й с ордой беспомощных дикарей.
Сопротивление, разумеется, не было сплоченным; агрессорам обычно удавалось заключать союзы и побуждать одно индейское племя поднять оружие против другого. Тогда небольшая численность испанских отрядов была в некоторых ситуациях преимуществом. В регионе, где не было ни телег, ни тягловых животных и все припасы приходилось носить носильщикам на спинах, большие индейские армии могли продолжать военные действия лишь несколько дней единовременно. Когда они съедали пищу, которую принесли с собой, им приходилось возвращаться домой. Испанцы могли передвигаться гораздо быстрее и питаться тем, что достанут по дороге. В один решающий момент в ходе катастрофического отступления из Теночтитлана (в июле 1520 г.) отходившая армия Кортеса, казалось, очутилась во власти ацтеков, но за ней не было погони, и через несколько дней спешного марша она смогла перегруппироваться на дружественной территории. Традиционный педантизм ацтеков при ведении войны и их озабоченность тем, чтобы захватить пленных для жертвоприношений, поставили их в невыгодное положение в войне с сильными и отчаянными солдатами, которые не брали пленных.
Моральные факторы имели большое значение. Испанцы воспользовались некоторыми легендами и суевериями своих противников таким образом, что парализовали их сопротивление, по крайней мере временно. Лошадей и пушки можно было представить – пока они для индейцев были чем-то новым и незнакомым – как внешние атрибуты божества. Наконец, у испанцев было преимущество их агрессивной миссионерской веры. В Старом Свете она хотя и была стимулом к агрессии, но не являлась военным преимуществом, потому что враги – обычно мусульмане – тоже имели оптимистическую веру, отношение которой к войне, победе и смерти тоже было одобрительным. Религия американских индейцев, напротив, была глубоко пессимистичной, печальной, уступчивой верой последней великой культуры каменного века, прошедшей пик своего расцвета и уже вступившей на путь упадка. Индеец верил, что его религия требует от него воевать и, если будет нужно, храбро умереть. Испанец верил, что его религия помогает ему побеждать.
Часть втораяИстория открытий
Глава 8Африка и Индийский океан
Далекоидущие планы и надежды, которые историки приписывали принцу Португалии Энрике (Генриху) Мореплавателю, привлекали больше внимания, чем его реальные достижения. Исследование западноафриканского побережья выглядит как простая репетиция открытия торговли с Индией 40 лет спустя после смерти принца. И все же это были два отдельных предприятия. Гвинея не находится на пути в Индию – не находится, разумеется, для парусного корабля. Товары из Гвинеи имели свою собственную ценность, независимую от соблазнов Индии. Открытие берега, где золото можно было получить из тех же источников, которые караванами, проходившими по пустыне, отправляли его в города Марокко, было по праву географическим и коммерческим достижением огромного значения.
Летописцы в свойственной им манере сосредоточили свое внимание на плаваниях, финансируемых принцем, и фиксировали успехи его капитанов – Жиля Эанеша (Жила Ианиша), который в 1434 г. первым обогнул мыс Бохадор с его опасными отмелями, далеко уходящими в море; Нуну Триш-тана, который в 1441 г. достиг мыса Бланко (Кап-Блан) и двумя годами позже, в 1443 г., высадился на островах Арген, расположенных в маленьком укрытом заливе за островом (этому острову суждено было стать первым европейским перевалочным пунктом работорговли в Африке), и который в 1445 г. открыл устье реки Сенегал; Диниша Диаша, который тоже в 1445 г. дошел до Зеленого Мыса с его высокой круглой горой, далеко видимой с моря, и исследовал остров Пальма, на котором позднее были построены огромные бараки для рабов, как и на острове Горе; и снова Нуну Триштана, который исследовал широкое устье Гамбии, где, вероятно, он и был убит в 1446 г.[23]; венецианца Кадамосто, экспедиция которого в 1456 г. была, видимо, первой зашедшей на острова Зеленого Мыса; Диогу Гомиша, который оспорил притязания Кадамосто и на следующий год нашел устья рек Жеба и Казаманс; и Педру да Синтры, который около 1461 г. увидел горы Серра-да-Лиоа, ныне на картах Сьерра-Леоне (Львиные горы), дав им их название, из-за – так говорили – гроз, которые ревели и бушевали, как и в наши дни, вокруг гористого полуострова Сьерра-Леоне. Однако эти плавания были лишь самыми известными среди многих других рыболовных, тюленепромысловых и торговых плаваний, о которых не осталось никаких записей. Места ловли рыбы у берегов Мавритании были ценными сами по себе, чтобы привлекать к себе португальских и андалусийских шкиперов. Принц Энрике и его брат – принц Педру, ставя своих придворных во главе некоторых кораблей и требуя от них совершать более долгие плавания и давать им более подробные отчеты, больше пленников, которых можно было бы обратить в христиан или рабов, и больше прибыли, придавали энергию и задавали направление движению морской экспансии, которая, вероятно, началась бы в любом случае, но которая могла многие годы ограничиваться рыбной ловлей и бессистемной работорговлей.
