— Талант у личности пропадает, мог им кормиться заместо воровства.
А Тараскин не очень к случаю вспомнил особо понравившееся место из «Без вины виноватых»:
— Им, бросающим своих детей, всё до лампочки…
Я подошёл к Ручечнику и негромко сказал:
— Встать!
Он сердито и удивлённо посмотрел на меня и, покрываясь красными пятнами досады и озлобления, крикнул:
— Ты тут не командовай! Найду на вас, псов проклятых, управу!
— Фоксу, что ли, на меня пожалуешься? — спросил я его серьёзно и дёрнул за ворот красивого серого макинтоша: — Встать, я тебе сказал!
Он, видимо, сообразил, что у меня рука не легче, чем у дружка его Фокса, и проворно вскочил, злобно бубня себе что-то под нос. Я сказал Копырину:
— Давай на Петровку. — И стал быстро обыскивать Ручечника. В кармане у него нашёл большой шёлковый платок и велел Тараскину свернуть его кульком. Всё остальное из карманов складывал в этот узелок. А себе оставил только его записную книжку — в красном кожаном переплёте, с фигурным зажимом-замочком и маленьким золотым карандашиком. Необычная это была книжечка: на всех страницах алфавита только номера телефонов, без имён и фамилий. Штук сто номеров, и некоторые из них были с какими-то пометками — галочками, звёздочками, крестиками, восклицательными знаками. Проверять их все — на месяц крутовни хватит. Но, правда, нам сейчас проверять их все и не надо было, этим можно будет позже, не спеша заняться. Две страницы меня интересовали — на «А» и на «Ф». Я рассуждал таким образом: если телефон Ани записан не на её имя, то на имя Фокса. Так что или на «А», или на «Ф».
Автобус остановился в Каретном переулке, я взял Ручечника под руку и сказал ему таким тоном, будто мы уже с ним обо всём договорились заранее:
— Идём, Ручечник, сейчас мы с тобой Ане наберём, попросим к нам звякнуть.
Он дёрнулся, вроде бы руку хотел вырвать, но я его держал железно и тащил быстро за собой в подъезд. И он пробормотал только:
— Вот ты ей сам и звони и сам договаривайся…
На страничке «А» было три телефона, а на страничке «Ф» один. И пока шли по лестницам и коридорам, я быстро соображал, на какой номер мне надо точно указать Ручечнику, чтобы свалить его одним ударом.
Скорее всего, нужный мне телефон на букве «Ф», поскольку Ручечника Аня нисколько не интересует, это канал связи с Фоксом, он по нему Фокса достигает, а не договаривается о чём-то с Аней.
И прямо с дверей кабинета я сказал Тараскину:
— Коля, не хочешь позвонить очень милой женщине? Если понравишься ей, она тебя в вагоне-ресторане покатает, до отвала накормит…
— Всегда пожалуйста, — согласился Коля. — Давай номерок, наладим связь!
Я заглянул в книжечку, на страницу «Ф», и с замирающим от ужаса сердцем сказал:
— Номерок такой: К 4-89-18. — Захлопнул книжку и спросил у Ручечника: — Ну, что нам передать от тебя Ане? Привет? Или Фоксу поклон?
Ручечник скрипнул зубами, и я понял, что попал в цвет. А он сказал:
— Кабы мне по моей работе бабы не нужны были, сроду бы с ними, шалавами противными, слова не сказал! Языком, паскуды, как метлой, машут!
