Главным в воззрениях Лас Касаса было его настоятельное требование свободы. Основой цивилизованного существования, по его мнению, является жизнь человека в политически организованных сообществах с минимальным принуждением, необходимым для того, чтобы сделать такую организацию возможной, для чего люди должны быть совершенно свободными. Он вывел эту необходимость из определения естественного права: Lex naturalis est participation legis aeternae in creatura rationis compote. Людям необходима абсолютная свобода, чтобы их разум, который естественным образом побуждал их жить вместе в мире, стремиться к добру и избегать зла, был ничем не ограничен. Если свобода разума – это право, вытекающее из естественного закона, то оно принадлежит и язычникам в той же степени, что и христианам, и даже наместник Христа на земле в своем рвении к расширению веры не может на законных основаниях нарушать это право. Еще настойчивее, чем любой другой автор его времени, Лас Касас писал о свободном и добровольном принятии христианской веры: использовать любую форму принуждения в миссионерской деятельности достойно только Магомета. Он последовательно обличал остийское учение как еретическое и настаивал на том, что папа римский в обычных обстоятельствах не обладает властью наказывать язычников за грехи или свергать их владык.
Подобно Витории, Лас Касас приписывал папству ограниченную и косвенную власть над мирянами в вопросах, относящихся к духовному благополучию христианского мира. Папа римский мог возложить на того или иного монарха задачу защитить христиан от неверных, открыто нападавших на веру, и обязанность нести Евангелие язычникам, не знающим о нем. В этом смысле Лас Касас объяснял власть Испании в Индиях папским поручением, но эта власть, утверждал он, была передана исключительно монархам Испании, а не испанцам вообще. Испанские завоеватели и колонисты в Америке не обладали ни такой властью, ни особыми правами, если они не были представителями и подданными короны. Взгляды Лас Касаса на колониальное правление поэтому были основаны не на теории превосходства более развитой цивилизации, а на теории королевской власти – более старой и в чем-то более примитивной теории, чем обычно считали современные ему авторы – выходцы из испанской юридической школы, так как если такие авторы, как Аспиликуэта, Коваррубиас и Молина, объясняли королевскую власть некой формой мирского избрания, то Лас Касас придерживался средневековой идеи о божественном посвящении.
Традиционная средневековая доктрина королевской власти подразумевала аристократическую, а не деспотическую власть, – власть, ограниченную строгими рамками, и в пределах этих рамок – верховную. Закон Божий, права подданных согласно их положению в обществе, законы и обычаи королевства считались выше власти короля, долг которого был отстаивать и исполнять их. Но в своей собственной сфере деятельности – отправлении правосудия и защите прав – королю не было равных. Королевский сан даровался Богом во имя справедливости и был не собственностью человека, который его носил, а лишь должностью с высокими и непростыми обязанностями. Чем выше доверие, тем тяжелее наказание за злоупотребление им. Пока он честно исполнял свои обязанности и ограничивался ими, законный король имел право на безоговорочное повиновение всех своих подданных. Если он серьезно пренебрегал или преступал их, он становился ipso facto (лат. в силу этого) тираном, и ему могли на законных основаниях не подчиняться, его могли свергнуть и даже убить.
Правила правления, которые король соблюдает, а тиран пренебрегает (это отличает короля – истинного защитника королевства от тирана, претендующего на владение им), подробно описаны в произведениях Лас Касаса. Они распадаются на четыре основные группы. Король должен отправлять правосудие и сохранять мир; он должен поддерживать и защищать церковь и способствовать ее миссионерской работе; он должен сохранять и уважать права своих подданных согласно обычаю, включая их собственность и положенные по закону свободы; и он должен сохранять королевство и королевскую власть, не являющуюся его собственной, для своих преемников. Лас Касас применял эти правила не только к королевской власти Испании в ее «естественном государстве», но и к имперской власти короны на территории, которую она обрела путем завоевания и на которой согласно теории и практике ее чиновников обычные ограничения на королевскую власть не существовали. В этом теория Лас Касаса была революционной. Он утверждал, что корона в Новом Свете по какой-то злонамеренной рекомендации позволила своим вассалам-испанцам не только посягать на свободы своих подданных индейцев, но и «позорить государство».
В памфлете, озаглавленном Erudita explication подробно рассматривается этот вопрос об отчуждении королевской собственности и юрисдикции и решительно отвергается право короля передавать власть над какой-либо частью своего государства или каких-либо своих подданных, или их собственность другим лицам или отчуждать какую-либо собственность государства или – за исключением особых обстоятельств – какую-либо часть королевского наследства. Лас Касас толковал отчуждение в самом строгом смысле. Продажа должностей была отчуждением власти и, как бы широко она ни была распространена, являлась несправедливой и незаконной. Encomiendas, дававшие частным лицам королевские полномочия и власть над индейцами, противоречили разуму, естественному праву и законам Испании.
