А что, если эти личинки все еще у нее внутри? Что, если они просто уснули, переваривая ее плоть? Или просто проходят некие метаморфозы? Ведь превращаются же обычные личинки в мух. Впрочем, эти могут превратиться и во что-нибудь похуже. А может — и это казалось Насуаде наихудшей из всех возможностей, — они просто откладывают внутри ее свои яички? Тогда вылупится еще больше таких тварей, и все они начнут пировать в ее теле…
Насуада содрогнулась от отвращения и страха и беспомощно заплакала.
Вид этих кровавых бороздок, этих ходов, не позволял ей сохранять здравомыслие. Перед глазами у нее все плыло, слезы текли ручьем, и как она ни старалась, как ни ругала себя, но ;плакать не переставала. Чтобы хоть как-то отвлечься, она стала разговаривать сама с собой — в основном говорила всякие глупости, лишь бы хоть немного полегчало, лишь бы внимание переключилось на что-то другое. Это немного помогло, хотя и не очень.
Насуада понимала, что убивать ее Гальбаторикс пока что не хочет, но все же боялась, что в гневе он зашел несколько дальше, чем намеревался. Ее бил озноб, тело горело огнем — казалось, ее покусали сотни пчел. В таких обстоятельствах силы воли ей явно хватит ненадолго. Как бы решительно она ни была настроена, даже у ее выдержки имелся определенный предел, и она чувствовала, что давно уже этот предел преодолела. Что-то словно надломилось в глубине ее души, и ей казалось, что после всех этих пыток ей уже не оправиться.
Дверь в зал Ясновидящей тихо приотворилась…
Насуада вся напряглась, пытаясь разглядеть сквозь пелену слез, кто к ней приближается теперь.
Оказалось, что это Муртаг.
Он смотрел на нее, плотно сжав губы, и ноздри его гневно раздувались, а между бровей пролегла глубокая сердитая складка. Сперва Насуада решила, что сердится он на нее, но потом поняла: его страшно тревожит ее состояние, и он, пожалуй, чуть ли не смертельно испуган тем, что Гальбаторикс сотворил с ее бедным телом. Сила его искреннего сочувствия удивила ее, хотя она давно уже поняла, что он относится к ней с явной приязнью — почему же иначе он убедил Гальбаторикса оставить ее в живых? — но не подозревала, что до такой степени ему не безразлична.
Она попыталась подбодрить его улыбкой. Но, должно быть, улыбка у нее не очень-то получилась, потому что при виде ее улыбки Муртаг стиснул зубы, и у него так и заходили желваки на щеках. Затем, явно стараясь сдерживаться, он сказал ей: «Постарайся не двигаться», — и простер над нею руки, что-то шепча на древнем языке.
Словно она может двигаться!
Магия вскоре подействовала, и боль утихла, но не совсем.
Насуада нахмурилась и вопросительно посмотрела на Муртага.
— Прости, но больше я ничего не могу сделать, — сказал он. — Гальбаторикс, конечно, мог бы, а мне такое не под силу.
— А как же… твои Элдунари? — спросила она. — Они, наверно, могли бы тебе помочь.
Он покачал головой:
— В моем распоряжении только Элдунари молодых драконов, то есть они были молодыми, когда умерли их тела, и они довольно плохо разбираются в магии. Гальбаторикс их тогда почти ничему не учил… Прости.
— А эти… штуки все еще во мне?
— Нет! Конечно же нет! Гальбаторикс сразу их удалил, как только ты сознание потеряла.
Насуаде сразу же стало значительно легче.
— Почему же тогда боль не проходит? Даже твое заклинание не помогло. — Она очень старалась, чтобы это не прозвучало как обвинение, но все же не сумела сдержать себя, и Муртаг, заметив в ее голосе легкое раздражение, поморщился.
— Я и сам не знаю, почему оно не помогает, — сказал он. — Должно было помочь. Видимо, эта тварь, кем бы она ни была, просто не соответствует законам нашей природы.
— А ты знаешь, откуда она взялась?
— Нет. Я сам только сегодня впервые ее увидел, когда Гальбаторикс ее из своих личных покоев вынес.
Боль все-таки была еще очень сильной, и Насуада на мгновение зажмурилась, а потом попросила:
— Помоги мне встать.
— А ты…
— Пожалуйста, помоги мне встать.
Муртаг без лишних слов снял с нее кандалы и помог подняться. Некоторое время она постояла, чуть покачиваясь, возле своего каменного ложа, пережидая приступ головокружения.
— Вот, возьми. — Он подал ей свой плащ, и она с благодарностью его приняла и тут же в него завернулась. Ею руководили самые разнообразные чувства — и чувство скромности, и желание согреться, и ужас, который вызывали в ее душе следы от ожогов, и особенно эти наполненные кровью бороздки в ее плоти.
Прихрамывая — ибо проклятые многоножки «посетили» и подошвы ее ног, — Насуада добрела до стены и по ней медленно опустилась на пол.
Муртаг сел с нею рядом, и некоторое время оба молчали, глядя прямо перед собой на противоположную стену.
А потом Насуада, сама не зная почему, вдруг расплакалась.