Он начал длинно, забористо ругаться матом; я понял, что сейчас-то уж мы из него ничего не вытянем, и отправил его в камеру. А вскоре приехал Жеглов. Он сел на своё место за столом, набрал номер телефона:
— Пасюк, это ты? Да. Не кончился ещё спектакль? Ага! Значитца, когда появится этот англичанин, проводи его вежливенько к администратору, оформи заявление, протокол опознания шубы составь и возьми у них обязательно расписку, что шуба ими получена в полной сохранности. А какие ещё разговоры? Ты ему тогда скажи, что у них там, в Англии, воруют не меньше. Да-да. И правопорядок определяется не наличием воров, а умением властей их обезвреживать! Вот так, и не иначе! Ну, привет…
Он положил трубку, прикрыл на миг глаза и спросил глухо:
— Успехи есть? Давай хвались…
— Телефон Ани имеется. Надо узнать через телефонный узел, где он установлен, и ехать туда смотреть на месте.
Жеглов отрицательно покачал головой.
— Что, не надо? — удивился я.
— Адрес телефона узнать надо. А ехать туда рано. Там сначала установку оперативную необходимо сделать…
Я не совсем сориентировался — то мы гнали как оглашённые, а то вдруг Глеб начал зачем-то тормозить. Он посмотрел на меня, усмехнулся, и в улыбке его тоже была усталость и горечь.
— Не понимаешь? — спросил он спокойно, словно у меня на лбу были расписаны мои мысли.
— Не понимаю!
— Там никакой Ани нет. И скорее всего, никогда она там не бывает. — И замолчал он, вроде ничего интересного и не сказал.
— А кто же там бывает?
— Не знаю, — пожал Жеглов своими покатыми литыми плечами. — Это связной телефон, я уж с такими штуками сталкивался.
— Тогда объясни! — Я рассердился на него, мне казалось, что он нарочно так говорит, чтобы совсем уничтожить результат моей крошечной победы.
— Не сердись, — сказал Жеглов. — Я просто устал маленько за эти дни. А насчёт телефона думаю так: кто-то там есть у аппарата, совсем никчёмный человек, попка, он спрашивает, кто звонил, а потом туда звонят Аня или Фокс и узнают, кто ими интересовался. Понял?
— Понял, — протянул я разочарованно, но с поражением мне очень не хотелось смиряться: — А всё-таки надо попытать этот вариант! Вдруг это не так, как ты говоришь?
— Обязательно попытаем, — успокоил Жеглов. — Тем более что нам эту Аню теперь найти — во, позарез! Если мы с тобой её высчитаем каким-нито макаром, то мы и Фокса возьмём. Как из пушки! Это тебе не Ингриды разные — тут у него серьёзно, тут у него любовь с интересом, тут у него лежбище должно быть…
— А почему ты думаешь, что его на лежбище брать удобнее?
Жеглов посмотрел на меня, засмеялся:
— Я пятый год с этим дерьмом барахтаюсь, так что кое-какие наблюдения имею…
— Тогда со мной поделись.
— Уголовник — он, как зверь, инстинктами живёт. У него нет такого понятия, как у нас: совесть, долг, товарищество. У них это просто: больно или приятно, сытно — голодно, тепло — холодно…
— Ну и что?
— А то, что я ещё до войны побывал в уголке Дурова и очень поразила меня там железная дорога, на которой мыши ездят. Видел?
— Видел. Выбегают мышки из вокзала, рассаживаются по вагонам и гоняют по кругу. Смешно!
— Смешно, — согласился Жеглов. — А вот скажи мне, как добились, что бессмысленные мыши все до единой усаживаются в вагоны? А? Можешь объяснить?
— Откуда? Я же не дрессировщик!
— Я тоже не дрессировщик. Но меня так долго занимал этот вопрос, пока я не сообразил. Мыши живут в этих вагончиках, а перед самым представлением их достают оттуда, и пустой поезд подъезжает к вокзалу. Открывают дверь — и мыши с радостью бегут в дом, в свою норку…
— И ты хочешь перехватить Фокса, когда он однажды вернётся в норку?
— Вроде того. И главная нора у него — у этой самой Ани!.. — Жеглов встал из-за стола, хрустко потянулся, зевнул. — Ох, беда, спать хочется…
— Иди тогда домой и спи, — предложил я.
