Арья, похоже, была потрясена не меньше. Однако же, довольно быстро взяв себя в руки, она потребовала:
— Эрагон, расчисти проход своим Брисингром!
Дело было в том, что меч Эрагона, в отличие от меча Арьи, был невосприимчив к любой, даже самой черной магии, которую могли источать волшебные острия.
Он отвел руку назад и изо всех сил ударил по каменным пикам. Полдюжины треснули сразу. Ломаясь, волшебный аметист издавал звон, подобный колокольному, осколки его звенели на каменном полу, как ледышки.
Пробиваясь сквозь эту преграду, Эрагон старался держаться правой стены коридора, чтобы случайно не задеть те окровавленные острия, что пронзили тело Вирдена. Снова и снова наносил он удары, вырубая сверкающий лес, и с каждым ударом осколки аметиста со свистом разлетались все дальше по коридору. Один из них задел Эрагону щеку, и он поморщился, удивленный тем, что магическая защита не сработала. Острые обломки сломанных «пик» заставляли его двигаться с особой осторожностью. Они легко могли насквозь проткнуть его сапоги и пропороть ступни, а те, что свисали и падали сверху, могли сильно поранить шею и голову. И все же, двигаясь по краю этих жутких каменных зарослей, он ухитрился получить лишь небольшой порез правой голени, который, правда, довольно сильно жгло, когда он опирался на ногу.
Воины в черном почти настигали их. Эрагон помог Арье пробраться сквозь последний ряд аметистовых «пик», и они, вырвавшись на свободу, ринулись к выходу из коридора, навстречу пурпурному свету. Впрочем, Эрагон более чем когда-либо жаждал не бежать, а развернуться, чтобы дать бой своим преследователям, убить их и отомстить за смерть Вирдена.
Коридор вывел их в большой и темный, с тяжелыми массивными стенами зал, который очень напоминал пещеры под Тронжхаймом. Крупные плиты, выложенные по кругу — мрамор, халцедон, кровавик, — занимали всю центральную часть. Вокруг этого странного мозаичного диска были как бы расставлены крупные необработанные куски аметиста размером с кулак взрослого мужчины, оправленные в серебро. Каждый из них слабо светился. Это и был тот источник света, который они увидели с противоположного конца коридора. По ту сторону диска у дальней стены высился большой черный алтарь, накрытый алой тканью с золотой вышивкой. Вокруг алтаря стояли столбы с канделябрами, по обе стороны от него виднелись закрытые двери.
Все это Эрагон увидел, едва влетев в зал и за мгновение до того, как понял: сейчас он по инерции вбежит прямо в кольцо этих аметистов, в самый центр диска. Он попытался остановиться или свернуть в сторону, но это оказалось уже невозможно: он бежал слишком быстро.
И тогда в отчаянии он прибегнул к единственному средству, которое у него еще оставалось: прыгнул вперед по направлению к алтарю, надеясь, что сможет одним прыжком перескочить через этот проклятый диск.
Когда он пролетал над светившимися внизу аметистами, последнее, что он успел почувствовать, это сожаление, а его последней мыслью была мысль о Сапфире.
29. Накормить бога
Первое, что заметил Эрагон, это смену цветов. Каменные плиты, из которых был сделан потолок, выглядели гораздо богаче, чем раньше. Детали, которые прежде были толком не видны, теперь казались какими-то особенно яркими и живыми, тогда как другие, прежде бросавшиеся в глаза, теперь словно померкли. У него под ногами роскошная мозаика диска стала еще более четкой.
Он достаточно быстро понял причину этих превращений: красноватый магический огонек, зажженный Арьей, погас, и теперь в зале лишь приглушенно светились аметисты, да в канделябрах вдруг вспыхнули свечи.
В этот момент Эрагону что-то сунули в рот, и кляп до боли распял ему губы. Он понял, что вовсе не летит над полом в прыжке, а висит, подвешенный за запястья, на цепи, вделанной в потолок. Он попытался шевельнуться и обнаружил, что и лодыжки его тоже прикованы к металлическим скобам, вделанным в пол.
Беспомощно извиваясь и будучи не в силах изменить свое положение, он увидел, что и Арья точно так же подвешена с ним рядом. Как и ему, ей тоже заткнули рот комком ткани, а голову обвязали какой-то тряпкой, не позволяя повернуть ее ни в одну сторону.
Арья была в сознании и смотрела прямо на Эрагона. Она была обрадована тем, что он пришел в себя и тоже на нее смотрит.
«Почему же она-то от них не сбежала? И вообще, что с нами такое случилось?» Но мысли у него в голове были какие-то тяжелые, неповоротливые, словно он был пьян или до крайности измучен.
Посмотрев вниз, Эрагон увидел, что у него отняли меч и кольчугу, он был обнажен до пояса и остался в одних лишь узких штанах. Перевязь Белотха Мудрого тоже исчезла, как и подаренное гномами ожерелье, не позволявшее посторонним следить за его действиями с помощью магического зеркала или кристалла.
Оказалось, что и эльфийское кольцо Арен тоже исчезло с его руки.
