Эрагон чувствовал, что неправильно завершать разговор на такой печальной ноте, но никак не мог придумать, как тактично сменить тему. Но тут его внимание привлекла незаконченная кольчуга. Рассматривая её, он с удивлением увидел, что каждое отдельное крошечное кольцо запаяно намертво. Поскольку крошечные звенья остывали чрезвычайно быстро, их следовало запаивать мгновенно, но до этого нужно было ещё успеть присоединить их к уже сделанной части кольчуги. Такое, безусловно, было возможно лишь в том случае, если мастер обладал скоростью и точностью эльфа.
— Я никогда не видел ни одной кольчуги, равной твоим! — восхищённо заметил Эрагон. — Даже у гномов. И как только у тебя хватает терпения? Ведь колечки такие крохотные! Почему бы просто не воспользоваться магией и не избавить себя от столь кропотливого труда?
Он никак не ожидал, что его слова вызовут такой взрыв эмоций. Рюнён взъерошила свои коротко стриженные волосы и возразила:
— И тем самым лишить себя удовольствия, которое я получаю от работы? О да, каждый эльф, и я в том числе, может пользоваться магией для удовлетворения почти любого своего желания — некоторые так и поступают. Но разве тогда в жизни останется хоть какой-то смысл? Ну, вот чем, например, заполнить столько свободного времени? Скажи-ка, ты бы чем занялся?
— Не знаю, — признался Эрагон.
— Любой стремится делать то, что ему больше всего нравится. А если можно получить все, произнеся лишь несколько слов, любая цель теряет свой смысл. Ведь интересен лишь путь к цели, а не она сама. Это тебе маленький урок. Когда-нибудь и ты наверняка окажешься перед подобным выбором, если проживёшь достаточно долго… А теперь ступайте! Устала я от ваших разговоров. — И с этими словами Рюнён откинула крышку с горна, вытащила новую пару щипцов и стала нагревать над угольями очередное колечко, усердно качая мехи и, казалось, полностью поглощённая этим занятием.
— Рюнёнэлда, — сказала ей Арья на прощание, — запомни: я непременно вернусь за тобой в канун Агэти Блёдрен.
В ответ послышалось невразумительное ворчание.
Ритмичный звон стали о сталь, похожий на смертный крик птицы в ночи, сопровождал их, пока они возвращались по зеленому тоннелю к дорожке. Оглянувшись, Эрагон увидел в конце тоннеля чёрный силуэт Рюнён, склонившейся над неярко светившимся горном.
— Неужели она выковала мечи для всех-всех Всадников? — спросил Эрагон.
— Конечно. И не только для них. Рюнён — величайший кузнец, какой когда-либо существовал на свете. Я подумала, что тебе стоит познакомиться с нею — ради неё и ради себя самого.
— И я очень тебе за это благодарен!
«А она всегда такая грубая?» — спросила Сапфира. Арья рассмеялась:
— Всегда. Для неё не существует ничего, кроме её мастерства; она славится тем, что терпеть не может, когда ей мешают работать. Впрочем, ей легко прощают и грубость, и странные выходки — ведь её изделиям нет равных.
Пока Арья отвечала Сапфире, Эрагон пытался разгадать, что означает выражение «Агэти Блёдрен». Он был уверен, что «блёдх» — это «кровь», и, стало быть, «блёдрен» должно означать что-то вроде «клятвы крови». А вот слова «агэти» он никогда не слыхал.
— Это значит «праздник», — пояснила Арья. — Мы устраиваем праздник Клятвы Крови каждые сто лет в день заключения мира с драконами. Вам обоим очень повезло, что вы как раз оказались здесь… — Брови Арьи, похожие на крылья птицы, вдруг сошлись на переносице, и она странно суровым тоном закончила: — Похоже, сама судьба об этом позаботилась.
И, весьма удивив Эрагона, она вдруг снова нырнула в лесную чащу. Он покорно последовал за ней. На этот раз она долго вела их по тропам, почти совсем заросшим травой и кустарником. Огни Эллесмеры давно уже исчезли за деревьями; вокруг был только тёмный лес, пропитанный, казалось, странной, непреходящей тревогой. Эрагон почти ничего не видел, и ему пришлось довериться Сапфире, чтобы не сбиться с тропы. Узловатые стволы деревьев толпились все теснее, грозя совсем сомкнуться. И когда Эрагон решил, что дальше им уж точно не пройти, деревья вдруг расступились, и они вышли на поляну, залитую ярким светом месяца, серпом висевшего над восточным краем леса.
Посреди поляны росла одинокая сосна. Не выше прочих своих сестёр, но толщина её поражала воображение — рядом с ней обычные сосны казались молодыми деревцами, которые легко может сломить любой сильный порыв ветра. Бугристые корни, расползаясь во все стороны от невероятно мощного ствола сосны, больше всего походили на одетые корой древесные вены, снабжающие кровью весь этот лес, отчего начинало казаться, что все здесь порождено одним этим деревом. Это поистине было сердце Дю Вельденвардена. Гигантское древо, подобно милосердному матриарху, хранило и защищало всех тех, кто укрылся под сенью его ветвей.
— Смотри! Это дерево Меноа, — прошептала Арья. — Под ним мы и устраиваем Агэти Блёдрен.
