Я так много и так быстро писать не привык — пальцы замлели, и я потряс ими. Панков пообещал:
— Скоро закончим. Пишите: графическая экспертиза. Установить, кем исполнена — не Груздевым ли? — записка угрожающего содержания. Для чего изъять образцы произвольного письма Груздева, контрольный текст свободного письма и текст, исполненный обвиняемым под диктовку… Дальше: следственным путём проверить содержание всех письменных документов, изъятых с места происшествия. Допросить сослуживцев потерпевшей и обвиняемого, его сожительницу. Оперативным и следственным путём — активные и неотложные меры розыска имущества потерпевшей, похищенного из её дома… Всё. — И Панков с облегчением, хотя и не без самодовольства, посмотрел на меня.
— Более или менее понятно, — сказал я. — Это мы будем исполнять?
— Со мной в контакте. Для начала я вынесу постановление об экспертизах, а вы свяжитесь с экспертами.
Оставив для нас целый список неотложных «оперативных и следственных мероприятий», Панков положил в футлярчик очки, надел свои резиновые броненосцы, взял зонтик, отбыл; и почти сразу же пришёл Жеглов, чем-то весьма довольный. Но расспрашивать его я не стал: захочет — сам расскажет, а показал ему панковский списочек.
— Солидно, — хмыкнул Жеглов. — Но всё правильно. Чёрт старый, следственные дела мог бы и себе оставить, нам оперативных выше головы хватает. Да ладно уж, у них дел по тридцать на одного следователя в производстве. Если мы станем дожидаться, пока он сам сделает… Э-эх, ладно. Пошли питаться?
Питаться — это хорошо! Я питаться в любой момент был готов, прямо ненормально есть всё время хотелось, как троглодиту какому-то. Я уж и курить побольше старался, — говорят, аппетит отбивает, но у кого, может, и отбивает, да только не у меня. Американцы, когда мы с ними на Эльбе встретились, всё время резинку жевали. Не от голода, конечно, мы все там сытые были, куда уж, а от баловства; привычка это у них такая. Эх, сейчас бы иметь запас такой резинки, я бы её всё время жевал, всё ж не так голодно. Да чего там, где она, та резинка, да и харчи наши фронтовые вспоминать не хочется…
— Есть, товарищ начальник, питаться. Разрешите идти?
Не успел Жеглов рта раскрыть, в дверь постучали. Вошёл генерал, лётчик, плащ на руках. И орденов тьма-тьмущая, — у лётчиков-то их всю жизнь больше всех было! — и Звезда Героя. Мы оба по стойке «смирно»:
— Здравия желаем, товарищ генерал!
А он сказал:
— Вольно. Это МУР?
— Так точно, товарищ генерал, — сказал Глеб и представился: — Старший оперуполномоченный уголовного розыска капитан Жеглов!
— Очень приятно, — улыбнулся генерал. — Моя фамилия Ляховский.
— А-а, как же, как же, товарищ генерал… — тоже заулыбался Глеб, а я сразу вспомнил, что он мне на дежурстве рассказывал, да не дорассказал про украденную у генерала «эмку». — Нашли вашу голубушку, уж постарались как положено…
— Точно. Всё в полном порядочке. А я-то расстроился — привык к ней, и вообще обидно: из-под носа увели, мерзавцы. Но доблестная милиция оказалась на высоте…
— Иначе невозможно, товарищ генерал, — гордо сказал Жеглов. — Неужели дадим распоясаться преступному элементу в нашей славной столице? Да ещё машины у наших замечательных героев воровать? Никогда!
Ляховский подошёл, взял Жеглова за руку, сказал с чувством:
— Вот я и зашёл — дай, думаю, лично поблагодарю товарищей. Молодцы.
— Правильно, Александр Васильевич! — одобрил Жеглов. — А то у нас работают ребята как звери, а благодарности сроду не дождёшься. Конечно, мы не за «спасибо» работаем, но слово доброе, а уж от такого человека, как вы, особенно дорого.
Генерал добродушно улыбался, и было видно, что слова Глеба ему приятны. А тот уже совсем обжился:
— Александр Васильевич, нам ничего такого — ни письма в газету, ни разных там других подобных вещей — не нужно. А вот зашли — и это нам исключительно радостно и приятно…
В лице Ляховского появились сразу и озабоченность и облегчение:
— Слушайте, да ведь это мысль — насчёт газеты! Мне самому как-то в голову не пришло. У вас своя газета?
— Да, «На боевом посту», здесь же и находится.
— Прекрасно. Просто прекрасная мысль. Вы меня извините, я не расслышал — ваша как фамилия?
— Жеглов, капитан милиции, — скромно сказал Глеб.
— А ваша? — повернулся генерал ко мне.
— Старший лейтенант Шарапов, товарищ генерал-майор, — по-уставному ответил я и добавил: — Только, разрешите доложить, я к этому делу ни малейшего отношения не имею…
— Ясно, — кивнул генерал, что-то записал в маленькую книжечку в алюминиевой обложке, попрощался с нами за руку и ушёл.
— Глеб, ты что? — спросил я. — Мы-то здесь при чём? Ведь машину, как я понимаю, ребята из розыскного отделения ОРУДа нашли, нет?
