Жеглов подошёл ко мне и сказал тихонько:
— Дуй в дежурную часть, приведи двух понятых — будем оформлять изъятие браслета… И найди Пасюка и Тараскина — пусть они едут на квартиру брать Копчёного…
10
Рим, 30. ТАСС.
По сообщениям печати со склада в городе Комо похищены находившиеся там на хранении 27 ящиков, содержавших архив Муссолини, в частности его обширную переписку с Гитлером, Чиано, Черчиллем.
Валентина Бисяева, по кличке Копчёный, доставить ночью в МУР не удалось — у себя дома он не был две недели, и Пасюк с Тараскиным, объехав несколько дам, у которых он мог, по их предположению, ночевать, вернулись ни с чем.
Его розыски могли бы затянуться, кабы не Манька Облигация, уже начавшая томиться от одиночества — её пугало, что всё никак не привозят Копчёного, дабы он подтвердил и опознал свой подарок, освободив её тем самым от обвинения в убийстве и грабеже; вот Манька и сказала утром Жеглову:
— А вы бы съездили в Парк культуры, он там часто ошивается, в бильярд катает…
Жеглов, взявший уже старые розыскные дела на Копчёного, чтобы наметить план поиска, поднял на неё взгляд и сказал задумчиво:
— Вот это дельная мысль, Маня. Я вижу, что в тебе просыпается гражданское сознание!
— Чихала я на твоё сознание! Он там закопался промеж картёжников, как клоп в ковре, а я за него отдувайся! Мне тоже нет резона за чужие дела здеся париться!
Жеглов выписал из дел несколько адресов и имён, дал листочек Пасюку и велел им с Тараскиным объехать кандидатов.
— Вызывайте Копырина и жарьте на «фердинанде». А мы с Шараповым и Гришей на место прокатимся. Часа через два вернёмся, ты с дороги позвони — какие там вести…
Пока мы катили в вагоне, шли через Крымский мост и по набережной, срезая наискосок выставку трофейной фашистской техники, Шесть-на-девять рассказывал о том, как он замечательно играл раньше на бильярде — «ну, если по честному, просто жил с этого заработка»… Рассказ был очень длинный, запутанный, и краем уха я слышал, что оторвала его от этой игры любимая женщина-лилипутка, которая жила на Новослободской и имела постоянную прописку.
— А на кой тебе была лилипутка? — лениво, с ухмылкой спрашивал Жеглов.
— Так она, собственно, была не лилипутка, а такая ма-а-а-ленькая женщина и сложена была как богиня…
Я смотрел на разбитые немецкие машины, и меня не покидало удивление, что эти уродливые неповоротливые обгоревшие груды металла в аляповатой пятнистой раскраске, бессильные и отвратительные, ещё полгода назад могли меня убить.
И не стало для меня больше ничего — ни этого серого, мягкого осеннего дня, которым мы шли ловить рецидивиста Копчёного, ни дремлющего полуоблетевшего парка и свинцовой неподвижной воды в реке, по которой бежал белоснежный речной трамвай с голубой надписью на узкой рубке «МОЛОКОВ». А был апрельский вечер в берлинском районе Панков, где мы лежали под эстакадой городской железной дороги и в тыл к нам неожиданно прорвались «пантера» и два тупорылых бронетранспортёра с эсэсовцами и огнём своим смели нас с гранитной эстакады, как метлой. Я тогда сразу понял, что они прорываются к Шенхаузераллее, там у немцев ещё было мощное опорное укрепление. И если проскочат, то с ходу ударят в тыл нашей ещё не развернувшейся противотанковой батарее и «пантера» передавит за минуту все орудия вместе с прислугой. Вместе с якутом Митрофаном Захаровым мы быстро поползли по обе стороны эстакады к перекрёстку навстречу танку — он ведь, проклятый, уже разворачивался, готовясь нырнуть в переулок. Хлёстко, с дробным грохотом ударила над нашими головами по рельсам очередь из крупнокалиберного пулемёта, и я невольно припал к шпалам, а когда поднял голову, увидел, что из витрины разбитого магазинчика на углу выскочил Парахин, тихий немолодой солдат, вологодский конюх, вечно озабоченный человечек с бледным отёчным лицом. И бежал он наискосок, через улицу, прямо к танку, и в руке у него не было автомата, а держал он только связку, и я сообразил, что Парахину больше автомат не понадобится — он знал это и бежал, чуть пригнувшись, клонясь вперёд от страха и ожидания страшного удара, но бежал, ни на миг не задерживаясь, дёрганой нервной рысцой, и была в Парахине, тщедушном и сгорбленном, решимость и готовность умереть такая, что я уже не сомневался: «пантера» не налетит сзади на батарейцев, не примнёт стволы к лафетам, не намотает человеческое мясо на гусеницы.
С бронетранспортёра заметили Парахина, и пулемёт развернулся к нему злым острым рыльцем, плюнул огнём, и пули, казалось, подкинули в воздух солдата, и в последнем этом мучительном парении он бросил связку в упор в ведущее колесо гусеницы…
— …Шарапов, пошли! Чего ты тут застрял — танка, что ли, не видел? — услышал я крик Гриши. В самом деле, танка, что ли, я не видел? И побежал догонять.
В бильярдной, несмотря на ранний час, народу было немало. От порога Жеглов внимательно осмотрел играющих и сказал мне:
— Вон там, в углу, за четвёртым столом — Копчёный…
Матерчатые квадратные абажуры нависали над зелёными столами, и лица были скрыты в дымном полумраке. Наклонился, примеривая кий для удара, парень, нырнул в колодец света, ударил и, выпрямившись, опять растворился в багрово-серой темноте. Я рассмотрел чистое смуглое лицо, «политический зачёс», худые руки и значок ГТО на лацкане. В светлый квадрат вплыл узбек в тюбетейке, ударил. Прилив темноты смыл и его со стола. Парень со значком ГТО фальцетом выкрикивал перед ударами:
— От двух бортов в угол!.. Чужого режу в угол направо, своего в середину!.. Клопштосс!