Индейцы, равно как и народ Испании, были для Лас Касаса естественными подданными испанской короны и обладали с момента своего подчинения испанцам всеми гарантиями свободы и справедливости, предоставляемыми испанскими законами. Они также были обязаны сохранять верность и выполнять обязанности испанских подданных, и Лас Касас утверждал, что с интеллектуальной точки зрения они полностью способны выполнять эти обязанности и принять католическую веру. Поэтому в его идеальной миссионерской империи индейцы должны были жить в своих собственных деревнях, управляемых своими caciques (исп. вождями) под контролем королевских чиновников, которые должны были отправлять правосудие, обучать их европейским обычаям и препятствовать варварским обрядам. Церковь должна была свободно и мирно заниматься своей работой – обращением язычников в христиан и духовным окормлением. Европейцы как частные лица – если их вообще пускать в Индии – должны были жить отдельно от индейцев своим собственным трудом. Лас Касас не давал колонистам никаких привилегий, кроме привилегии тяжелого труда, и никаких особых наград, кроме духовного совершенствования.
Эта идеальная империя Лас Касаса была явно далека от американской реальности. Интересы encomenderos, чиновников-собственников и городских советов были хорошо защищены. Первые административные эксперименты, которые правительство разрешило провести на основе теорий Лас Касаса на острове Эспаньола и в Кумана, закончились – и это неудивительно – неудачами. От его агитации нельзя было просто отмахнуться, как от причуды фанатика. У него были могущественные друзья. Его горячая настойчивость могла сломить и противодействие, и безразличие. Некоторые его идеи были близки Карлу I (V) и его советникам-церковникам и взывали к чувству гуманизма. Положения Новых законов от 1542 г., положившие конец encomiendas, вероятно, были чем-то обязаны Лас Касасу, и его идеи нашли также поддержку в Риме, особенно в булле Sublimis Deus от 1537 г., которая осудила как еретическое мнение об индейцах как о неразумных и неспособных к принятию Веры. Эти знаки одобрения «в верхах» помогают объяснить ту ненависть, с которой Лас Касаса преследовали испанцы в Новом Свете. Старые конкистадоры и колонисты считали его идеи серьезным вызовом не только их средствам к существованию, но и их респектабельности. Эти люди ни в коем случае не были поголовно авантюристами-головорезами. Многие из них реально гордились своими достижениями и считали себя защитниками цивилизации и религии от жестокого и суеверного варварства. Эти идеи тоже имели своих защитников-теоретиков, среди которых самым выдающимся был Хуан Хинес де Сепульведа.
Сепульведа написал свою книгу Democrates Alter в 1542 г. Тогда его репутация гуманиста, ученого аристотелевской школы и мастера владения латынью была в самом апогее. Как и многие обладающие глубокими знаниями испанцы, он считал Эразма Роттердамского своим другом. Как и у Витории, его интерес к Индиям был научным, не связанным с личной выгодой. Как и Витория, он основывал свои рассуждения на эту тему на своей собственной оригинальной точке зрения на естественное право. Определение Цицерона, которое приводится в Democrates, было ортодоксальным и знакомым: est igitur lex naturae, quam non opinion, sed innata vis inserut. Но эта innata vis (лат. врожденная сила) могла проявиться разными способами. В физическом смысле jus naturale est quod natura omnia animalia docuit (лат. естественное право есть то, чему природа учит всех живых существ); и есть такие заповеди, как, например, долг воспроизведения в потомстве или ответ силой на силу. С другой стороны, innata vis имела рациональный аспект, как в определении Фомы Аквинского: participation legis aeternae in creatura rationis compote. Согласно рассуждениям Сепульведы, этот естественный закон побуждал людей уважать своих родителей, стремиться к добру и избегать зла, сдерживать обещания и верить учениям истинной религии. Если человек был по своей природе разумным, то вторая форма закона была такой же естественной, что и первая. Тезис Сепульведы требовал полной согласованности этих двух аспектов естественного права, и он произвольно допустил, что подсказку инстинкта, которая не согласуется с разумом, нельзя считать действительно естественной.
Естественное право как здравомыслие в рассуждениях Сепульведы отождествлялось с Jus gentium — сводом правил, предположительно общих для всех организованных народов. В отличие от Витории Сепульведа не признавал ни второстепенного права народов, ни зачаточного международного права, предписывающего поддерживать естественные и корректные отношения между государствами. Он использовал термины «право народов» и «естественное право», почти не различая их. Оба они были плодом человеческого здравомыслия, которое заставляло людей формулировать общее мнение по всем вопросам, представлявшим важность для всех. Однако Сепульведа не полагался на здравомыслие всех людей и даже здравомыслие их «лучшей части», как это делал Витория. Его право народов существовало тольк