая страх перед ревностными «теплыми». Как все не-мертвые, вы были изгоем на лице земли. Разве это справедливо? Нас преследовали низшие существа, нам отказали в помощи церкви и заступничестве закона. Вы и я, мы оба потеряли людей, которых любили, по вине крестьян с заостренными кольями и серебряными серпами. Меня называют Цепешем, пронзителем, и все-таки не Дракула пронзил сердце Кармиллы Карнштейн или Люси Вестенра. Мой Темный Поцелуй приносит жизнь, вечную и сладостную, а серебряные ножи сеют холодную смерть, пустую и бесконечную. Однако темные ночи – в прошлом, и мы получили то, что причитается нам по праву. Все это я сделал для блага тех, кого называют носферату. Никому теперь не нужно прятать свою природу среди «теплых», никому не нужно страдать от лихорадки красной жажды. Дочь-во-тьме Шанданьяка, вы часть произошедшего; и все же в вас нет любви к Дракуле. Разве это не печально? Разве это не отношение мелочной и неблагодарной женщины?
Рука Дракулы теперь покоилась на шее Виктории, большой палец гладил ее горло. Королева опустила глаза.
– Разве вы не были одиноки, Женевьева Дьёдонне? Разве сейчас вы не находитесь среди друзей? Среди равных?
Она стала не-мертвой на полвека раньше Влада Цепеша. Когда она обратилась, принц был грудным младенцем, которому вскоре предстояло стать невольником.
– Пронзитель, – объявила Женевьева, – мне нет равных…
…Пока принц сжигал взглядом Женевьеву, Борегар выступил вперед.
– У меня есть подарок, – сказал он, его рука покоилась в нагрудном кармане фрака, – сувенир о нашем подвиге в Ист-Энде.
В глазах Дракулы появилась мещанская жадность подлинного варвара. Несмотря на благородные титулы, всего поколение отделяло его от изуверов-горцев, коими являлись предки Цепеша. Больше всего на свете принц любил красивые вещи. Яркие, сверкающие игрушки. Борегар вынул полотняный сверток из внутреннего кармана и развернул его.