— Не могу. Мне надо по кой-каким делишкам ещё сбегать. Ты установи адрес телефонного номера, оформи протоколы задержания Ручечника и Волокушиной, запиши её показания — закончи, короче, всю сегодняшнюю канцелярию. А думать завтра будем…
Жеглов скинул свой довольно поношенный пиджачишко, оглядел его критически и спросил:
— Шарапов, ты не возражаешь, если я сегодня твой новый китель надену?
— Надевай, — кивнул я и взглянул на часы: половина одиннадцатого. Но спрашивать Жеглова, куда это он так среди ночи форсить собрался, не стал. И он ничего не сказал.
— Всё, я двинул… — помахал мне рукой Жеглов. — Приду поздно…
Во сколько он пришёл, не знаю, но когда я заявился домой в половине третьего, Глеб уже спал. На стуле рядом с его диваном висел мой новенький парадный китель, на который Жеглов привинтил свой орден Красной Звезды, значки отличника милиции, парашютиста и ещё какую-то ерунду. Я чуть не завыл от злости, потому что, честно говоря, уже точно рассчитал, что если выпороть из мундира канты, то можно будет перешить его в приличный штатский костюм, который мне позарез нужен — ведь не могу же я повсюду таскаться в гимнастёрке!
Расстроился я из-за этого проклятого кителя. Мне было и непошитого костюма жалко, и зло разбирало на Жеглова за его нахальство, а главное, сильнее всего я сердился на самого себя за собственную жадность, которую никак не мог угомонить. Ну, в конечном счёте, эка невидаль — костюм перешитый, наплевать и растереть! А я ещё полночи из-за него уснуть не мог, всё стыдил себя за жадность, потом говорил всякие ехидные слова Жеглову, а пуще всего жалел, что долго ещё не придётся мне пройтись в новом тёмно-синем штатском костюме. Может быть, Ручечнику с его заграничным шикарным нарядом и показался бы мой перешитый из формы костюм барахлом, но мне плевать на его воровские вкусы — я знал наверняка, что мне к лицу был бы синий штатский костюм, в котором мы с Варей куда-нибудь отправились бы — в кино, в театр и те-де, и те-пе. Но перешивать пиджак из продырявленного в четырёх местах кителя просто глупо. И придётся мне носить теперь парадную форму самому.
18
На радиозаводе, где до сих пор выпускались репродукторы «Рекорд», сейчас приступили к подготовке производства пяти ламповых радиоприёмников-суперов типа «Салют».
Тараскина с утра забрали во второй отдел — людей у них катастрофически не хватало, а на улице Стопани среди бела дня раздели ребёнка, и Колю бросили на это дело. А я вынул из сейфа уголовное дело на Груздева, взял из него связку документов Ларисы и стал детально знакомиться с письмами от её наставницы — Иры. Писем было четыре: два из Москвы, местных, а два из Рузы. Ничего особо интересного в этих листочках, испещрённых мелким торопливым почерком, я не обнаружил — так, ерунда, обычная дамская болтовня. Лишь одна деталь привлекла моё внимание — в первом письме из Рузы Ира писала: «Изредка навещает „Моё приключение“, но всё это абсолютно бесперспективно… Разница в возрасте даёт себя знать, и я поминутно ловлю его взгляды на ножки проходящих мимо молодых актрисочек…» Во втором письме, датированном двумя неделями позже, Ира с какой-то странной интонацией сообщала: «Слава тебе, господи, я снова как ветер свободна! „Моё приключение“ благополучно почило — в том смысле, что он объявил о полном нашем разрыве. Знаешь его привычку говорить готовыми блоками: „Разбитого не склеишь…“, „Мы разошлись, как в море корабли…“ И укатил. Честное слово, я чувствую какое-то облегчение, с ним меня всё время что-то угнетало, давило… Если он появится на твоём горизонте, будь с ним поосторожнее, голубушка».