Побережье Мавритании было и остается песчаным, однообразным и необитаемым. Такой была Африка, которую описывал Гораций, – копит arida nutrix — негостеприимной и засушливой. Помимо рыбы, тюленьих шкур и жира, либо добытых, либо купленных у прибрежного населения, и небольшого количества рабов, эта страна мало что могла предложить в торговом отношении. За 17 градусом северной широты береговую линию нарушают несколько крупных рек, из которых главными являются Сенегал и Гамбия, спускающихся с плато Фута-Джаллон. Деревни у устьев этих рек со временем стали главными центрами трансатлантической торговли рабами, где также можно было купить слоновую кость, камедь и немного золотого песка. Кадамосто ярко описывает эту страну, ее обитателей – мусульман в белых рубахах и обнаженных язычников; ее животных – слонов, бегемотов, обезьян; ее рынки, где можно было купить, помимо обычных товаров, страусиные яйца, шкуры павианов, сурков и цивет (виверр); дельты ее рек, обрамленные деревьями. От юга Гамбии до юга Фритауна – берегов в середине XX в. португальской и французской Гвинеи и британской Сьерра-Леоне[24] – мелководье полно островов, скал и отмелей, а целая полоса от острова Илья-Роша в группе островов Бижагош до мыса Святой Анны имеет пометки на современных картах Адмиралтейства как «все подходы опасны». За Фритауном берег отклоняется на юго-восток к мысу Пальмас, затем на восток: берега современных Либерии и Кот-д’Ивуара плоские, обрамленные лагунами и мангровыми бухтами. На берегу Либерии много небольших заливов; здесь производили грубый и более низкого качества перец malagueta, который дал стране на какое-то время торговое название Перцовый берег. На берегу Кот-д’Ивуара не было гаваней – подход к Абиджану появился недавно, и он искусственный. Однако что касается мыса Три-Пойнтс, то здесь есть переход к открытому песчаному берегу с редко встречающимися скалистыми мысами. Берег легкодоступный, если не считать тяжелых бурунов. Это был Mina de Ouro — Золотой Берег, который не так давно присвоил себе название не связанной с ним средневековой империи, расположенной в глубине материка, – Гана. Mina не был, конечно, золотым прииском (хотя некоторые завистливые испанцы, по-видимому, так и думали), а был полосой побережья, на которой торговали золотом в значительных количествах – часть его была в виде украшений, но большая часть – в виде золотого песка, намытого в реках в глубине страны. К востоку от реки Вольты есть еще одна длинная полоса низинного берега с несколькими хорошими гаванями, в частности гаванью Лагос, с лагунами и мангровыми бухтами, тянущимися до самой дельты реки Нигер. Это самое большое мангровое болото в мире представляет собой обширную влажную губку, в которую льются воды Нигера, чтобы просочиться в залив бесчисленными извилистыми ручьями. У западного края дельты находится река Бенин, которая открывала путь к самому могущественному и высокоразвитому королевству побережья – королевству Бенин. Помимо многочисленных рабов, захватываемых в постоянных войнах, Бенин был и до сих пор остается источником чрезвычайно острого и едкого перца, отчасти сравнимого с перцем, ввозимым в Европу по суше из Индии.
Со смертью принца Энрике в 1460 г. исчез побуждающий стимул к исследованиям. Исследователи достигли труднопреодолимого и опасного отрезка побережья без какой-либо перспективы исправить это, и некоторые из них были встревожены вероятностью того, что их друг – Полярная звезда, едва видимая над горизонтом в Сьерра-Леоне, исчезнет, если они пойдут дальше. Торговцы были согласны развивать свою скромную, но процветающую торговлю в устьях рек Сенегал и Гамбия. Королевская власть, к которой вернулись права принца Энрике в Африке, была в достаточной степени готова способствовать открытиям, но не была готова нести на это расходы, особенно в связи с тем, что Энрике оставил после себя кучу долгов. Одно плавание в это время, возможно, и было совершено по прямому приказу короны – вторая экспедиция под командованием Педро да Синтры, которая достигла мыса Пальмас (4° с. ш.) в августе 1462 г. Но Афонсу V был более заинтересован в прямом Крестовом походе в Марокко – особенно его интересовали планы захвата Танжера (захвачен в 1471 г.) и обеспечение контроля за Гибралтарским проливом – нежели в исследовании Гвинеи. Никаких официальных действий в отношении Гвинеи не было предпринято до 1469 г., когда Афонсу V согласился передать это предприятие, за исключением только островков Арген и островов Зеленого Мыса (где уже прижились португальские колонисты), в руки частному лицу. Арендатор Фернан Гомиш обязался платить ежегодную ренту и исследовать 100 лиг (около 500 километров) побережья в год в течение пятилетнего периода своей аренды. О Гомише как человеке мало что известно, но это был явно энергичный, хорошо разбиравшийся в людях человек и хороший организатор, и его история – это история успеха. Он выполнил свои обязательства и даже больше; он сколотил состояние на своем чрезвычайно рискованном капиталовложении, потратил большую его часть, служа своему королю в Марокко, и был посвящен за свои труды в рыцари.