Эрагон почувствовал, как по виску его от волнения стекает холодная струйка пота: он вспомнил это имя. После того как Анжела предсказала ему в Тирме его судьбу, к нему подошёл Солембум и сказал: «В урочный час, когда тебе понадобится оружие, ищи под корнями дерева Меноа. А когда покажется, что все потеряно и сил у тебя совсем не осталось, отправляйся к скале Кутхиан и произнеси вслух своё имя, чтобы открыть Склеп Усопших». Эрагон и представить себе не мог, что за оружие может быть спрятано под корнями этого дерева и как он станет искать его.
«Ты что-нибудь видишь?» — спросил он Сапфиру.
«Нет, но я думаю, что слова Солембума обретут какой-то смысл лишь тогда, когда мы сами поймём, что именно нам нужно».
Эрагон рассказал Арье о совете, который дал ему кот-оборотень, но — как и во время бесед с Аджихадом и Имиладрис — не стал раскрывать тайну пророчества Анжелы, ибо она касалась лишь его одного. Кроме того, он опасался, что Арья догадается о том, насколько он к ней неравнодушен.
Выслушав его, Арья сказала:
— Коты-оборотни редко предлагают помощь, но если уж предлагают, то её нельзя оставлять без внимания. Насколько я знаю, под корнями Меноа нет никакого оружия; даже в наших песнях и легендах об этом не говорится ни слова. Что же касается скалы Кутхиан… Это название мне смутно знакомо — словно голос из полузабытого сна. Я наверняка слышала его прежде, хотя и не могу припомнить, где именно.
Когда они приблизились к дереву Меноа, внимание Эрагона привлекли полчища муравьёв, ползавших по могучим корням. Видеть он мог лишь мелькание крошечных чёрных точек, однако урок Оромиса не прошёл даром: он открыл ему возможность чувствовать жизнь окружающего мира и устанавливать с ним мысленную связь. Открыв свою душу, Эрагон устремился навстречу примитивному сознанию крошечного лесного народца, лишь мимоходом коснувшись сознания Арьи и Сапфиры.
И внезапно обнаружил рядом с собой некое громадное существо, тварь, безусловно способную мыслить и чувствовать и обладающую куда большим могуществом, чем у него, Эрагона. Даже обширнейшие мыслительные способности Оромиса, который так поддержал тогда Эрагона в Фартхен Дуре, казались карликовыми по сравнению с духовной мощью неведомого существа.
Казалось, сам воздух дрожит от напряжения, вызванного энергией и силой, исходящими от него. «Да ведь это же дерево!» — догадался вдруг Эрагон.
Да, источник он нашёл безошибочно.
Чёткие, неумолимые мысли дерева Меноа текли размеренно и неторопливо, точно ледник по гранитным скалам. Дерево не замечало ни Эрагона, ни — он был в этом уверен! — кого бы то ни было ещё из живых существ, сновавших вокруг него. Его интересовала лишь жизнь того, что способно расти и цвести, ласкаемое солнечными лучами: кендыря и лилии, лиловой примулы и шелковистой наперстянки, жёлтой сурепки и дикой яблоньки, покрытой пурпурными цветами.
— Оно не спит! Оно все понимает! — невольно воскликнул Эрагон. Он был настолько потрясён, что даже заговорил в полный голос. — Оно обладает разумом! — Он точно знал: Сапфира тоже наверняка чувствует это; она склонила голову к дереву Меноа, точно прислушиваясь, потом взлетела и уселась на одну из его гигантских ветвей — шириной, наверное, с дорогу от Карвахолла до Теринсфорда, — свесив вниз хвост и грациозно им покачивая. Дракон, как птичка сидящий на ветке дерева, — вот уж действительно странное зрелище. Эрагон чуть не рассмеялся.
— Ну, естественно, оно не спит! — тихо сказала Арья. — А хочешь, я расскажу тебе историю дерева Меноа?
— Очень хочу!
В небе мелькнула какая-то белая вспышка, похожая на заблудшего призрака. Потом «призрак» опустился рядом с Сапфирой, воплотившись в белого ворона Благдена. Узкоплечий нахохлившийся ворон рядом со сверкающей драконихой напоминал несчастного скупца, чахнущего над своими богатствами. Приподняв бледную голову, ворон угрожающе крикнул: «Вирда!» И Арья стала рассказывать:
— Жила-была одна женщина по имени Линнея. В те времена пищи и вина было в изобилии, и до нашей войны с драконами тоже было ещё далеко. Как и до нашего бессмертия — если только уязвимые существа из плоти и крови вообще могут быть бессмертны. Линнея старилась, не имея в утешение себе ни мужа, ни детей. Впрочем, она и не испытывала в них ни малейшей потребности, предпочитая занимать себя тем, что пела растениям, и считалась в этом деле непревзойдённой мастерицей. И вот однажды в дверь её дома постучался какой-то молодой человек. Он увлёк её словами любви, и любовь эта пробудила что-то в душе Линнеи. Она даже не подозревала о том, что способна испытывать подобные чувства. У неё возникло страстное желание непременно пережить то, чем она по незнанию так легко пожертвовала. А тут, казалось, сама судьба сделала ей великодушное предложение прожить жизнь во второй раз. Ну, как она могла отказаться! Линнея забросила свою работу и полностью посвятила себя молодому мужу. Некоторое время они были, пожалуй, даже счастливы.
Однако же молодой её муж вскоре стал мечтать о супруге, больше подходившей ему по возрасту. И однажды ему понравилась красивая юная девушка. Он стал добиваться её благосклонности и в итоге завоевал её. И некоторое время тоже был с нею счастлив.