Настроенный весьма мрачно, он двинулся дальше, к тому разрушенному зданию, где они решили устроиться на ночлег, надеясь, что там будет безопаснее, чем в лесу.
Пробираясь в густой траве, Эрагон вспугнул несколько лягушек-быков, которые тут же попытались спрятаться или, совершая крупные прыжки, удрать от него подальше. Здешние лягушки-быки тоже были достаточно странными: у каждой в центре лба, над красными глазками, торчал некий выступ, похожий на рог и переходящий в гибкий стебель, больше всего напоминающий удочку рыболова, на конце которого висел маленький мясистый орган, ночью испускавший белый или желтый свет. Этот свет позволял лягушкам-быкам подманивать сотни летучих насекомых, которых они ловили своим длинным языком; в результате благодаря такой доступности пищи лягушки вырастали до невероятных размеров. Он видел особей величиной с голову медведя — это были огромные мясистые комки плоти с вытаращенными глазами и широченными ртами в две его ладони длиной.
Эти лягушки напомнили Эрагону о травнице Анжеле, и он вдруг пожалел, что они не взяли ее с собой на остров Врёнгард. «Если кто-нибудь и мог бы назвать нам с Сапфирой наши истинные имена, так, по-моему, только Анжела», — думал он. По какой-то причине ему всегда казалось, будто Анжела видит его насквозь, знает о нем все, понимает каждую его мысль и каждый поступок. Обычно это было не слишком приятное ощущение, но сейчас Эрагон был бы рад, если бы Анжела здесь появилась.
Они с Сапфирой решили поверить Солембуму и провести на Врёнгарде еще дня три, а за это время попытаться выяснить свои истинные имена. Глаэдр предоставил им самим решить этот вопрос. Он сказал лишь:
«Вы лучше меня знаете Солембума. Останемся мы здесь или нет — в обоих случаях риск достаточно велик. Больше безопасных путей у нас не существует».
Собственно, выбор в итоге сделала Сапфира.
«Коты-оборотни никогда не стали бы служить Гальбаториксу, — сказала она. — Они слишком высоко ценят собственную свободу. И в данном случае я бы поверила скорее их словам, чем словам любого другого существа, даже эльфа».
Так что они остались.
Остаток того дня и большую часть следующего они провели в размышлениях, изредка переговариваясь, делясь соображениями и воспоминаниями, изучая мысли друг друга и пытаясь использовать различные комбинации слов древнего языка — все это в надежде, что им удастся либо сознательно прийти к пониманию своих истинных имен, либо, если повезет, случайно на них наткнуться.
Глаэдр предложил свою помощь, и время от времени они обращались к нему с вопросами, но большую часть он помалкивал, представляя Эрагону и Сапфире полную свободу обмена мнениями. Надо сказать, Эрагон был бы весьма смущен, если бы кто-то другой услышал их с Сапфирой разговоры.
«Поиски истинного имени — это нечто такое, что каждому следует делать самостоятельно, — сказал Глаэдр. — Если я хорошенько подумаю, то смогу, наверное, назвать вам ваши имена — но только потому, что у нас совсем мало времени и мы не можем тратить его зря, — но все-таки лучше бы вы отыскали их самостоятельно».
Но пока что ни Эрагону, ни Сапфире это не удалось.
С тех пор как Бром разъяснил Эрагону природу истинных имен, Эрагон мечтал узнать свое имя. Знания вообще, и особенно знание самого себя, всегда казались ему вещью чрезвычайно полезной, и он надеялся, что знание своего истинного имени позволит ему лучше владеть собой, своими мыслями и чувствами. И все же он ничего не мог с собой поделать: его до нервной дрожи пугало то, какое имя ему может открыться.
Эрагон очень надеялся, что в течение ближайших дней им с Сапфирой удастся отыскать свои имена, но уверен в этом не был. Его беспокоил не только успех экспедиции на Врёнгард. Ему очень не хотелось, чтобы Глаэдр или Сапфира первыми назвали ему его истинное имя. Если ему предстояло услышать, как все его существо заключают в рамки одного слова или выражения, то услышать это слово ему все же хотелось первым, не доверяя его поиски чужим умам.
Эрагон вздохнул и стал подниматься по пяти обвалившимся каменным ступеням на просторное крыльцо перед входом в здание. Это был так называемый дом-гнездо, как выразился Глаэдр. По меркам Врёнгарда, дом был небольшой, почти незаметный, однако же в нем было три этажа, а во внутренних помещениях Сапфира передвигалась без особого труда. Юго-восточный угол дома обвалился внутрь вместе с частью потолка, но в целом этот «дом-гнездо» сохранился неплохо.
Шаги Эрагона гулким эхом отдавались в пустых помещениях, когда он, пройдя под аркой главной двери, двинулся по некогда очень красивому, гладкому и сверкающему, полу в главный зал. Пол был сделан из какого-то прозрачного материала, в который были как бы вмурованы сверкающие извилистые лезвия разноцветных клинков, создававшие удивительный и довольно сложный орнамент. Каждый раз, глядя на него, Эрагон думал, что эти пересекающиеся линии вот-вот сложатся в некую узнаваемую форму, но этого никогда не происходило.
Гладкая поверхность пола была покрыта паутиной мельчайших трещинок. Трещинки расходились в разные стороны, и от груды мусора, образовавшейся там, где обвалилась часть стены и потолка. В пролом уже пробрались длинные щупальца плюща, свисавшие с потолка, словно куски узловатых веревок. С них капала вода, собираясь на полу в мелкие, но довольно широкие лужи; звук падающих в лужи капель эхом разносился по всему зданию, напоминая неумолчный, хотя и не слишком ритмичный барабанный бой, и Эрагону порой казалось, что он просто сойдет с ума, если так и будет все это время' слушать этот бой.
