несколько иначе, чем ты. Да такого, как он, больше и в мире-то нет! И ты еще всерьез полагаешь, что можно предугадать его поступки? Ты считаешь, что его можно как-то умиротворить? Ха-ха-ха!
Оррин вспыхнул, оттолкнул бокал с вином, и тот упал на расстеленный ковер.
– Ты слишком много себе позволяешь, Молотобоец! Никто не смеет оскорблять меня, правителя Сурды!
– Я имею полное право делать то, что считаю нужным, – прорычал Роран. – Я не твой подданный. И не обязан перед тобой отчитываться. Я свободный человек – могу любого оскорбить, а могу и похвалить. Даже тебя. Говорю тебе еще раз: посылать к воротам глашатаев было бы непростительной ошибкой.
Прошелестела сталь – это король Оррин выхватил из ножен меч, застать Рорана врасплох не сумел. Тот, услыхав знакомый звук, уже успел отстегнуть от пояса свой молот и замахнуться им.
Клинок Оррина голубоватой вспышкой мелькнул в полумраке шатра. Роран, видя, куда метит Оррин, ловко увернулся и плашмя ударил молотом по лезвию меча; тот согнулся и со звоном вылетел у Оррина из рук.
Оррин растерянно посмотрел на свой клинок, упавший на ковер; лезвие все еще дрожало после удара Рорана.
– Сир, – крикнул один из стражников у входа в палатку, – с вами ничего не случилось?
– Я просто уронил свой щит, – ответил стражнику Джормундур. – Беспокоиться не о чем.
– Хорошо, господин мой.
Роран не сводил глаз с Оррина, на лице которого появилось какое-то загнанное выражение, как у дикого зверя. По-прежнему пристально на него глядя, Роран пристегнул молот к поясу и повторил:
– Выходить на связь с Гальбаториксом глупо и опасно. Если ты попытаешься это сделать, я убью всякого, кого бы ты туда ни послал, еще до того, как он успеет приблизиться к городским воротам.
– Ты не посмеешь! – возмутился Оррин.
– Посмею. И сделаю, как сказал. Я не позволю тебе подвергать опасности всех нас ради того, чтобы удовлетворить свою королевскую… гордость и спесь. Если Гальбаторикс захочет с нами поговорить, он и без того знает, где нас найти. А если нет – пусть сидит в своей цитадели.
И Роран вихрем вылетел из шатра. Снаружи он остановился, подбоченился и стал смотреть на пухлые облака в небе, выжидая, когда успокоится бешено бьющееся сердце. Этот Оррин похож на годовалого мула! Такой же упрямый и самоуверенный. Только и мечтает, как бы лягнуть тебя побольнее!
А еще он слишком много пьет…
Роран мерил шагами пространство перед шатром, пока оттуда не появился Джормундур. Не успел старый вояка и рта раскрыть, как Роран бросился к нему и сказал:
– Извини, что так получилось. Мне, правда, очень жаль!
– Еще бы тебе не жаль было. – Джормундур сокрушенно покачал головой, потом вытащил свою глиняную трубку и принялся набивать ее сушеной травой кардус, уминая «табачок» подушечкой большого пальца. – Вон сколько времени мне пришлось уговаривать Оррина не посылать людей к воротам назло тебе! – Он помолчал. – А что, ты и впрямь убил бы кого-то из его людей?
– Я просто так угрозами не бросаюсь, – буркнул Роран.
– Нет, не бросаешься… Ну ладно, будем надеяться, что до этого не дойдет. – Джормундур неторопливо двинулся по тропе между палатками. Роран шел с ним рядом, и люди уступали им дорогу, вежливо с ними раскланиваясь. Взмахнув нераскуренной трубкой, Джормундур вдруг сказал: – В общем-то, и мне не раз хотелось укоротить Оррину язык, – он усмехнулся, – да только осторожность, к сожалению, всегда надо мной верх брала.
– Он что, всегда был таким… упертым?
– М-м-м? Нет, пожалуй. В Сурде он вел себя куда более разумно.
– И что же с ним случилось потом?
– Страх, я думаю. Страх порой людей сильно меняет; странные вещи с ними делает.
– Это правда.
– Может, тебя это обидит, но ты ведь и сам вел себя глупо.
– Да знаю я! Не совладал с собой.
– И заполучил себе врага. Да еще в виде короля Сурды!
– Ты хочешь сказать, в виде еще одного короля.
Джормундур негромко рассмеялся:
– Вот именно! Только, если твоим личным врагом станет Гальбаторикс, все остальные покажутся тебе просто безобидными мошками. И тем не менее… – Джормундур остановился у костра, вытащил оттуда горящую ветку, сунул ее конец в набитую трубку, раскурил ее, несколько раз затянулся и бросил ветку обратно в костер. – Тем не менее на твоем месте я бы не стал игнорировать обидчивый нрав Оррина. Он пришел в такое бешенство, что прямо там, в своем шатре, чуть тебя не прикончил. Если он затаит обиду, то захочет отомстить. На всякий случай я поставлю возле твоей палатки часового. Хотя бы на несколько дней. А потом… – Джормундур пожал плечами.
– А потом мы, возможно, все либо сложим тут свои кости, либо превратимся в рабов Гальбаторикса.
Оба некоторое время молчали; Джормундур пыхтел своей трубкой, и лишь когда им пора было расходиться в разные стороны, Роран сказал:
– Когда ты в следующий раз увидишь Оррина…
– Да?
