— Нет ни одного во всей округе, я, может, потому «тулку» и продал, что не с кем в компании, значит, на охоту сбегать…
А когда шли уже по улице, возвращаясь к дому Фирсова, Пронин догнал нас и, запыхавшись, поведал:
— Совсем из головы вон! У меня недели две назад Толик Шкандыбин порох и дробь одалживал — патронов на пять. Я ещё его спросил: «Ты что, полевать задумал?» А он говорит: «В деревню собираюсь, может, и поброжу по лесу с ружьишком. Там охота, — говорит, — раньше богатая была».
— Так у него ружьё есть, выходит? — спросил Жеглов, иронически взглянув на Воробьихина.
— Нету, нету у него ружья, — торопливо сказал Пронин. — Я потому и забыл про него. У деда, говорит, двустволка, он колхозную конюшню сторожит.
Жеглов одобрительно похлопал Пронина по плечу и отпустил его. Воробьихин сказал задумчиво, вполголоса, будто сам с собой советовался:
— Вот Шкандыбин — это как раз шпана отпетая. Сидел не раз и поныне элемент уголовный. И живёт с Фирсовым по соседству…
— Какие-нибудь счёты, споры между ними были? — деловито спросил Жеглов.
— Насчёт этого не скажу, не слыхал. Заявлений от граждан не было.
Похоже было, что Жеглову надоел бестолковый участковый, потому что он сказал весело-зло:
— Слушай, Воробьихин, ты вообще-то для чего здесь проедаешься, а? Насчёт этого ты не слыхал, того не видал, прочего не знаешь, а в остальном не в курсе дела.
Воробьихин обиженно скривил рот, забубнил что-то в своё оправдание, но Жеглов больше его не слушал. Он шёл по улице широким, размашистым, чуть подпрыгивающим шагом, за ним безнадёжно пытался угнаться участковый Воробьихин, который перестал интересовать Жеглова, словно и не существовало его никогда, и не говорили они ни о чём, и сроду нигде не встречались.
Именно тогда, в тот вечер, мне впервые пришло в голову, что Жеглов никогда не остановится на полпути, и человеку, в чём-либо разочаровавшему или рассердившему его, лучше отступить с дороги. И тогда, в тот незапамятно далёкий вечер, я ещё не знал, нравится мне это или вызывает глухое раздражение, поскольку меня восхищал жегловский опыт и умение заставить работать всех быстро и с полной отдачей и в то же время пугала способность вот так мгновенно и бесповоротно вычеркнуть человека, словно тряпкой с доски слово стереть.
Войдя в дом, Жеглов спросил жену и соседей пострадавшего:
— Ну-ка, друзья, вспоминайте, думайте, говорите — имел Толик Шкандыбин за что-нибудь зуб на Елизара Иваныча, а?
Жена ничего определённого сказать не могла, но вездесущий сосед сообщил:
— А как же! Была меж них крупная баталия… Толик этот, Шкандыбин, как вернулся последний раз из лагеря, заскучал: дружков его всех почти прибрали ваши, значит, милицейские товарищи. У него только и делов осталось — по вечерам ворота подпирать… Теперь завёл он новую моду: соберёт на лавочке пацанов-малолеток и давай про жизнь блатную, вольготную сказки рассказывать. Пацаны, известно, варежки разевают, а он им, гад, травит и травит. Елизар-то Иваныч сразу сообразил, зачем он компанию себе сколачивает, папиросами да винцом мальчишек угощает. На той неделе проходит Елизар Иваныч мимо сборища этого, услышал — кто-то из мальцов матом кроет. Невтерпёж ему, видать, стало, подходит он к ним и говорит Толику: «Ты вот что, кончай это дело, сам себе живи как хочешь, не маленький, а ребят оставь в покое». А Толик смеётся. «Я, — говорит, — их не зову, они сами ко мне липнут, что ж мне, гнать их, что ли?» Ну, Елизар Иваныч в дискуссию с ним вступать не стал, он человек простой — поднёс к его роже кулачище свой пудовый и пояснил: «Я тебе слово своё сказал. Не послушаешь — милицию звать не буду, сам тебя отработаю так, что мать родная не узнает!» Шкандыбин вскочил, распсиховался, на губах пена — авторитета, видать, жалко, — и кричит Фирсову: «Ты потише, так твою и растак, пока пера моего не пробовал! Я те все кишки наружу выпущу!» Елизар Иваныч нервничать не стал, вмазал Толику легонько по морде, тот кровью и залился, на ногах не устоял. А Елизар Иваныч ребятишек прогнал по домам, на том всё и кончилось…
— Видать, не кончилось, — задумчиво сказал Жеглов и поднялся. — Давайте-ка Толика этого пощекочем…
В дверях появился шофёр Копырин — он доложил, что рана, к счастью, оказалась неопасной и через недельку-другую врачи обещают Фирсова выписать.
