ь усиливала это желание.
Пока они с Арьей ходили из палатки в палатку, Эрагон — благодаря мысленной связи с Сапфирой — понял, что Блёдхгарм и другие эльфийские заклинатели уже начали негромко и мелодично «выпевать» свои заклинания, лежавшие в основе всех их магических действий, подобно основе ткани, являющей собой поверхность реального мира.
Сапфира все это время оставалась возле палатки Эрагона, окруженная эльфами, которые стояли, вытянув руки и касаясь друг друга кончиками пальцев, и пели. Целью этого длинного и весьма сложного заклинания был сбор визуальных впечатлений, необходимых для создания наиболее правдоподобного двойника Сапфиры. Даже самому опытному магу сложно имитировать внешний облик эльфа или человека, а уж облик дракона достойным образом воспроизвести еще труднее, если учесть особенности синей сверкающей чешуи Сапфиры. Однако еще труднее, как объяснил Эрагону Блёдхгарм, воспроизвести то, как воздействует Сапфира с ее немалым весом на окружающие предметы, чтобы каждый раз, когда ее двойник будет взлетать или приземляться, это выглядело достаточно правдоподобно.
Когда Эрагон с Арьей наконец обошли всех, ночь уже начала сменяться утренней зарей, и край солнца показался над горизонтом. При свете солнечных лучей нанесенный лагерю ущерб казался еще более ужасным.
Эрагону хотелось уже отправиться в путь, но Джормундур настоял на том, чтобы он обратился к варденам хотя бы один раз в качестве их нового предводителя.
И вскоре Эрагон обнаружил, что стоит на перевернутой повозке, а перед ним — огромное поле обращенных к нему лиц, и человеческих, и принадлежащих иным расам. Более всего в эти минуты ему хотелось оказаться как можно дальше от этого поля и ничего варденам не объяснять.
Он помнил, правда, что сказал ему Роран накануне:
«Ты только не думай, что они тебе враги, и ничего с их стороны не опасайся. Они же готовы любить тебя, Эрагон. Да они и так тебя любят. Скажи им все честно и прямо, но в любом случае держи свои сомнения при себе. Это самый простой способ завоевать их расположение. Они будут напуганы и растеряны, когда ты скажешь, что Насуада похищена. Дай им уверенность, в которой они так нуждаются, и они пойдут за тобой куда угодно, даже во дворец Гальбаторикса».
Но, несмотря на то что Роран искренне пытался подбодрить его, Эрагон по-прежнему чувствовал себя очень неуверенно. Ему редко доводилось обращаться к столь большому Собранию народа, в лучшем случае перед ним оказывалось несколько рядов воинов. И сейчас, когда он смотрел на огромную толпу стоявших перед ним дочерна загорелых, истерзанных боями воинов, ему казалось, что легче в одиночку сразиться с сотней врагов, чем вот так стоять перед толпой и ждать, что непременно будешь обречен на всеобщее неодобрение.
Пока он не открыл рот и не начал говорить, он не знал, что именно скажет собравшимся. Но стоило ему начать, слова сами полились у него изо рта, но он был так напряжен. что не особенно запомнил, что именно сказал. Все выступление перед варденами казалось ему потом словно окутанным неким туманом; больше всего ему запомнились жара и стоны варденов, когда они узнали о судьбе Насуады. И пожалуй, одобрительные хриплые крики, которые переросли в оглушительный рев, когда он призвал их к победе и закончил свою речь. А потом, с облегчением спрыгнув с повозки, пошел туда, где ждали его Арья, Орик и Сапфира.
И стражники тут же окружили их всех плотным кольцом, заслонив от толпы и отгоняя тех, кто непременно желал лично поговорить с Эрагоном.
— Хорошо сказал, Эрагон! — похвалил его Орик, хлопнув по плечу.
— Правда? — с недоверием спросил Эрагон, испытывая легкое головокружение.
— Ты был в высшей степени красноречив, — подтвердила Арья.
Эрагон лишь пожал плечами; он был растерян. Его смущало то, что Арья знала почти всех предводителей варденов и прекрасно понимала, что Аджихад или Дейнор, предшественник Аджихада, выступили бы гораздо лучше, и не думать об этом он не мог.
Орик потянул его за рукав. Эрагон наклонился к нему, и гном очень тихо, так что шум толпы почти заглушал его голос, сказал:
— Я надеюсь, что цель твоего путешествия — что бы это ни было — стоит такого риска, дружище. Будь осторожен, береги себя и никому не позволяй прикончить ни тебя, ни Сапфиру. Договорились?
— Я постараюсь, — улыбнулся Эрагон, и тут Орик удивил его: он схватил его за руки и, притянув к себе, заключил в грубоватые объятия.
— Пусть Гунтера хранит тебя в пути и на острове, — сказал он. А потом, шлепнув ладонью по боку Сапфиры, прибавил: — И тебя, Сапфира, пусть хранит наш бог! Благополучного вам обоим путешествия!
Сапфира ответила ему негромким доброжелательным гудением.
Эрагон смотрел на Арью и никак не мог придумать, что бы сказать ей на прощание, кроме самых банальных слов. Красота ее глаз по-прежнему завораживала его; похоже, то воздействие, которое ее взгляд всегда производил на него, и не думало со временем ослабевать, напротив, становилось только сильнее.