Перед северной стеной полукругом были выложены камни, которые притащила Сапфира, пытаясь как-то защитить их стоянку. Ей в итоге удалось сложить стенку высотой более шести футов. Преодолев этот барьер, Эрагон спрыгнул на пол, снова приземлившись не слишком удачно, и выругался себе под нос.
Сапфира вылизывала переднюю лапу, но тут же перестала этим заниматься и посмотрела на него. Эрагон чувствовал, какой вопрос она хочет ему задать, и отрицательно помотал головой. Сапфира тут же вернулась к прежнему занятию, а он, сняв с себя плащ, подошел к костру — кострище они устроили у самой стены, — расстелил на полу возле него промокший плащ, стащил покрытые коркой грязи сапоги и тоже пристроил их поближе к огню.
«Похоже, дождь так и будет идти?» — спросила Сапфира.
«Возможно».
Эрагон, присел на корточки у огня, погрелся немного и перебрался на свой спальный мешок, удобно прислонившись к стене и наблюдая за тем, как ловко Сапфира работает своим алым языком, вылизывая мягкие кожистые складки у основания когтей. Ему вдруг пришла в голову одна мысль, и он пробормотал заклятие на древнем языке, но, к своему разочарованию, не ощутил от этих слов ни малейшего прилива энергии, да и Сапфира никак на это заклятие не отреагировала, в отличие, например, от Слоана, когда Эрагон произнес вслух его истинное имя.
Эрагон закрыл глаза и откинул голову назад.
Его приводило в отчаяние то, что он не в состоянии даже истинное имя Сапфиры разгадать. Он мог бы согласиться с тем, что толком не понимает самого себя, но Сапфиру-то он знал с того мгновения, как она проклюнулась из яйца, он делил с нею почти все ее мысли и воспоминания. Разве могли быть какие-то уголки в ее душе, где она хранила бы от него какую-то тайну? Как ему удалось разобраться в сути такого убийцы и предателя, как Слоан, если в своей собственной душе и в душе Сапфиры, связанной с ним и любовью, и магией, он разобраться не может? Неужели потому, что Сапфира — дракон, а он, Эрагон, — человек? А может, потому, что Слоан в целом куда примитивней Сапфиры?
Нет, этого ему никогда не понять!
Одно из упражнений, которые они с Сапфирой — по совету Глаэдра — выполняли, заключалось в следующем: они рассказывали друг другу о тех недостатках и промахах, которые успели заметить. Это упражнение здорово сбивало спесь. Глаэдр также делился с ними своими соображениями на этот счет, и, хотя старый дракон всегда был достаточно великодушен, Эрагона мучило чувство уязвленной гордости, когда Глаэдр перечислял его разнообразные промахи. И это тоже, как прекрасно понимал Эрагон, следовало принять во внимание, пытаясь отыскать свое истинное имя.
Для Сапфиры самым сложным оказалось смирить собственное тщеславие — эту свою черту она дольше всего отказывалась за собой признавать. А для Эрагона камнем преткновения оказалась его чрезмерная самоуверенность, в которой его не раз обвинял Глаэдр; среди его недостатков, впрочем, были и легкомысленное отношение к тем, кого он убивал на поле брани, и чрезмерная раздражительность, и эгоизм, и гневливость — словом, масса пороков, которым он, как и многие другие, был подвержен.
И все же, хотя они старались разобрать характеры друг друга по косточкам и так честно, как только могли, особых результатов это по-прежнему не давало.
«Сегодня и завтра — у нас осталось только два дня. — Мысль о том, что они вернутся к варденам с пустыми руками, была для Эрагона мучительной. — Как же нам тогда победить Гальбаторикса? Еще несколько дней, и наши жизни, вполне возможно, перестанут нам принадлежать. Мы станем его рабами, как Муртаг и Торн».
Он еле слышно выругался и невольно стукнул кулаком по полу.
«Спокойней, Эрагон», — услышал он голос Глаэдра и заметил, что старый дракон заслонил свои мысли от Сапфиры, чтобы она их не услышала.
«Как я могу быть спокоен?!» — прорычал в ответ Эрагон.
«Легко быть спокойным, когда не о чем тревожиться. Но истинное проявление самообладания — это умение оставаться спокойным в любой, даже самой мучительной, ситуации. Ты не можешь позволить гневу или отчаянию затуманить твой разум. Сейчас это совершенно недопустимо. Сейчас тебе особенно необходимо, чтобы голова твоя оставалась ясной».
«А ты всегда мог оставаться спокойным? В любых обстоятельствах?»
Старый дракон, похоже, усмехнулся:
«Нет. Я частенько рычал от бешенства, кусался, ломал деревья, рыл землю, а однажды снес вершину одной горы в Спайне. Многие драконы тогда выразили мне свое порицание. Но я прожил уже достаточно долго, так что у меня хватило времени понять, что вспыльчивость — плохой союзник. У тебя пока что нет за плечами такого жизненного опыта, но позволь мне поделиться с тобой своим. Отпусти все свои тревоги и сосредоточься только на одной насущной задаче. Пусть будущее будет таким, каким ему суждено быть; излишняя суета по этому поводу только способствует воплощению твоих страхов в жизнь. Во всяком случае, вероятность этого существенно возрастает».