Тем не менее с учетом сравнительно небольших размеров и нечеткой организации большинства европейских государств успехи двух веков разведывательных исследовательских экспедиций были поразительны. Цели, которые ставили перед собой первооткрыватели, были в огромной степени достигнуты. Османская Турция осталась позади, а ее сила, хотя и огромная, уже не казалась непреодолимой. Благодаря регулярным морским плаваниям Европа была связана с источниками большинства товаров, которые больше всего были нужны европейцам, и многие из этих товаров доставлялись из зарубежных европейских факторий на европейских кораблях. Колонии, которые европейцы основали на местах, подходящих для их проживания, казалось, вполне могли продержаться и развиться. Более того, везде, где селились завоеватели, плантаторы или купцы, строились церкви и возникали христианские общины на каждом обитаемом континенте.
Успех разведывательных исследовательских экспедиций ввиду самого их размаха привел в конце XVII в. к некоторому притуплению географической любознательности. Люди уже не рассчитывали найти Атландиду. Немногие все еще серьезно надеялись проникнуть северным путем в Китай. И хотя многие тысячи миль побережья еще оставались не нанесенными на карты, а целые континенты еще ожидали своих исследователей, эти малоизвестные места, казалось, обещали мало перспектив быстрой наживы. Бизнес-корпорации, которые в XVII в. контролировали большую часть дальних плаваний, не хотели растрачивать капиталы своих акционеров на не приносящее прибыли стремление к знаниям. Заметен поразительный контраст между глубокой и ожидающей открытий любознательностью Магеллана, Себастьяна Кабота, Генри Гудзона и поверхностным вниманием, которое чуть позже голландские мореплаватели уделили берегам Австралии и Новой Зеландии. Проводивший исследования свободный пират – такой как Дампир, например, – был очень редким исключением. В целом XVII в. по контрасту с XVI в. был эпохой скорее укрепления своих позиций за рубежом, ведения торговли и эксплуатации колоний, нежели, как изначально, эпохой исследований.
Сосредоточенность в XVII в. на заморской торговле и колонизации сопровождалась агрессивной конкурентной борьбой, которую следовало ожидать в эпоху меркантилизма, когда зарубежная торговля считалась еще одной формой войны. В своей нескончаемой борьбе за торговлю и территории большинство европейских правительств, не имевших достаточных военно-морских сил, использовали пиратов. И в Ост-, и в Вест-Индии любая шайка головорезов, хищническую деятельность которых можно было поставить на службу государства, могла получить каперское свидетельство и быть уверена в поддержке и поощрении того или иного колониального губернатора. Результатом этого стало существование огромных просторов, на которых происходили беспощадные неорганизованные конфликты и по которым более или менее уверенно могли передвигаться только очень хорошо вооруженные или очень неприметные люди. Неразборчивость в приеме на службу пиратов действительно была временным этапом. Эти головорезы вскоре стали настолько серьезной помехой для мирных торговцев среди их собственных соотечественников, что даже французские и английские колониальные губернаторы со временем были вынуждены сотрудничать с военно-морскими силами, чтобы справиться с ними, хотя сами военно-морские офицеры время от времени не чурались того, чтобы побыть пиратами. В конце XVII в. ряд договоров между колониальными державами официально отверг старую договоренность «никакого мира за разграничительной линией», и практика подстрекательства пиратов нападать на гавани и корабли других государств перестала считаться уважаемым приемом в поведении на международной арене даже в Вест-Индии. Однако постепенное подавление пиратства не означало конца борьбы в тропиках. Оно просто ограничивало широкие военные действия периодами официальных войн, а войны были часты. За последние десятилетия XVII в. и на протяжении всего XVIII в. владения в тропиках были главным яблоком раздора в каждой более или менее серьезной войне и одной из главных наград в каждом крупном договоре. Символом растущей значимости тропических колоний и торговли в оценке западного мира было то, что за веком пиратов последовала эпоха адмиралов.
В XVII в. заморская экспансия, все более фокусировавшаяся на коммерческих целях и проходившая в беспощадной конкуренции, становилась все зависимее от религиозных мотивов. В колониях католических держав в XVI в. на смену периоду Крестовых походов и грабежей пришел период глубокого и вдумчивого миссионерского рвения. Особенно в Испанской Америке церковь старалась не только обращать индейцев в христианство, но и учить их, а также набирать и готовить образованных священников из их числа. К концу XVI в. отношение испанских миссионеров, а еще больше – белого духовенства к индейцам-христианам стало менее оптимистичным. От идеала – подготовки из индейцев священников – пришлось отказаться отчасти из-за убежденности в безнадежности этого замысла, а отчасти из-за оппозиции светского общества. Принцип, на котором настаивал Лас Касас, – что индеец потенциально равен духовно и интеллектуально европейцу – уже менее решительно защищался в XVII в. и богословами, и теми, кто утверждал, что знает индейцев. Действительно, работа по распространению веры продолжалась в сотнях францисканских и иезуитских миссиях, проникавших в самые труднодоступные регионы Америк, находившиеся далеко за пределами обычных поселений белых людей. Во Французской Америке иезуиты – исследователи-миссионеры – проявляли чудеса стойкости и религиозного рвения, хотя зачастую с небольшой видимой эффективностью. На португальском Востоке работа иезуитов-миссионеров тоже продолжалась, хотя ее часто дискредитировали пиратские действия, совершаемые их соотечественниками. В Европе создание в 1622 г. «Конгрегации пропаганды веры» продемонстрировало прямую заинтересованность папской власти в колониальных миссиях, подготовке миссионеров и – снова – священников из числа туземного населения.