На мгновение Эрагона охватила паника. Но он постарался успокоить себя тем, что и без всех этих магических предметов отнюдь не беспомощен, во всяком случае, пока сам способен творить заклинания. Однако рот его был заткнут, и произнести заклинание вслух он не мог, а произносить слова древнего языка про себя было гораздо сложнее и опаснее, потому что, во-первых, мысли его могли на мгновение уплыть в сторону, отвлечься, а во-вторых, он мог случайно выбрать не то слово или не так произнести его мысленно. И все же это было не так опасно, как произносить заклинания без использования древнего языка. Так или иначе, а Эрагон был уверен, что ему потребуется лишь небольшое количество энергии и немного времени, чтобы освободиться.
Он закрыл глаза и приготовился. Но услышал, что Арья отчаянно гремит своими цепями, что-то мычит сквозь кляп во рту.
Он глянул на нее и увидел, что она отрицательно качает головой, глядя на него. Он удивленно поднял брови: «В чем дело?» Но больше никаких знаков она ему подать не могла, только качала головой и мычала.
В отчаянии Эрагон попытался — очень осторожно — установить с нею мысленную связь, следя за тем, чтоб даже намека на вторжение со стороны кого бы то ни было еще не почувствовать, но, к своему ужасу, наткнулся на некий странный и вроде бы даже мягкий барьер. Собственно, это был даже и не барьер, а нечто непонятное, давившее на его разум со всех сторон и, похоже, пытавшееся и разум его тоже заткнуть комком шерстяной ткани.
И его душу вновь охватила паника.
Его явно не опоили никаким зельем, и все же он никак не мог понять, что еще, кроме колдовского зелья, могло помешать ему мысленно поговорить с Арьей. Если это и была магия, то с такой магией он еще никогда в жизни не встречался.
Они с Арьей не сводили друг с друга глаз, но затем внимание Эрагона отвлекло какое-то почти незаметное движение наверху, и он заметил полоски крови, тянущиеся по рукам Арьи от ее запястий к плечам: наручники на запястьях, за которые она была подвешена, насквозь прорвали ее нежную кожу.
Бешеный гнев охватил Эрагона. Он схватился за цепь, на которой висел, и изо всех сил зазвенел ею. Звенья цепи были прочны, но он не сдавался. В приливе гнева он снова и снова дергал за цепь, не обращая внимания на те раны, которые сам себе наносил.
Наконец он перестал биться и безжизненно обвис, чувствуя, как горячая кровь из израненных запястий капает ему на шею и на плечи.
Затем, решив во что бы то ни стало освободиться, Эрагон собрал всю свою энергию и направил ее вместе с заклинанием на проклятые оковы, мысленно воскликнув: «Квест малмр дю хуилдрз эдтха, мар иу тхон эка трейя!», что означало: «Разрежь удерживающие меня оковы, но не больше, чем я сам того требую».
И в тот же миг все его тело, каждый нерв в нем пронзила сильнейшая боль. Он безмолвно вскрикнул и, не в состоянии поддерживать собственную сосредоточенность, утратил власть над заклятием, чары тут же угасли.
Угасла и боль, но и после нее Эрагон еще долго задыхался, а сердце его так бешено колотилось, словно он только что спрыгнул с отвесной скалы в море. Эта боль была сродни тем мучениям, которые он испытал, когда драконы лечили страшные шрамы у него на спине во время празднования Агёти Блёдхрен.
Когда Эрагон пришел в себя, то увидел, что Арья смотрит на него с тревогой.
«Она, должно быть, и сама пробовала применить заклятие, — подумал он. — Как же все это с нами случилось? Как мы оба могли оказаться связанными и совершенно беспомощными?»
Вирден погиб, травница Анжела либо в плену, либо убита, а Солембум, скорее всего, валяется, весь израненный, где-нибудь в подземном лабиринте, если только его не прикончили те воины в черном. Эрагон никак не мог понять, каким образом все они потерпели поражение. Ведь Арья, Вирден, Анжела и он сам — это, наверное, одни из самых могущественных и опасных воинов в Алагейзии. И вот теперь Вирдена больше нет, Анжела исчезла, а они с Арьей находятся в руках врагов.
«Если бы только нам удалось освободиться…» — Эрагон отогнал от себя эту мысль. Думать об освобождении было просто невыносимо. Больше всего ему хотелось сейчас мысленно связаться с Сапфирой, хотя бы только для того, чтобы удостовериться, что ей ничто не грозит, и обрести утешение в общении с нею. Хотя Арья и была рядом, без Сапфиры он чувствовал себя невероятно одиноким, и это более остального нервировало его.
Несмотря на мучительную боль в запястьях, Эрагон снова стал тянуть и дергать за цепь, полагая, что если делать это достаточно долго, то можно все же расшатать ее крепеж. Он пытался даже крутить цепь, надеясь, что это поможет, но мешали наручники, и сколько-нибудь полноценного поворота сделать не удавалось.
Изранив себе все руки, он вскоре был вынужден остановиться. Запястья горели огнем. Эрагон опасался, что если будет продолжать, то в итоге порвет себе мышцы. Кроме того, можно потерять слишком много крови. Кровь так уже текла вовсю, а сколько им с Арьей еще висеть так и чего-то ждать, он и предположить не мог.
Эрагон не мог даже определить, сколько прошло времени и какое сейчас время суток, хотя догадывался, что в плену они не более нескольких часов, поскольку ни есть, ни пить, ни хотя бы помочиться желания не возникало. А вот когда все это начнется, их и без того ужасное положение только усугубится.