нированны… Или ты все-таки будешь настаивать на этих бесконечных и бессмысленных сражениях?»
Тысяча ответов промелькнула в голове Эрагона. Во-первых. ему приятно было фехтовать с Арьей, несмотря на то что редкие победы давались ему исключительно тяжело. Во-вторых, он и впрямь хотел стать самым лучшим фехтовальщиком среди людей, если уж эльфов ему перещеголять в этом не суждено. Кроме того, он хотел объяснить Глаэдру, что эти упражнения делают его гораздо сдержаннее и укрепляют его тело. Еще много причин он мог бы привести, но попытался подавить в себе это желание. Эрагону не хотелось сейчас до такой степени раскрывать свою душу. Он не видел необходимости нагружать Глаэдра ненужными сведениями, которые лишь утвердили бы старого дракона в том, что ему, Эрагону, не хватает самодисциплины. Но полностью скрыть от Глаэдра эти мысли не удалось, и он почувствовал, что тот слегка разочарован.
И тогда Эрагон выбрал, как ему казалось, самый сильный из всех своих аргументов:
«Если я смогу не допускать Гальбаторикса в свои мысли, то, даже не сумев победить его в бою, мне удастся просто держать его за пределами своего сознания. Однако же в итоге проблему все равно придется решать с помощью меча. И потом, Гальбаторикс — не единственный наш враг, с которым мне, возможно, придется сойтись в поединке. Во-первых, есть еще Муртаг, а во-вторых, кто знает, какие еще твари находятся у Гальбаторикса на службе? Я не смог самостоятельно победить Дурзу, Варога или Муртага — у меня всегда были помощники. Но я не могу вечно полагаться на помощь Арьи, Сапфиры или Блёдхгарма. Я просто обязан лучше владеть клинком, а пока у меня ничего не получается, сколько бы я ни старался».
«Кто такой Варог? — спросил Глаэдр. — Я никогда раньше этого имени не слышал».
И Эрагону пришлось рассказать Глаэдру о взятии Финстера и о том, как они с Арьей убили только что народившегося шейда. Это случилось в тот момент, когда Оромис и Глаэдр в небе над Гилидом встретили свою смерть — разную смерть, но все же настигшую их обоих. Затем Эрагон сообщил Глаэдру, каких успехов с тех пор добились вардены. После гибели своего Всадника Глаэдр настолько ото всего отрешился, что почти ничего не знал об их теперешней жизни. Рассказ этот занял у Эрагона всего несколько минут, и все это время и он, и эльфы стояли на поле без движения, глядя куда-то невидящими глазами, ибо все их внимание было обращено внутрь собственной души, как это происходит всегда при столь быстром обмене воспоминаниями, образами и чувствами.
Последовала еще одна длительная пауза — Глаэдр переваривал услышанное. Когда же он снова заговорил, то в голосе вместе с удовлетворением звучал и легкий оттенок насмешливого удивления:
«Ты слишком честолюбив, если считаешь, что способен и дальше безнаказанно убивать шейдов. Даже самые старые и мудрые Всадники не решились бы в одиночку напасть на шейда. Однако ты уже дважды сходился с ними в поединке, а это, на мой взгляд, ровно в два раза больше, чем для большинства людей вообще возможно. Будь же благодарен судьбе за подобное везение и остановись на этом. Пытаться превзойти шейда в умении драться — все равно что дракону пытаться лететь выше солнца».
«Согласен, — ответил Эрагон, — однако у нас немало таких же сильных врагов, как шейды, а может, и сильнее, а Гальбаторикс может создать еще более могущественных тварей, чтобы погубить нас или хотя бы замедлить наше продвижение к столице. Всех созданных им чудовищ он использует совершенно беспечно, даже не задумываясь о том, какие разрушения и беды они приносят всей Алагейзии».
«Эбритхил, — сказала Арья, — Эрагон прав. Наши враги стали чрезвычайно опасны… Впрочем, ты и сам это прекрасно понимаешь, — прибавила она очень мягко. — Тогда как Эрагон еще во всех отношениях не успел достигнуть нужного уровня мастерства и подготовиться к тому, что ждет нас впереди. Я старалась сделать все, что в моих силах, чтобы его научить, но всякое мастерство, прежде всего, должно зависеть от стремления самого человека, а не от усилий его наставника».
Слова Арьи, сказанные в его защиту, согрели сердце Эрагона. Но Глаэдр отвечать ей не торопился.
«Ты права, — промолвил он наконец, — однако Эрагон не научился и должным образом управлять своими мыслями, чему, безусловно, обязан был научиться в первую очередь. Ни одна из его способностей — как умственных, так и физических — не слишком ценна по отдельности. Эти способности важны лишь все вместе, но все же способности умственные стоят на первом месте. Можно одержать победу, сражаясь и с умелым заклинателем, и с умелым фехтовальщиком, благодаря одной лишь силе собственного ума. Твой разум и твое тело, Эрагон, должны пребывать в равновесии, но когда приходится выбирать, что именно тренировать в первую очередь, то разум, конечно же, предпочтительней. Арья, Блёдхгарм, Йаела — все вы прекрасно знаете, что это именно так. Почему же никто из вас не вменил себе в обязанность продолжить обучение Эрагона в этом направлении?»
