меня это никакой угрозы не представляет. Никто и ничто не представляет для меня угрозы. Однако же нормальной жизни государства все эти маги и заклинатели действительно угрожают, и я этого не потерплю. Как только я свяжу их всех строжайшим законом, в Алагейзии сразу установится мир и начнется всеобщее процветание. Ни людям, ни гномам уже не придется опасаться магии эльфов. Всадники больше не смогут навязывать другим свою волю. И те, кто магией пользоваться не способен, перестанут чувствовать себя жертвами тех, кто это умеет… Уверяю тебя, Алагейзия совершенно преобразится! Жизнь здесь станет совершенно безопасной, и мы построим новое, чудесное будущее, частью которого станешь и ты, Насуада. Начни служить мне и сама увидишь, как создается новый мир, какого еще никогда не существовало. И в этом мире человек будет стоять, падать или идти только в зависимости от силы собственных ног и рук, от остроты собственного ума, а не по милости тех, кто владеет магическим искусством. Человек может укрепить свои члены и развить свой ум, но никогда не сможет овладеть приемами волшебства, если он родился, не имея к тому способностей. Как я уже сказал, магия – это великая несправедливость, и во имя всего сущего я положу конец ее разгулу и ограничу до предела деятельность всех магов на свете.
Насуада смотрела на разноцветные линии на потолке и пыталась не слушать Гальбаторикса. Многое из того, что он говорил, весьма соответствовало ее собственным мыслям. В общем, он был прав: магия и ей казалась самой разрушительной силой в мире, и если бы ее можно было как-то регулировать или ограничивать, Алагейзия действительно стала бы лучше. Насуаде, например, была крайне неприятна мысль о том, что Эрагону ничто не могло бы помешать…
Нет! Синяя полоса… Красная… Переплелись… Острая боль – новый ожог? Насуада отчаянно пыталась сосредоточиться на чем-нибудь другом, а не на… Да ни на чем она не хочет сосредотачиваться! И все ее воспоминания – сущая ерунда! Ничего этого никогда не существовало…
– Вот ты называешь меня воплощением зла, – вновь послышался голос Гальбаторикса. – Ты меня проклинаешь, мечтаешь меня уничтожить, но вспомни, Насуада: ведь не я начал эту войну, не я в ответе за тех, кто погиб во время нее. Я к войне не стремился. А вот вы стремились!. Мне было достаточно моих исследований, но вардены потребовали, чтобы из моей сокровищницы было выкрадено яйцо Сапфиры, а стало быть, именно вардены – то есть ты и тебе подобные – в ответе за кровь и горе, которые за этой кражей последовали. В конце концов, именно вы прошли по всей стране, сея разорение, ибо вы грабили и жгли в свое удовольствие. Вы, а не я! И у тебя еще хватает наглости заявлять, что корень зла во мне! А ты пойди в крестьянские дома, пусть люди расскажут тебе, кого они больше всего боятся. Варденов! О, простые люди расскажут, как искали защиты у моих солдат, как надеялись, что Империя одержит победу и все снова будет как прежде!
Насуада облизнула губы. Даже понимая, как дорого может стоить ей подобная дерзость, она все же сказала:
– А чем ты, собственно, недоволен? Если тебя так заботит благосостояние этих простых людей, твоих подданных, тебе давно уже следовало выступить против варденов, а не позволять их армии свободно продвигаться по территории твоей Империи, захватывая один город за другим. Но это, конечно, в том случае, если достаточно уверен в своих силах. Уверен так, как стараешься это показать. Или ты просто боишься оставить Урубаен? Боишься, что в твое отсутствие эльфы снова его захватят и превратят в Илирию? – Для нее уже стало почти привычным говорить о варденах так, словно она знает о них не больше любого случайного обывателя.
Гальбаторикс заерзал в кресле и, похоже, собрался уже ей ответить, но она снова заговорила:
– А как насчет ургалов? Ты никогда не убедишь меня в том, что твое дело правое, если ты готов уничтожить целый народ в отместку за гибель твоего дракона. Или у тебя нет ответа на этот вопрос? Ты – клятвопреступник, Гальбаторикс! Скажи мне, почему ты убил так много драконов, почему и этот народ обрек на медленное и неизбежное исчезновение? Объясни, наконец, почему ты так жестоко обошелся с теми Элдунари, которые тебе удалось захватить в плен? – Охваченная гневом, Насуада все же допустила эту оговорку, но не остановилась. – Ты сломил их, ты сковал их цепями твоей воли и твоих желаний. Разве в том, что делаешь, есть справедливость и правда? Нет, это всего лишь проявление твоего эгоизма и бесконечной жажды власти!
Гальбаторикс довольно долго в молчании смотрел на нее, и ей стало совсем не по себе. Затем она увидела, как его силуэт изменил очертания – видимо, он скрестил руки на груди.
– Я думаю, – медленно проговорил он, – железо уже достаточно накалилось. Муртаг, не мог бы ты…
Насуада стиснула кулаки, глубоко вонзив ногти в ладони; каждый ее мускул напрягся и задрожал, сколько она ни пыталась заставить себя лежать спокойно. Железный прут с лязгом задел за край жаровни, и Муртаг, держа его в руках, повернулся к ней лицом. Некоторое время она видела перед собой только светящийся кончик прута, но потом все же посмотрела Муртагу прямо в глаза и внезапно увидела в них столько вины, столько ненависти к самому себе, что душу ее охватило глубочайшее чувство печали.