В конце XVII в., несмотря на усилия «Конгрегации пропаганды веры», миссионерство начало заметно слабеть. Растущая слабость испанского и португальского колониального правления и озабоченность французов делами в Европе – все это, вместе взятое, привело к тому, что миссионерство потеряло эффективную поддержку. Общий интеллектуальный настрой в Европе тоже становился все менее благоприятным для миссий. XVII в. был временем глубоких религиозных конфликтов, часто выражавшихся в войне и преследованиях. Это также было время глубоких и оригинальных религиозных идей, так как церкви пришлось столкнуться не только с такими вызовами, как раскол, инакомыслие и растущий государственный абсолютизм, но и интеллектуальным вызовом, который бросили ей математика и естественные науки. Этот последний вызов был еще скрытым; но интеллектуальная и духовная энергия европейского христианского мира все больше и больше направлялась на решение своих собственных внутренних проблем и все меньше и меньше – на решение вопроса о том, как наилучшим образом распространять упрощенную согласованную версию веры среди предположительно простых языческих народов. Более того, главная инициатива ее распространения начала переходить от католических к протестантским народам Европы, и, хотя многие голландцы и англичане везли за границу религиозные убеждения бескомпромиссного рода, они проявляли в миссионерской деятельности значительно меньше мастерства и энтузиазма, чем их соперники-католики. Они демонстрировали, соответственно, меньше заботы о материальном благополучии народов, которые оказались под их влиянием. В частности, нечего было ожидать, что торговые компании будут тратить много денег или размышлений на миссионерскую работу или благотворительность, которая обычно сопровождает христианизацию.
Impinger extremos curris mercator ad Indos, per mare pauperiem fugiens, per saxa, per ignes[84].
Знаменитые строки Горация пробудили стремление к подражанию среди людей эпохи разведывательных исследовательских экспедиций; но, помимо экономической предприимчивости, у этой эпохи было две черты, которые заслуживали уважения и вместе с огромным мужеством придавали определенное благородство всему этому движению, несмотря на грабежи и жестокость. Одной из этих черт была интеллектуальная любознательность – бескорыстное стремление к увеличению знаний; другой – чувство ответственности, долга по отношению к людям других народов. Обе они начали утрачивать свое значение в области заморских исследований в конце XVII в. Но им суждено было возродиться в иных и более эффективных формах позднее.
Поразительные успехи Галилея и Ньютона в астрономии, оптике и механике и растущее мастерство ремесленников в применении научных знаний дали мореплавателям и исследователям инструменты такой дальности и точности, о которых раньше и не мечтали, и тем самым были заложены основы для новой эпохи открытий. Когда географическая любознательность вновь заявила о себе, как это случилось в середине XVIII в. в лице Кука и его преемников[85], а также ученых, с ними связанных, она приняла форму не поиска конкретных мест, вызвавших интерес или представлявших какую-либо ценность, а систематического и точного картографирования поверхности Земли в интересах науки. Более того, исследования XVIII в. получили не просто поддержку отдельных людей или торговых компаний, а возможности и ресурсы правительств.
Наука и техника не только обострили восприятие и улучшили методы ведения исследований, но и дали европейским народам все возраставшие военные и военно-морские преимущества перед остальным миром. Они усилили жестокую и циничную алчность, с которой европейские государства в XVIII в. зачастую начинали колониальные войны. Но точно так же, как жестокости испанского завоевания в Америке привели к озабоченным исследованиям общественного сознания и движениям за реформирование среди испанских теологов и чиновников, так и в конце XVIII – начале XIX в. сокрушительные действия европейского империализма столкнулись с возрождением чувства ответственности. Главными симптомами этого возрождения были: рост больших протестантских миссионерских обществ, делавших акцент на образовательной и медицинской работе, равно как и христианизации; глубокое отвращение к рабству и работорговле; неоднократный акцент на создании, например в Индии, доступной и некоррумпированной судебной власти. Еще позже это чувство ответственности проявилось в развит