— Мелкий текущий ремонт, — заверил Копырин. — Смена масла, шприцовка, шпаклёвка, лёгкая подкраска — и пожалуйте в рейс…
— Какого масла? — испугалась жена.
Жеглов засмеялся:
— Не обращайте внимания — наш Копырин уверен, что господь бог сотворил человека по образу и подобию автомобиля…
Я нетерпеливо дёрнул Жеглова за руку:
— Не смотается Шкандыбин-то, пока мы здесь толчёмся?
— Идём, идём, — кивнул Жеглов и сказал соседу: — А тебя, дружок, попрошу проводить нас к этому деятелю…
Подойдя к дому Шкандыбина, Жеглов остановился.
— Иди с Абреком вперёд, — сказал он проводнику. — Пусть пёс его облает хорошенько.
— Глеб Георгиевич, шутите? — укоризненно спросил Алимов. — Абрек на кого попало лаять не станет. Если бы его след вывел…
— Если бы след вывел, — нетерпеливо перебил Жеглов, — я бы Шкандыбина сам облаял получше твоего пса. Делай что говорят!
— Есть, — сказал проводник, поджав и без того тонкие сухие губы, пошёл вперёд, и по лицу его я видел, что он всё равно поступит по-своему.
Абрек, войдя в комнату, заворчал и разок гавкнул, но сделано это было, по-моему, чисто формально, только чтобы команду проводника выполнить. Однако чернявый парень, развалившийся на кровати, покрытой лоскутным одеялом, отнёсся к появлению огромной собаки иначе. Он сел и, глядя с опаской на пса, спросил нахально и в то же время трусливо:
— Чего надо? Кто такие?
Поскольку вместе с оперативниками в комнату вошёл Воробьихин, вопрос его прозвучал фальшиво; парень, видно, сообразил это, сморщился, как от кислого, и сказал протяжно:
— Ну что вяжетесь? Нет за мной ничего, я в артели работаю…
— Одевайся, Шкандыбин, — тихо, зловеще сказал Жеглов. — Мы из МУРа…
— Вижу, что не из церкви. И чего вы ко мне липнете?
— Одевайся, тебе говорят, — ещё тише сказал Жеглов, и я вдруг заметил, что сам испугался голоса своего шефа. Видимо, побоялся спорить и Шкандыбин — молча натянул штаны, обул щегольские сапоги гармошкой, взял со стула пиджак.
— А теперь скажи нам, друг ситный, где ружьё, — спокойно предложил Жеглов.
— Нет у меня никакого ружья, — быстро ответил Шкандыбин. — Хоть весь дом обыщите!
— Обыщем, — пообещал Жеглов. — Но лучше сэкономь нам время — тебе же зачтётся. Помоги, как говорится, следствию…
— Я сказал — нету. Ничего такого у меня в доме нет.