А потом Арья взяла его обеими руками за щеки и один раз поцеловала — в лоб.
И Эрагон окончательно лишился дара речи.
— Гулиа вайзе медх оно, Аргетлам (Да пребудет с тобой удача, Серебряная Рука), — сказала Арья, потом опустила руки и чуть отступила назад, но Эрагон тут же снова схватил ее за руки и сжал их.
— Ты не волнуйся, — сказал он, — ничего плохого с нами не случится. Я просто этого не допущу. Даже если сам Гальбаторикс нас там поджидает. Если придется, я голыми руками перерою весь Врёнгард, но найду то, что хотел, и мы благополучно вернемся назад.
Прежде чем Арья успела ответить, Эрагон выпустил ее руки и взлетел Сапфире на спину. Толпа снова закричала, увидев, как он садится в седло. Он помахал варденам на прощание, и они радостно зашумели в ответ, топая ногами и стуча по щитам рукоятями мечей.
Эрагон заметил, что Блёдхгарм и его эльфы собрались, почти невидимые остальными, за его палаткой, и кивнул им; они попрощались с ним точно так же. План Блёдхгарма был прост: Эрагон с Сапфирой поднимутся в воздух, словно намереваясь в очередной раз осмотреть окрестности — они это делали постоянно, пока армия пребывала на марше, — а потом, сделав над лагерем несколько кругов, Сапфира скроется за облаками, и Эрагон произнесет заклинание, которое сделает ее невидимой для тех, кто следит снизу за их полетом. Затем эльфы поднимут в воздух двойников, которые и займут место Эрагона и Сапфиры на все то время, пока будет продолжаться их путешествие. Так что именно двойников и увидят те, кто наблюдает за ними с земли. И эльфы очень надеялись, что никто не заметит подмены, когда дракон и его Всадник вновь вынырнут из облаков.
С привычной легкостью Эрагон затянул ремни на ногах и проверил, надежно ли закреплены седельные сумки у него за спиной. Особенно заботливо он проверил ту, что слева, ибо в ней, старательно закутанная в одежду и одеяла, находилась выстланная бархатом шкатулка с драгоценным сердцем сердец Глаэдра, с его Элдунари.
«Нам пора», — услышал он мысленный призыв старого дракона.
«На остров Врёнгард!» — воскликнула Сапфира, и весь мир завертелся и закачался перед Эрагоном, когда она, подпрыгнув, взлетела с земли, и громкий шелест заполнил все вокруг — это дракониха, развернув свои могучие крылья, так похожие на крылья летучей мыши, стала подниматься все выше и выше в небеса.
Эрагон крепче ухватился за острый шип у нее на шее и пригнул голову, защищая лицо от свирепого ветра, вызванного быстрым подъемом. Глубоко вздохнув, он попытался отогнать тревожные мысли о том, что оставил позади, и о том, что может ждать их впереди. Впрочем, теперь ему оставалось только надеяться. Надеяться, что Сапфира успеет долететь до острова Врёнгард и вернуться обратно, прежде чем Империя решит нанести варденам очередной удар. Надеяться, что Роран и Арья будут в безопасности. Надеяться, что впоследствии ему каким-то образом все-таки удастся спасти Насуаду. Надеяться, что этот полет на остров Врёнгард был правильным решением, ибо он понимал: неизбежно приближался тот день, когда ему все же придется лицом к лицу сразиться с Гальбаториксом.
42. Пытка неопределенностью
Насуада открыла глаза. Сводчатый потолок был облицован плиткой и расписан угловатыми узорами красного, синего и золотистого цвета; это сложное переплетение линий надолго привлекло к себе ее внимание, заняв все мысли.
Наконец она заставила себя отвести глаза от этой сводящей с ума игры линий и красок.
Ровный оранжевый свет струился из какого-то источника у нее за спиной. Свет был достаточно сильным, и она смогла разглядеть все это странноватое помещение восьмиугольной формы, но все же этот свет не мог развеять тени, которые жались по углам, точно угрожая ей.
Насуада сглотнула, чувствуя, как сильно пересохло горло.
Она лежала на чем-то гладком, холодном и неприятно твердом — скорее всего, это был камень, которого она касалась голыми пятками и пальцами рук. Холод пробирал ее до костей; и она догадалась, что на ней ничего нет, кроме тонкой белой сорочки, в которой она спала.
«Где я?»
Воспоминания нахлынули все разом, лишенные какого бы то ни было смысла и порядка: и эта безумная кавалькада мыслей и образов вломилась в ее сознание с силой, ощутимой почти физически.
Насуада охнула и попыталась сесть. Надо немедленно вскочить и бежать отсюда, даже сражаться, если придется! Но обнаружила, что не может не только сесть, но сдвинуться хотя бы на пару сантиметров в сторону. Руки и ноги ее были перевиты мягкими, но прочными путами, а толстый ремень не давал ни приподнять голову, ни повернуть ее вбок, прижимая ее к каменной плите.
Она попробовала рвануться, но путы были слишком прочны — не вырваться.
Выдохнув, она бессильно обмякла и снова уставилась в потолок. Стук сердца барабанным боем отдавался в ушах. Жара душила ее, иссушала тело, щеки горели, руки и ноги были словно налиты расплавленным свечным салом.