Узбек проиграл, заплатил и стал снова расставлять шары, но Жеглов заявил непререкаемо:
— Одну минуточку! Проигравший выбывает. Теперь моя очередь…
Парень со значком взглянул на Жеглова, усмехнулся:
— Моё почтение, гражданин начальник. Что это вы, катать начали?
— А что же делать? Если гора не идёт к Магомету…
— Никак, я вам понадобился?
— Понадобился — партнёра хорошего ищу…
— Так вы бы мне свистнули — я бы сам к вам пришёл.
— Тебе, пожалуй, досвистишься. — Жеглов смотрел с прищуром. — С тобой как в детской считалочке: Валька — дурак, курит табак, спички ворует, дома не ночует…
— Спички я сроду не воровал, — серьёзно сказал Копчёный.
— Это я знаю, — кивнул Жеглов. — Ты ведь наверняка правила бильярдной нарушаешь: игра на деньги? А-а?
— Так это только дети на шелобаны играют, а настоящие игроки — на интерес, — засмеялся Копчёный. — По полкосой скатаем?
Жеглов брезгливо оттопырил нижнюю губу:
— Это ты с Жегловым хочешь по полсотенке играть? Сморкач!
— А по скольку? — заинтересовался Копчёный.
— По тысяче.
— По куску? Идёт, — охотно согласился вор.
Наверное, его в принципе согревала перспектива ободрать на бильярде знаменитого Жеглова — эта легенда годами передавалась бы блатными как образец уголовной доблести.
— Ты прежде, чем на тысячу примазывать, покажи мне — есть она у тебя или ты со мной в долг играть собираешься?
Копчёный обиделся:
— Что же я, порядка не знаю? — И выволок из кармана пачку денег.
— Тогда ладно. Разбивай.
— Пирамиду или американку?
— Пирамиду.
Жеглов взял кусок мела, аккуратно натёр набойку кия, плавными круговыми движениями намелил его и вытянул перед собой, примерил на глазок прямизну, потом повернулся к Грише и сказал:
— Иди к директору бильярдной, там есть телефон, позвони к нам в контору и скажи, чтобы Пасюк с Тараскиным ехали сюда, как только объявятся. Встретишь их у входа…
— Вы бы, гражданин Жеглов, скинули пиджачок, а то вам не с руки играть-то будет. Или вы за пушку свою опасаетесь? — вежливо спросил Копчёный.
— Не учи учёного, — дипломатично отозвался Жеглов. — И о пушке моей не заботься. Давай начинай…
Копчёный не ударил шаром в пирамиду, а толкнул его о борт, шар плавно откатился и еле-еле растолкал укладку. Жеглов присел, глазом прикинул линию к средней лузе и бархатным неощутимым толчком направил туда шестёрку.
— С почином вас, Глеб Георгиевич, — сказал Копчёный. — Мне надо было у вас фору попросить…
— А мне безразлично, просил бы ты али нет, — я по пятницам не подаю. — Жеглов снова ударил, но на этот раз довольно сильно, и бил он поперёк стола с левой руки и, вкатив кручёный шар, довольно засмеялся: — Очень глубоко смири свою душу, ибо будущее человека тлен…
Я заворожено смотрел, как свой шар, крестовик, оттянулся обратно к Жеглову, на свободную сторону стола, так, чтобы ему бить было удобнее. Но третий удар не вышел — жёлтый колобок шара прокатился по ослепительной зелени сукна, ткнулся в жерло лузы и вылетел обратно.
Копчёный нырнул в освещённый квадрат над бильярдом и почти лег на стол, стараясь достать дальний шар — такой соблазнительно прямой перед узким устьицем лузы.
— Ноги с бильярда! — скомандовал Жеглов. — Ты в валенках сюда ходи, не видно будет, что у тебя копыта над полом висят!
Копчёный сполз со стола и заново стал умащиваться удобнее и уже совсем было пристроился ударить, когда Жеглов негромко сказал у него над ухом:
— Ты где взял браслетик?
Вздрогнул Копчёный, рука сорвалась, кий скользнул по шару — тот мимо лузы прокатился, тюкнулся о борт и замер.
— Какой браслетик?
— Что ж ты киксуешь? Я тебе покиксую! Туза в угол направо! — заказал Жеглов, очень мягко вкатил шар и пояснил: — Золотой браслетик в виде ящерицы червлёной с одним изумрудным глазом.
— Понятия не имею, о чём вы говорите, начальник! — ответил Копчёный, светя своими голубыми доверчивыми глазами; и, встреть я его здесь случайно, голову дал бы наотрез, что это не вор «жуковатый», а студент-заочник, отличник, скромный производственник и спортсмен-общественник.
— Понятия, значит, не имеешь?.. — протянул Жеглов. — Ну, тогда поедем мы сейчас к нам, и я с тобой вот так поговорю! — И он вдруг чудовищной силы ударом с треском загнал шар в середину. — Вот какой у меня с тобой сейчас разговор произойдёт! — приговаривал Жеглов, скользя мягко в своих сияющих сапогах вокруг стола и нанося новый ужасный удар, от которого зазвенела и затряслась луза. — Десятку в угол! Поговорю я с тобой вот так, сердечно, вразумительно, чтобы до тебя дошёл мой вопрос — до ума, до сердца, до печёнок, до почек и всего остального твоего гнилого ливера! Поиграешь со мной — сразу сообразишь, что это тебе не Маньку Облигацию до потери пульса лупить… Абриколь семёркой налево!