— Тараскин, присмотри за ним, — распорядился Жеглов. — А мы поищем…
Обыск ещё продолжался, когда в комнату вошёл Шесть-на-девять и молча положил перед Жегловым газету. Жеглов распорядился очистить стол, развернул на нём газету, и я увидел, что это старый номер «Вечерней Москвы» за второе сентября с дырочками от подшивки на полях. Жеглов погладил газету, спросил Шкандыбина равнодушно:
— «Вечернюю Москву» читаешь?
— На кой мне? — отозвался Шкандыбин. — Я папиросы курю.
— Понял, — сказал Жеглов, подошёл к платяному шкафу, который я уже осматривал, и вытянул бельевой ящик. В ящике лежали рубашки, носки, майки. Жеглов, брезгливо оттопырив мизинец, вытащил их, достал из ящика застеленную на фанерном дне газету с грубо оторванным углом. — Сам газетку застилал или попросил кого?
— Сам, — сказал с удивлением Шкандыбин.
— Чудненько, — кивнул Жеглов, оглядел внимательно газету и, положив её на стол, разгладил поверх «Вечерней Москвы». Я оторвался от этажерки, которую в это время осматривал, подошёл к столу. Газета из ящика тоже была «Вечерней Москвой», а вглядевшись, я с удивлением обнаружил, что и она за второе сентября.
— Иди-ка сюда, Шкандыбин, смотри и слушай меня внимательно, — сказал Жеглов. — Вот эту газету я велел привезти мне из редакции ещё до обыска, она за второе сентября. У тебя из ящика мы добываем такую же газету, гляди, гляди. Так?
— Так, — хмуро кивнул Шкандыбин.
— Вот и спрашивается: каким же макаром я так в цвет попал, а?
— Не знаю, — пожал плечами Шкандыбин.
— Ты вот что, мил друг, плечиком не дёргай, когда тебя Жеглов спрашивает. Ты думай и отвечай по делу!
— Да я ей-богу не знаю! — взмолился Шкандыбин, и было видно, что ему и в самом деле невдомёк, как такое могло случиться. Не понимал пока и я, к чему ведёт Жеглов.
— Ну, не знаешь — сейчас узнаешь, — пообещал Жеглов и кивнул Грише: — Давай сюда конверт!
Шесть-на-девять протянул Жеглову конверт. Жеглов вынул из него неровный клок газетной бумаги.
— Видишь, бумажка эта была сильно смята, а потом разглажена, — сказал Жеглов. — Это мы её разгладили. А до того, как мы её разгладили, вот этот товарищ… — Жеглов показал на меня, — нашёл её в скомканном и слегка подпаленном виде под окном товарища Фирсова, тобою подстреленного…
Говоря всё это, Жеглов примерял обрывок к верхней газете, к неровному её краю. Когда наконец в одном месте обрывок аккуратно сошёлся с краем, Жеглов довольно ухмыльнулся:
— Бумажечка скомканная — это пыж, дорогой мой гражданин Шкандыбин, пыж из твоего ружьишка, которое мы теперь несомненно разыщем. Погляди, полюбуйся, как бумажечка к твоей газете подходит — вот отсюда, с этого самого местечка, ты её и оторвал, когда снаряжал свой поганый патрончик. Да не вышло — с МУРом, брат, шутки плохи!..
— Сколько скостят, если я ружьё сам выдам? — глухо спросил Шкандыбин.
— А вот это уже мужской разговор. Я ж тебе с самого начала предлагал нам сэкономить время, — коротко всхохотнул Жеглов и уверенно закончил: — Треть, я думаю, скостят непременно, сам позабочусь!..
Стемнело совсем. За окном, не переставая, моросил мелкий слякотный дождик, в кабинете было холодно, у меня даже ноги замёрзли, и, когда я сказал об этом, Жеглов рассмеялся: «Зато летом будет не жарко, с улицы раскалённой сюда вваливаешься, как в рай божий…» Это не слишком меня утешило, но отвлекаться было некогда — вызов следовал за вызовом, телефон звонил непрестанно.