Арья опустила глаза, точно провинившаяся девчонка, а у Блёдхгарма шерсть на плечах затрепетала и встала дыбом. В легком раздражении он приподнял верхнюю губу, показывая острые белые клыки, и первым решился ответить дракону, причем говорил он на древнем языке.
«Арья является здесь послом нашего народа, — сказал он, — а меня и моих товарищей прислали сюда, чтобы защищать жизнь Сапфиры и Эрагона, и до сих пор это было достаточно сложной и требующей немалого времени задачей. Мы все, разумеется, пытались помочь Эрагону, однако не гоже нам обучать Всадника, и мы не смеем даже предпринимать подобные попытки, пока еще жив один из его истинных и главных наставников, пока он присутствует в этом мире, хотя так было и не всегда, и до сих пор наставник этот, пожалуй, даже пренебрегал своими святыми обязанностями».
После слов эльфа в душе Глаэдра словно заклубились грозовые тучи. Казалось, вот-вот ударит молния, и Эрагон даже немного мысленно отодвинулся от него, опасаясь, что гнев дракона падет и на его голову. Правда, Глаэдр был более не в силах физически причинить кому бы то ни было вред, но он по-прежнему был чрезвычайно опасен. Если бы, утратив власть над собой, он позволил своему гневу вырваться наружу, никто из них не смог бы противостоять его мощи.
Решительность, даже грубость Блёдхгарма потрясла Эрагона — он никогда еще не слышал, чтобы эльф так разговаривал с драконом. Но, подумав немного, понял, что Блёдхгарм, должно быть, нарочно так вел себя, желая растормошить Глаэдра, вытащить дракона из его скорлупы, привлечь его внимание к проблемам реального мира, не дать ему вновь погрузиться в пучину своего горя. И, поняв это, Эрагон восхитился мужеством эльфа, хотя в глубине души ему все же казалось, что столь оскорбительная манера вести себя — это отнюдь не самый лучший подход к Глаэдру. И уж точно не самый безопасный.
А в душе старого дракона сверкали громы и молнии, мысли его так и метались, и он хватался то за одну, то за другую, а потом прорычал тоже на древнем языке:
«Ты перешел все границы, эльф! Не тебе судить мои действия. Тебе даже отчасти не дано понять, что я потерял. Если бы не Эрагон и Сапфира, если бы не мой долг перед ними, я бы давно уже утратил разум. Так что не обвиняй меня в пренебрежении своими обязанностями, Блёдхгарм, сын Илдрид, если не горишь желанием сразиться со мной, последним из Старейших».
Блёдхгарм снова обнажил клыки и зашипел, но в лице его Эрагон заметил нечто, похожее на удовлетворение. Однако, к его ужасу, эльф продолжал наступать:
«В таком случае и ты не обвиняй нас в том, что нам не удалось должным образом подготовить Эрагона, ибо за это должен нести ответственность ты, Старейший, а вовсе не мы. Весь наш народ вместе с тобой оплакивает гибель Оромиса, все мы сочувствуем твоему безмерному горю, но ты не можешь ожидать от нас жалости и особого снисхождения к твоим переживаниям, когда мы вступили в войну с самым страшным, смертельным нашим врагом — с тем, кто уничтожил почти всех представителей твоего народа и убил твоего Всадника!»
Теперь ярость Глаэдра напоминала извержение вулкана. Черная, ужасная, ярость эта билась о сознание Эрагона с такой силой, что, казалось, внутри у него сейчас все треснет и развалится, и душа его трепетала, точно жалкий парус на ураганном ветру. Случайно глянув на противоположный край поля, он заметил группу варденов, которые, побросав на землю оружие, стиснули руками виски, морщась от невыносимой головной боли.
«Жалость, снисхождение?!» — проревел Глаэдр. Казалось, он с трудом выталкивает из себя каждое слово, и каждое его слово звучало, как приговор судьбы. И Эрагон чувствовал, что где-то в глубинах души дракона зарождается нечто ужасное, и, если дать этому ужасному зародышу созреть, это может стать причиной множества печалей и сожалений.
И тут заговорила Сапфира. Ее мысли легко, точно вошедший в воду нож, пресекли бушующие страсти Глаэдра.
«Учитель, — сказала она, — я все это время тревожилась о тебе. Приятно узнать, что ты снова крепок и здоров душою. Никто из нас не может сравниться с тобой в мудрости и могуществе, и поверь: нам очень нужна твоя помощь. Без тебя мы не можем даже надеяться на победу над Гальбаториксом и Империей».
Глаэдр что-то грозно прогрохотал, но не стал прерывать Сапфиру презрительными замечаниями или оскорблениями, не отказался ее слушать. Похоже, ее лесть доставляла ему удовольствие, хотя и весьма незначительное. В конце концов, решил Эрагон, если драконы на что-то и могут клюнуть, так точно на лесть, и кто-кто, а Сапфира это знает отлично.
Не умолкая и не давая Глаэдру времени на ответ, Сапфира продолжала:
«Поскольку ты больше уже не можешь пользоваться своими крыльями, позволь мне предложить тебе свои — в замену. Воздух спокоен, небо чисто, и было бы так приятно полетать высоко над землею, выше, чем осмеливаются летать даже орлы. После столь долгого заключения внутри Элдунари ты должен постараться оставить в прошлом все тяжкие размышления и снова ощутить, как прекрасно парить в восходящих потоках воздуха».