Жеглов удивлённо посмотрел на меня:
— Ну и что? Как это «мы здесь при чём»? Что ж, по-твоему, ребята из ОРУДа посторонние нам? Ты эти закидоны брось, Шарапов, мы одно дело делаем. Нас хвалят, — значит, их хвалят. Их ругают, — значит, нас ругают. И я не знаю, где ты привык, Владимир, вот так выставляться — на разведчика даже и не похоже…
Мне как-то совестно стало, но потом я вспомнил про газету и сказал:
— Вот напишет он в газету, что ты его «эмку» нашёл, тогда покрутишься…
— Кабы ты чуток умнее был, Шарапов, то знал бы, что фамилии оперативных работников газета не оглашает. Напечатают заметку, вырежут и направят кому следует. А Жеглов, коли надо будет, пригласит на комсомольское собрание героя-лётчика Ляховского — это всем полезно и интересно. Уразумел?
Всё это он произнёс уже по дороге в столовую, и мне оставалось только подивиться находчивости Жеглова и его быстромыслию. Я ему так и сказал и добавил, что у нас в разведке очень не хватало такого парня, как он. А Глеб засмеялся, ему мои слова понравились, он обнял меня по-дружески за плечи и сказал:
— Ладно уж, мыслитель! Давай подзаправимся — и марш к экспертам, нам с груздевским делом телиться нечего, закончим его по-быстрому и пора всерьёз «кошками» заняться, что-то надоедать они мне стали…
8
ТОВАРЫ ДЛЯ НАСЕЛЕНИЯ. НОВЫЕ ИЗДЕЛИЯ
В продукции артели «Метпромсоюз» видное место занимают врезные дверные замки, инструменты, металлоизделия, алюминиевая посуда. Освоены стулья, шкафы, пружинные матрасы. Среди новинок, которые появятся ещё в текущем году, — металлические детские сани, трёхколёсные велосипеды, электропроигрыватели, шашки и домино из пластмассы.
На другое утро, едва мы вошли в дежурную часть, Соловьёв бросил телефонную трубку на рычаг и крикнул:
— По коням, ребята! «Чёрная кошка» опять магазин взяла…
И пока наш старый верный «фердинанд» катил в сторону Савеловского вокзала, я думал о том, что у Жеглова наверняка есть дар предчувствия — только вчера перед вечером он говорил со мной о «кошках». Сейчас он сидел впереди у окна, нахохлившийся, сердитый, мрачно смотрел на нас. Тараскин спросил у Гриши:
— А почему картина называется «Безвинно виноватая»?..
Гриша захохотал, а Жеглов сказал сердито:
— Вот если я ещё раз узнаю, что ты сторублёвку от жены в ствол пистолета заначиваешь, я тебя сделаю по вине виноватым…
— А как быть, Глеб Георгиевич? — взмолился Коля. — Ей бы с нюхом-то её у нас работать! В прошлый раз в кобуре спрятал — нашла! А пистолет трогать она всё-таки опасается…
Я устроился на задней скамейке и куском проволоки силился прикрепить подмётку — ботинок вовсю просил каши. Проволока, к сожалению, была сталистая — она пружинила, вылезала из шва и держала неважно. Но я надеялся дотянуть хоть так до вечера, а дома уже разобраться с подмёткой всерьёз…
Это был, собственно говоря, не магазин, а склад: мелкооптовая продбаза на Башиловке, недалеко от милицейского общежития. Старый двухэтажный кирпичный дом без окон, длинный навес для машин и подвод, небольшой грязный двор, огороженный для блезиру хлипким забором. Во дворе, около забранной жестью двери, ведущей в склад, толпились люди в телогрейках поверх белых халатов, их сердито расспрашивал о чём-то небольшого роста мужчина в кожаном пальто и комсоставской фуражке. По тому, как почтительно ему отвечали, я сообразил, что сытый кожаный дядя и есть какое-то высокое продовольственное начальство. Рядом с дверью стоял участковый с безучастным, скучающим лицом — охранял место происшествия.
— Сторож где? — спросил Жеглов участкового, и тот кивнул на древнего дедка с зелёной от махорки бородой. Жеглов подозвал его, и дед, шамкая, непрерывно сморкаясь из-под руки, начал длинно и путано объяснять, что шёл дождь, что он укрылся от него под навесом — с фасада, — что он недослышит по старости — «вот они, жулики, знать, сзаду и подобрались». Ни того, как вошли в склад воры, ни как вышли, дед не слышал, по-видимому, крепко спал и покражу обнаружил, когда рассвело и он увидел вырванный вместе с петлями навесной амбарный замок.
Пасюк остался осматривать дверь и замок, остальные в сопровождении директора прошли внутрь базы. Ещё на двух дверях были взломаны замки: вскрыли винно-бакалейную и мясную секции. Сначала осмотрели мясную, внутри которой от холодильных установок был декабрьский мороз.
На перевёрнутом ящике сидел совершенно окоченевший котёнок; маленький, чёрный, он разевал красный треугольный рот и жалобно мяукал.
Директор сказал растерянно:
— Вот он — их бандитский знак…
Глупость, конечно: ну какой там знак — обычный маленький котишка! Но оттого, что подбросили этот жалкий мяукающий комочек бандиты, все смотрели на него с удивлением, интересом, а некоторые — просто со страхом, будто был этот несчастный котёнок ядовитым.
Жеглов поднял его за шкирку и вглядывался в него, будто прикидывал, нельзя ли получить от него какие-нибудь сведения. Но кот только мяукал, судорожно поводя растопыренными лапками.
— А не мог кто-нибудь из сотрудников его здесь оставить? — спросил Глеб.