«Какие же мы глупцы, – думала она. – Какие несчастные, жалкие глупцы!»
А потом Насуада не думала больше ни о чем – у нее попросту не осталось на это сил, – и она обратилась к своим привычным и уже порядком надоевшим ритуалам, цепляясь за них, как тонущий человек цепляется за обломок плавника.
Муртаг и Гальбаторикс давно ушли, но нестерпимая боль по-прежнему терзала ее тело, и она могла лишь бессмысленно следить за линиями на потолке, стараясь не кричать и не плакать. Она взмокла от боли, тело ее сотрясал озноб, голова горела, как в лихорадке, и она ни на чем не могла сосредоточиться более чем на несколько секунд. Боль от ожогов не утихала, наоборот, становилась все мучительнее.
Насуада закрыла глаза и постаралась постепенно замедлить дыхание, чтобы хоть немного успокоиться.
Во время первой пытки она вела себя куда более мужественно. Она проклинала Гальбаторикса и Муртага, дразнила их, делала все, чтобы как-то задеть их своими высказываниями. Но это привело к тому, что Гальбаторикс – руками Муртага – стал мучить ее еще сильнее, и вскоре она утратила вкус к открытому сопротивлению. Раскаленное железо сделало ее скромной и молчаливой; при одном воспоминании о пытках ей хотелось свернуться в плотный маленький клубок. Уже во время второго визита своих мучителей она говорила значительно меньше и лишь сегодня позволила своему гневу снова прорваться наружу.
Насуада пыталась испытать Гальбаторикса, проверить, правда ли то, что ни он, ни Муртаг не станут ей лгать.
Она задавала вопросы о тайной деятельности Империи, о таких вещах, которые были ей известны от ее шпионов – впрочем, у Гальбаторикса не было причин предполагать, что она это знает, – и пока что, похоже, они действительно отвечали ей вполне правдиво. И все же Насуаде не хотелось им доверять, поскольку проверить их утверждения у нее не было никакой возможности.
Что же до Муртага, то тут она и вовсе ни в чем уверена не была, особенно когда рядом с ним находился Гальбаторикс. В таких случаях каждое слово Муртага казалось ей лживым. А вот когда он приходил к ней один…
Через несколько часов после первого мучительного «свидания» с Гальбаториксом – когда Насуада наконец забылась некрепким тревожным сном – Муртаг пришел в зал Ясновидящей один. От него сильно пахло вином, глаза были мутные. Он остановился возле каменной плиты, на которой лежала Насуада, и долго смотрел на нее странным измученным взглядом, и она представить себе не могла, что у него на уме.
Потом он отвернулся от нее, подошел к стене и уселся возле нее на полу, подтянув согнутые колени к груди и уронив на них голову. Почти все его лицо оказалось при этом скрыто длинными волнистыми волосами; из ссадин на косточках пальцев сочилась кровь. Просидев без движения несколько минут, Муртаг сунул руку за пазуху – одет он был все в тот же светло-коричневый колет, но маски на лице не было, – вытащил маленькую каменную бутылочку, отпил из нее несколько глотков и заговорил.
Он говорил, а Насуада слушала. Выбора у нее, собственно, и не было, вот она и слушала, не позволяла себе, однако, поверить ни одному его слову. Во всяком случае, сперва ей казалось, что это сплошной обман, и он явился сюда только для того, чтобы попытаться завоевать ее доверие.
Начал Муртаг с того, что рассказал ей весьма неправдоподобную историю о человеке по имени Торнак, с которым они вместе участвовали в какой-то неудачной вылазке, и о совете, который этот Торнак дал ему, Муртагу, относительно того, как подобает жить достойному человеку. Насуада была не в состоянии понять, то ли этот Торнак был его другом, то ли слугой, то ли дальним родственником, то ли и тем и другим вместе, но кем бы он ни был, было совершенно очевидно: в жизни Муртага он играл очень важную роль. Закончив свой рассказ, Муртаг сказал:
– Гальбаторикс собрался устроить покушение на тебя. Он знал, что Эльва больше тебя не охраняет, и решил, что теперь самое время. Я совершенно случайно услышал об этом; я оказался рядом, когда он отдавал приказания одному типу из Черной Руки. – Муртаг покачал головой. – В общем, это я во всем виноват. Я уговорил его не убивать тебя, а доставить сюда. Ему эта идея понравилась; он знал, что так ему гораздо быстрее удастся заманить сюда Эрагона… Прости, но это был единственный способ не позволить ему убить тебя… Прости… Мне очень жаль, что так получилось. – И он уронил голову на руки.
– Лучше бы я умерла, – прошептала Насуада.
– Я понимаю, – хрипло откликнулся он, – но такого я не хотел. Ты простишь меня?
Она не ответила. Его откровения не принесли ей облегчения, лишь еще больше смутили душу. С какой стати он станет ее спасать? И чего он, собственно, теперь от нее хочет?