– Может быть, дашь ему понять, что если он или его люди что-нибудь сделают с Катриной, я выпущу ему кишки на глазах у всего лагеря?
Джормундур опустил подбородок на грудь и некоторое время стоял, словно обдумывая слова Рорана; потом серьезно посмотрел на него и кивнул:
– Ладно, Молотобоец. Я, пожалуй, найду способ сообщить ему это.
– Спасибо.
– Пожалуйста. Как всегда с удовольствием.
– Пока.
Роран нашел Катрину и убедил ее отойти от палаток подальше, в северную часть лагеря. Там было проще проследить, не послал ли Оррин кого-нибудь по его душу. Они поели, а потом долго сидели рядышком, глядя, как тени становятся длиннее, а в небе начинают загораться первые звезды. Нависшего над Урубаеном мрачного утеса Роран старался не замечать.
– Как хорошо, что мы сюда пришли, – сказала Катрина, кладя голову ему на плечо.
– Ты правда рада?
– Тут так красиво! И потом, сегодня ты только со мной. – Она сжала его руку.
Роран прижал ее к себе, но какая-то тень по-прежнему смущала его душу. Он не мог забыть о том, какая опасность грозит его жене и ребенку; не мог забыть, что самый страшный и опасный их враг находится всего лишь в нескольких милях отсюда. Понимание этого жгло душу Рорана; и больше всего ему хотелось вскочить, броситься в Урубаен, пробраться в проклятую цитадель и убить Гальбаторикса.
Но это, увы, было недостижимо. И он улыбался, даже смеялся, скрывая свои страхи и тайные желания, прекрасно понимая, что и Катрина точно так же скрывает свои опасения.
«Черт побери, Эрагон, – думал он, – лучше бы тебе поторопиться! Не то, клянусь, я стану являться тебе из могилы и не дам ни минуты покоя!»
Военный совет
На обратном пути Сапфире не пришлось сражаться с бурей; мало того, ей даже повезло, ибо ветер был попутный, и она летела гораздо быстрее, да и Элдунари подсказывали ей, где найти подходящий поток воздуха, а также понемногу подпитывали ее своей силой. По словам драконов, ветры на Врёнгарде дули почти постоянно в течение всего года, и Сапфира ни разу даже не замедлила полет и говорила, что совершенно не чувствует себя усталой.
В результате Урубаен появился на горизонте всего через два дня после их отлета с острова.
Дважды за время полета, когда солнце светило ярче всего, Эрагон, как ему казалось, успевал разглядеть мельком вход в тот пространственный карман, где следом за Сапфирой летели невидимые Элдунари. Собственно, это была всего лишь одна-единственная черная точка, такая крошечная, что ее трудно было удержать в поле зрения дольше секунды. Сперва Эрагон решил, что это просто пылинка, но затем заметил, что точка эта всегда находится на неизменном расстоянии от Сапфиры.
Во время полета драконы, пользуясь Умаротхом как посредником, передали Эрагону и Сапфире множество всевозможных знаний – воспоминаний и просто полезных сведений; на них обрушилась прямо-таки лавина опыта – выигранные и проигранные сражения, любовь, ненависть, заклинания, памятные события, свидетелем которых тот или иной дракон явился, сожаления, надежды и всевозможные раздумья по поводу нового миропорядка. Драконы обладали поистине неисчерпаемым запасом знаний, накопленных за многие тысячелетия, и, похоже, им не терпелось хоть с кем-то ими поделиться.
«Это слишком много! – протестовал Эрагон. – Нам всего не упомнить! И уж тем более – не понять!»
«Понять все это вы, конечно, не сможете, – сказал Умаротх, – но кое-что запомнить сумеете; может быть, как раз это и пригодится вам в сражении с Гальбаториксом. Итак, продолжим…»
Поток всевозможных сведений был поистине оглушительным; порой Эрагону казалось, что он забывает, кто он сам такой – еще бы, у драконов воспоминаний было во много раз больше, чем у него самого. Когда он чувствовал, что начинает забывать себя, то просто ставил мысленный барьер и повторял про себя свое истинное имя, пока окончательно не приходил в себя.
То, что они с Сапфирой узнали во время этого полета, удивило его и встревожило, а кое-что даже заставило поставить под вопрос свои прежние убеждения. Но на особые раздумья времени у него попросту не было: каждый раз на него обрушивалась новая порция драконьих воспоминаний, и он понимал: потребуется немало лет, даже десятилетий, прежде чем он начнет действительно понимать смысл того, что сейчас показывали ему драконы.
Чем больше он узнавал об этих удивительных существах, тем большее восхищение, смешанное с почтительным трепетом, испытывал. Те из них, что прожили многие сотни лет, обладали весьма странным образом мышления, а самые старые столь же сильно отличались от Глаэдра и Сапфиры, как Глаэдр и Сапфира – от фангуров из Беорских гор. Общение с этими старейшими из драконов смущало душу Эрагона, внушая ему какое-то смутное беспокойство; они легко совершали прыжки во времени, их сравнения и ассоциации были столь широки, что порой казались ему бессмысленными; и все же он понимал: каждое их слово, каждая ассоциация полны смысла на самом глубоком уровне. Ему редко удавалось достаточно четко представить себе, что именно драконы пытаются ему сказать, тем более что самые древние из них