Через несколько минут она почувствовала, что Муртаг тронул ее за плечо, и резко отстранилась. А что она могла с собой поделать? В конце концов, именно он за эти несколько дней причинил ей столько боли, сколько она за всю свою жизнь не испытала! Даже понимая, что он делал это не по своей воле, она не могла забыть, что это он жег ее каленым железом!
И все же, заметив, как больно ужалила Муртага ее неприязненная реакция, она не выдержала: коснулась его руки, словно извиняясь, и он в ответ ласково пожал ее пальцы. А потом вдруг обнял за плечи и притянул к себе. Она хотела было вырваться, но потом, смирившись, прижалась к нему и, положив голову ему на грудь, продолжала плакать; ее тихие рыдания гулким эхом отдавались в пустой комнате.
Через несколько минут Муртаг шевельнулся и сказал:
— Я найду способ освободить тебя! Пока ты не принесла Гальбаториксу клятву верности, у меня еще есть шанс выкрасть тебя из Урубаена.
Насуада изумленно на него посмотрела и поняла, что он действительно собирается это сделать.
— Но как? — прошептала она.
— Понятия не имею! — Он пожал плечами и грустно усмехнулся. — И все же я это сделаю, чего бы мне это ни стоило. Но и ты должна пообещать мне, что не сдашься — по крайней мере до тех пор, пока я не попытаюсь тебя отсюда вытащить. Договорились?
— Но я вряд ли смогу снова вынести… это. Если он снова это принесет и посадит на меня, я скажу ему все, что он захочет, и принесу любую клятву.
— Этого ты можешь больше не опасаться. Гальбаторикс больше не собирается использовать ту мерзкую личинку.
— А что же он собирается использовать?
Муртаг помолчал. Потом все же сказал:
— По-моему, он хочет попробовать манипулировать твоим зрительным восприятием, а также твоим слухом, вкусом и прочими органами чувств. Если этого будет мало, он атакует твой разум. И в таком случае ты наверняка не сможешь долго ему сопротивляться. Да и вообще не сможешь. Никто и никогда этого не мог. Но пока что до этого еще не дошло, и я уверен, что сумею тебя спасти. Ты только не сдавайся! Продержись еще несколько дней. Да, хотя бы несколько дней.
— Как же я смогу продержаться, если сама себе теперь не доверяю?
— Есть одно ощущение или чувство, которого Гальбаторикс ни изменить, ни исказить не в силах. — Муртаг повернулся и посмотрел ей прямо в глаза. — Ты позволишь мне проникнуть в твое сознание? Обещаю, что не стану читать твои мысли. Я хочу лишь, чтобы ты поняла, что именно чувствую я сам — по-настоящему, в глубине души. Чтобы ты смогла узнать мою душу… потом; чтобы ты смогла узнать меня самого… Это, возможно, понадобится нам обоим.
Насуада колебалась. Она понимала, что это поворотный момент в ее судьбе. Либо она согласится ему довериться, либо откажется, и тогда, возможно, потеряет свой последний шанс на спасение и будет вынуждена стать рабыней Гальбаторикса. Однако она всегда опасалась чьих бы то ни было проникновений в ее душу и никому этого не позволяла. А что, если Муртаг попытается убаюкать ее сознание и убедит ее снять оборону? Или, может, он просто надеется выудить нужные ему сведения, шаря в ее мыслях?
Но потом она подумала: «А зачем Гальбаториксу прибегать к подобным хитростям? Он все это с легкостью может проделать и сам. Муртаг прав. А я вряд ли смогу долго сопротивляться Гальбаториксу… Если я приму предложение Муртага, это, возможно, станет моим приговором, но если я откажусь, тогда мой смертный приговор неизбежен. Гальбаторикс» любом случае сломит меня. Это всего лишь вопрос времени…»
— Поступай, как считаешь нужным, — сказала она Муртагу. Тот кивнул и прикрыл глаза веками.
А Насуада принялась вспоминать про себя кусок одной поэмы, который всегда повторяла, желая скрыть свои истинные мысли или защитить свое сознание от чьего-то вторжения. Она сосредоточенно повторяла эти строки, готовясь в случае чего оказать Муртагу решительный отпор, и очень старалась не думать ни об одной из тех тайн, хранить которые было ее священным долгом.
Жил в Эльхариме человек желтоглазый.
Меня он учил: — Слухи — это проказа;
Слухи — демоны тьмы,
Они губят умы.
Ты не слушай тех демонов, детка,
Вот и будешь ты ночью спать крепко.
Когда Муртаг коснулся ее сознания, Насуада вздрогнула, замерла и снова, еще быстрее, начала повторять знакомый стишок. К ее удивлению, мысли Муртага показались ей странно знакомыми. Его сознание удивительно напоминало ей сознание… Нет, нет, она не должна вспоминать об этом человеке! И все же сходство было поразительным, как, впрочем, и отличия. И самое яркое из этих отличий — гнев, который, казалось, лежал в основе характера Муртага, как некое холодное черное сердце, зажатое в кулак, неподвижное, но порождающее такое количество ненависти и гнева, что эти чувства, растекаясь по венам, змеями опутывали его душу и разум. И все же его тревога, его искренняя забота о Насуаде сияли ярче этого гнева. И это ее окончательно убедило. Невероятно трудно, почти невозможно притворяться, лицемерить, показывая кому-то свое внутреннее «я». И Насуаде не верилось, что Муртаг способен так ее обманывать.